2. Конкретизируя поражение В. и следуя п. 8, подбираем "готовые предметы", лежащие на пересечении требований сюжета и черт характера В. "Светский лев" и утрата денег дают ресторанный кутеж; "светский лев", старость и комическое личное поражение – неудачное донжуанство; глупость и комический ("низкий") план В. (см. п. 11) – побои; донжуанство и побои – месть мужа; донжуанство, кутеж и тема "мечты концессионеров и советский образ жизни" (см. примеч. 17) дают кутеж по-нарпитовски с бедной студенткой.
3. Конкретизируем неожиданность краха. Неожиданность, вызванная нехваткой денег, – неведение о нехватке: так как растратил В., а активно действует Б., то неведение приходится на долю Б. Ищем в чертах В. мотивировку такого неведения Б. и получаем: В. по глупости и трусости скрывает растрату от Б.
4. Произведем заострение контрастов, желательное в зоне кульминации (п. 7). Эффектности потери стульев противопоставим эффектность их покупки, что, в сочетании с артистическим поведением Б. (его постоянная черта, см. пп. 8, 11) и его уверенностью в победе (его "локальное" состояние), дает: Б. с блеском покупает стулья. Итак:
Б. энергично готовит покупку стульев на аукционе. Он с блеском покупает все стулья, но вдруг оказывается, что денег не хватает. Это приводит к окончательной потере стульев, публичному посрамлению Б. и В. и их изгнанию из зала. Стулья продаются по отдельности (разрозниваются). Деньги, доверенные В., тот, ухаживая за студенткой Лизой, по-дурацки пропивает в ресторане, что от Б. скрывает. В. отвергнут Лизой и побит ее мужем.
V Приближение. Далее отдельные компоненты полученной фабулы подвергаются а) развертыванию (п. 4), б) нарастанию (п. 3) и в) совмещению (п. 5). Это осуществляется путем использования различных сторон предметов и лиц, уже введенных в действие.
1. Общее требование развертывания в сочетании с характерной для Б. "научностью" подхода (интеллигентность, см. п. 11) приводит (здесь, как и в других местах романа) к расчленению добывания стульев на два этапа: а) добывание информации о стульях (завязка), б) добывание стульев. Следовательно, аукциону надо предпослать эпизод с разузнаванием о нем.
2. Развертывание сцены аукциона дает ожидание, покупку и крах. Для этой сцены как кульминационной особенно важно нарастание. Его обеспечивают а) сами правила аукционного торга, б) любовь Б., оттягивающего свое вступление в торг, к эффектам и в) бестолковое нетерпение В. (см. п. 6 – выполнение одной функции разными средствами). Ожидание развертывается (с постепенным нарастанием напряжения) в ожидание а) аукциона и б) торга на стулья. Покупка развертывается в а) торг на другие вещи, б) торг на стулья, в) вступление Б. в торг и покупку и г) восторг Б. и В. Крах развертывается в целую небольшую новеллу, построенную по тем же законам, что и весь эпизод (так сказать, та же история в миниатюре). Порождение ее ввиду недостатка места мы предоставляем читателю (от слов Б.: "А почему же 230? " до слов: "И они ушли").
3. В линии В. ухаживание развертывается в а) знакомство, б) кутеж, в) побои. Порождение эпизода кутежа, развивающего тему "светский лев и советский образ жизни", мы также опускаем.
4. Совместим завязки двух линий: покупки стульев (разузнавание) и утраты денег (ухаживание). Это (плюс ряд других функций, в частности: Москва как центр нэповской России и точка, откуда "растекаются" стулья и начинаются странствия героев) дает музей мебели, где Б. поглощен поисками стульев, что позволяет В. волочиться (две противоположные функции действий Б. – см. п. 5 б).
5. Развязка: развертывание и подчеркивание результата поражения Б. и В. (п. 7). Переживание провала Б. конкретизируется как гнев, нарастающий от оцепенения к вспышке; для В. провал предстает как вина и боязнь наказания. Совмещение кульминаций страха виновного В. и гнева Б. дает экзекуцию. На скрещении экзекуции и характера комического дурака лежат побои. Согласование же экзекуции с интеллектуальностью и артистизмом Б. дает "примерное" наказание, сопровождаемое остроумными поучениями: Б. в гневе остроумно поучает В. и бьет его. Итак, имеем:
Б. и В. ищут стулья в музее мебели, встречают Лизу. Пока Б. "пропадает", энергично разузнавая о стульях, В. назначает свидание Лизе. Б. узнает об аукционе. В. ведет Лизу в ресторан, напивается, глупо лишается денег, отвергнут Лизой. Все это он до последнего момента скрывает от Б. На аукционе Б. и В. с нетерпением ждут начала торгов, а затем появления стульев. Б. оттягивает свое вступление в торг, а В. бестолково его торопит. Б. в последнюю секунду называет цену и эффектно покупает стулья. Восторг Б. и В. и зависть публики. Внезапно выявляется нехватка денег, законы аукциона неумолимо выбрасывают Б. и В. из зала, публика злорадствует. Стулья распродаются по отдельности. Б. зловеще молчит, В. трусливо хорохорится. Б. в гневе бьет В., одновременно уничтожая его остроумием. Затем В. бьет муж Лизы.
Предложенная имитация порождения останавливается на полпути к реальному тексту. Идея романа была намеренно упрощена, а языковая фактура не затрагивалась вовсе. Более тонкая формулировка темы обогатила бы порождающий процесс всеми остальными необходимыми функциями. Что касается более детальной событийной и даже словесной фактуры, то очевидно, что и ее создание управляется аналогичными по типу законами.
Рассмотрим хотя бы частично конкретизацию "краха из-за нехватки денег". Поскольку для эффектности поворота желательно, чтобы полному краху был противопоставлен первоначальный полный успех (см. п. 7, заострение контрастов), то хорошо, чтобы утрачивались уже купленные стулья; поэтому ищется "предмет", который бы превращал достаточную для покупки сумму денег в недостаточную, причем делал бы это уже после покупки. Им оказывается правило о комиссионном сборе, извлекаемое из свойств аукциона. Эта "машина" пускается в ход Б., артистическое поведение которого совмещает две прямо противоположные функции (см. пп. 5, 7): Б. эффектно обгоняет конкурентов и одновременно, сам того не зная, исчерпывает деньги.
Другой пример – порождение детали языкового уровня: ищется совмещение в одном акте гнева Б., побоев В., морального уничтожения В. и остроумия Б. Представим этот поиск в виде двух шагов:
а) гнев Б. и побои В. дают: Б. бьет В.; моральное уничтожение В., остроумие Б. и его гнев дают: Б. саркастически клеймит В.;
б) два полученных результата совмещаются далее в подыскании такой остроты, которая бы соединяла характеристику поведения В. с указанием на побои и, может быть, даже "ложилась на музыку" этих побоев. Так появляется сцена: "Вот тебе седина в бороду, вот тебе бес в ребро!" Более или менее ясно, что аналогичным образом может быть получено и дальнейшее, сколь угодно точное приближение к реальному тексту эпизода, то есть его полное описание.
Резонен вопрос: является ли полученный результат единственно возможным при сформулированных нами теме и принципах порождения? Безусловно, нет. На каждом шаге порождения возможны альтернативные решения, близкие к имеющимся, например: В. не пропивает деньги, а проигрывает в карты, или существенно иные, например:
Стулья не покупаются, а бесплатно берутся в мебельной конторе по заявке от вымышленной Б. организации; Б., полностью оформив все и найдя извозчика, доверяет В. простое дело – транспортировку стульев, а сам ненадолго отлучается. В. в припадке скупости торгуется с извозчиком и пытается, по примеру Б., добиться бесплатного обслуживания; выйдя из себя, по старой дворянской привычке называет извозчика прохвостом; тот уезжает. Оставшись один со стульями, В. заносит их в подворотню и начинает торопливо кромсать. Выбегают работники конторы и хотят остановить его; В. сопротивляется и кричит: "Это мои стулья!" Его бьют и отнимают стулья. Подоспевший Б. старается уладить дело, но осмеян. Стулья передаются в бюро проката и попадают к разным лицам. Б. карает В., говоря: "Тоже мне Джек-потрошитель стульев!"
Эти варианты могут оказываться более или менее удачными с точки зрения развития заданной темы и характеров героев, а также эффектности построения и, соответственно, приниматься или отбрасываться (ср. процесс работы над черновиками); теоретически следует допустить и возможность нескольких художественно равноценных вариантов. Вообще очевидно, что порождение ряда вариантов и отсеивание неудовлетворительных входит в число функций поэтического автомата.
6
Для предлагаемого типа описаний особенно подходящим материалом представляются группы однотипных по форме и содержанию произведений (пьесы одного автора, например Мольера или Островского, сборники рассказов, басен, сказок и т. п.). Можно ожидать, что функции, формулируемые для отдельного произведения, исходя из его темы (то есть функции Эйзенштейна – Мазеля; ср. также раздел 5), ввиду идентичности содержания этих произведений, окажутся инвариантными для всей группы, то есть совпадут с функциями в смысле Проппа. Тогда следует ожидать появления литературоведческих работ, в которых "грамматика" инвариантных функций будет иметь объясняющую силу для идейной стороны (Пропп, "помноженный" на Эйзенштейна); иными словами, это будет автомат, имитирующий построение этих и подобных им произведений при условии, что на его вход будет подаваться фигура, признанная их темой. Эти требования к литературоведческой работе, очевидно, весьма сильные; поэтому потребуется постепенность в выборе материала, и так называемая "малая" классика (например, Дюма или Конан Дойл), по-видимому, займет на какое-то время центральное место в научной работе. Что касается попыток заранее определить понятия, навести всякого рода типологии и создать разветвленный каркас литературной науки на чисто дедуктивных началах, то они представляются преждевременными и малоинтересными. Наш программный эмпиризм (от описания к описанию, от модели к модели, а не от доктрины к доктрине) является вынужденным и подсказывается, в частности, недавней историей структурной лингвистики.
К сожалению, некоторые тенденции структурной и семиотической мысли в поэтике дают резонный повод для сарказмов. Применение всей гаммы "современных" понятий, начиная от "знака" и "молекулярного уровня" и кончая "глобальной моделью", "моделирующей системой" и "семиотическими экспериментами", часто не идет дальше более или менее хитроумной транслитерации банальных или приблизительных представлений. Это, в сущности, не удивительно, если учесть, что многие из таких работ являются результатом массовой фабрикации, приурочиваемой ко дням больших и малых семиотических праздников, когда всем желающим предоставляется возможность отлить свои читательские впечатления в научную бронзу. Структурную поэтику делает довольно уязвимой и тот дух деловитого прожектерства, при котором одни основывают свой интерес к ней на надеждах предотвратить якобы назревающий кризис кибернетики, обогатив машины образным мышлением; другие озабочены применением к литературе принципов неопределенности и дополнительности; третьи пытаются предугадать габариты и марку автомата, который будет порождать художественные тексты, и т. д.
***
В этой по необходимости краткой заметке мы старались конспективно изложить важнейшее и не могли ответить на многие предвидимые и непредвидимые возражения и вопросы. Мы к тому же полагаем, что такая общетеоретическая полемика станет ненужной при условии практических успехов структурной поэтики.
О ПРИЕМЕ ВЫРАЗИТЕЛЬНОСТИ ВАРЬИРОВАНИЕ
1. Вводные замечания
1.1. Общее понятие о модели "Тема – Приемы выразительности – Текст". В настоящей статье излагается фрагмент разрабатываемой авторами модели для описания структуры связных текстов. Метод построения этой модели имеет ряд общих черт с семантическим моделированием естественного языка современной лингвистикой; в частности, наиболее близкой аналогией являются модели типа "Смысл ↔ Текст". Если в этих и некоторых других семантических моделях языка формализуется та известная истина, что язык есть средство передачи мыслей, то подход к художественным текстам, развиваемый авторами настоящей статьи, опирается на не менее традиционное понимание их сущности, сформулированное, например, в известном определении Л. Н. Толстого:
Искусство есть деятельность человеческая, состоящая в том, что один человек сознательно, известными внешними знаками передает другим испытываемые им ощущения, а другие люди заражаются этими чувствами и переживают их.
Иначе говоря, искусство сходно с естественным языком в том, что
1) это своего рода механизм, преобразователь;
2) на его вход поступает некая информация (мысли, чувства и пр.);
3) он переводит ее в форму внешних знаков.
Существенное же отличие состоит в том, что
4) искусство имеет целью не простую передачу информации, а заражение ею: если в языке достаточно, чтобы слушатель получил, понял, узнал сообщаемое, то в искусстве надо, чтобы он проникся сообщением, чтобы оно захватило глубины его существа, как бы стало частью его собственного опыта.
Эти представления предлагается зафиксировать в следующих понятиях. Передаваемая информация (сокровенные мысли, чувства, пристрастия, установки автора) называется темой. Механизм, обеспечивающий "заражение" воспринимающего темой, т. е. механизм перевода декларативной ("не заразительной") темы в художественный текст, – это система приемов выразительности (ПВ). Каждый ПВ – преобразование, сохраняющее тему, но повышающее художественную выразительность. На входе ПВ – некоторый элемент, на выходе – он же, но поданный с большей "силой".
В моделях типа "Смысл ↔ Текст" полным описанием предложения является запись соответствия между его наиболее глубинным, семантическим представлением и самым поверхностным, орфографическим или фонетическим, в виде последовательности определенных преобразований. Сходным образом, в модели "Тема – ПВ – Текст" описанием структуры художественного текста предлагается считать запись соответствия между темой и текстом в виде вывода, выполненного на основе ПВ. Иначе говоря, ПВ – это стандартные единицы для формулирования соответствий между художественным текстом и его темой. Образно говоря, текст есть тема плюс ПВ, а тема есть текст минус ПВ. Иными словами, тема – семантический инвариант множества элементов (аспектов, эпизодов, персонажей и т. п.) текста, а ПВ – способы художественного варьирования темы.
Следует предупредить некоторые недоразумения, иногда возникающие при восприятии понятий "тема", "приемы", "вывод" и т. п. Описание структуры художественного текста, имеющее вид вывода этого текста из темы, не исходит из каких-либо гипотез о психологии творческого процесса (или восприятия). Оно в принципе не предполагает ни временно´го предшествования темы тексту в реальном творческом акте, ни самого существования какой-либо "темы", отдельной от ее реализации, в сознании или подсознании художника. Преобразование абстрактного тезиса (темы) в конкретное, разветвленное и художественно-выразительное построение (текст) – не имитация творческой деятельности, а условный способ записи соответствий между двумя заглавными компонентами модели. Изображение этих соответствий, часто довольно сложных и громоздких, оказывается необходимым расслоить на этапы, имеющие внешнюю видимость временно´й последовательности. В действительности отношение между "этапами" вывода имеет не временно´й, а логический, иерархический характер, подобно отношению между различными уровнями представления структуры предложения. Тема – это конструкт, т. е. фиктивная величина, научная абстракция, с помощью которой удобно описывать наблюдаемые объекты и их соотношения, – абстракция, подобная гипотетическим праформам в сравнительно-историческом языкознании или исходным формам (Grundformen) в операционных описаниях грамматических парадигм.
Заимствуя лингвистическую терминологию, можно сказать, что вывод "Тема – ПВ – Текст" стремится зафиксировать не performance (реальные физиологические, психологические или интеллектуальные процессы, происходящие в сознании художника или читателя), a competence (внутреннее владение логикой выразительности, активное у художника, пассивное у читателя).
1.2. Перечень ПВ и их определения .