Роман "Сын парижанина", составляющий вместе с "Архипелагом чудовищ" дилогию, повествует о приключениях Тотора - сына популярного героя Буссенара - Виктора Гюйона по прозвищу Фрике - и его друга Гарри Стоуна по прозвищу Меринос.
Содержание:
Часть первая 1
Часть вторая 20
Часть третья 36
Примечания 51
Часть первая
ГЛАВА 1
Юный путешественник. - Без приключений! - Слишком много удобств. - Жертва и палач. - Мститель. - Бал на "Каледонце". - Оскорбление. - Борьба. - Двое за бортом.
"В море. 119 градусов восточной долготы и 20 градусов южной широты, 1 января 1904 г.
Мои дорогие, я очутился по ту сторону шара, который зовется Землей, если только можно говорить о сторонах шара…
Ну да вы понимаете.
Объявленные сегодня в полдень в большом салоне "Каледонца" наши координаты , их я гордо обозначил в самом начале письма, докажут, что ваш малыш действительно в стране антиподов .
Ты ведь помнишь эти места, папа? Западный берег Австралии, немного выше тропика Козерога , и мы движемся на юг, чтобы свернуть затем на восток. Стоянки - в Перте, Кинг-Джордж-Саунде, Аделаиде и Мельбурне .
Сегодня 1 января - с Новым годом, но это еще и день моего рождения, с чем я также поздравляю вас обоих.
Несмотря на расстояния, целую и шлю вам, дорогие, горячий сыновний привет.
Сегодня мне стукнуло семнадцать, и я, как и ты в этом возрасте, отец, совершаю кругосветное плавание.
Но какая разница! Путешествие вокруг шарика принесло тебе славу! Чудесные приключения прямо-таки осаждали тебя, они заполнили целые тома и кажутся всего через двадцать пять лет романом из другой эпохи и другой жизни.
А меня приключения ну просто избегают!
Я, твой сын, жаждущий безумных, рискованных предприятий, охваченный тем же энтузиазмом, который сделал из тебя нечто вроде странствующего рыцаря и героя легенд - не более чем тюк! Этот тюк возят по свету, вот и все! Ем, пью, сплю и тем не менее двигаюсь со скоростью шестнадцать узлов . Исправная, хорошо смазанная машина работает без поломок, и это в конце концов выводит из душевного равновесия.
Одно утешение - я избежал чумы почтовых открыток, а это уже кое-что.
К сожалению, еще одна чума свирепствует на борту "Каледонца" - обилие фонографов разных марок! С утра до вечера только и слышны марши, куплеты, монологи, оперные арии, патриотические гимны! Хрипенье, визжанье, вой, грохот… Музыкальная фальшь царствует в салонах, несется из иллюминаторов, прорывается через коридоры, проникает в каюты, даже в машинное отделение! Легко представить, как это выводит из себя моих друзей-механиков. Словом, развлечений хоть отбавляй! И все же, по правде говоря, временами я почти скучаю. Черт возьми! Это совсем не то, о чем мечталось.
Конечно, мимоходом удалось повидать немало красот, но - ничего по-настоящему нового! Все уже было известно по книгам и картинкам, и, как бы вам это сказать, дорогие родители, реальность меня несколько разочаровала. Я ведь жаждал восхищений, живых непосредственных чувств. А тут - извольте созерцать в назначенный день и час заранее объявленные чудеса: с бедекером в руке разделять восторги стада, ведомого агентством Кука ; слышать дамский щебет и щелканье кодаков , когда хочешь собраться с мыслями! А на стоянках - видеть тех же гидов и те же надоевшие "тройки" на всех мужчинах… Этого, право, достаточно, чтобы испортить любое путешествие.
Вот поэтому, несмотря на долгожданное кругосветное плавание, несмотря на осуществление великой, единственной мечты моей жизни, я разочарован! Хочется то ли лучшего, то ли худшего, уж не знаю чего… Того невыразимого "чего-то", которое никак не появляется, а без него невозможно отдаться очарованию этой длящейся одиссеи!
Так что мне почти ненавистен гостиничный комфорт экстра-класса на нашем большом корабле, и я кажусь себе смешным, потому что плыву через океаны ну если не как тюк, то как хрупкий предмет, заботливо обложенный ватой. Однако не обвиняйте меня в пессимизме, дорогие родители. Жизнь хороша, грех утверждать обратное. Ваш сын вовсе не неврастеник, и болезни праздных людей мне не присущи. Но я делюсь с вами своим настроением, потому что считаю: нет настолько незначительной личности, состояние души которой не заслуживает хотя бы описания. После этого, дорогой отец, ты, возможно, подумаешь: "Ах так! Значит, мой отпрыск увлекся бумагомаранием и не до конца осознал свое истинное призвание?" Нет, осознал, да и как иначе, - наследственность сказывается! Так в чем же дело? Да все в том же: я жду любого события, хотя бы и неприятного, лишь бы оно бросило пассажира I класса в пучину приключений. Но, к сожалению, до этого, кажется, далеко!
Мы должны бы различать очертания берегов, но темно - уже одиннадцать ночи. Как быстро проходит время за приятным занятием - писать вам! Я один в каюте, которую занимаю с отплытия из Батавии. Стоит чудесная погода. Теперь здесь лето, но в море мы не задыхаемся от австралийской жары, температура приятная. В открытый иллюминатор врывается легкий ветерок, полный странных благоуханий ванили, лимона, смолы, розы и еще чего-то тонкого, опьяняющего… Эти смешанные ароматы долетают с земли, которую мы увидим завтра на рассвете. Красивый корабль, принадлежащий "Steam steamship Company", мчится по Индийскому океану, без видимых усилий взбираясь на медленно катящиеся огромные валы - шумно, тяжело обрушиваются они вдали на невидимые рифы. Весь в электрических огнях, наш корабль в ночи - как ракета на каком-нибудь фейерверке. Ослепительный свет брызжет из тройного ряда иллюминаторов, из дверей и окон кают на палубе - отовсюду. Да что там ракета! Оргия света, пылающая атмосфера, окружающая корабль, превращают его в метеор. Как всегда, вечером танцы. Пары увлеченно скачут, музыка гремит; скоро подадут ужин. Но что хорошего в этой сутолоке… Вот забавно, до чего я разговорился на бумаге! Словно вызубрил урок краснобайства и шпарю, как по писаному. Получается это само собой и, наверное, из-за одиночества среди толпы. Я здесь всем чужой, и мне это безразлично. Зато есть иная окружающая среда (не правда ли, папа, великолепное выражение?) - вот истинный источник вдохновения. Откровенно говоря, ваш малыш бряцает на поэтической лире, чтобы доставить удовольствие маме, которой нравятся красоты языка, - вот я и позволяю себе чуточку подсиропить слог и расцветить это послание. Вернусь, однако, к нашим баранам, в данном случае к праздным пассажирам. Никого в этой человеческой мешанине я не знаю, всем чужд, но не чувствую себя ущемленным. Этого точно нет. Как бы то ни было, я уже обзавелся и другом и врагом. Друг - славный двенадцатилетний юнга, скромный и кроткий, кажется, ирландец. Он подносит курильщикам на палубе просмоленный фитиль, к которому они и тянутся со своими сигарами, трубками и сигаретами. Беднягу преследует один заносчивый пассажир - это прямо деспот какой-то, всеми командует, и никто ему на борту не смеет перечить. Сей диктатор - молодой человек моих лет, одетый по последней моде, будто только что сошел с витрины, да к тому же увешанный драгоценностями. И вот он-то вмешивается во все, сорит деньгами, курит сигары по десять франков штука и корчит из себя миллиардера. Чего не сделают деньги! Он всеобщий любимец, все перед ним раболепствуют, подхалимничают, теряя разум и достоинство. Ладно скроенный, напористый лоботряс. Спортсмен, помешанный на массажах, водных процедурах, тренировках, словом, один из тех, кто навязывает в жизни самую мерзкую из тираний: тиранию мускулов.
Случилось, что во время качки юнга нечаянно обжег ему нос фитилем. Вместо того чтобы рассмеяться, он поколотил мальчишку. И с тех пор мучает его невыносимо, и никто, даже капитан, не решается вмешаться. Но я решился. Ровно шесть часов тому назад я, расхаживая по палубе, услышал голос юного деспота:
- Бой, огня!
Произнес он этак гнусаво в нос, я сразу узнал янки. Дрожащий юнга подошел к нему, глядя так, что и тигр смягчился бы. Подал фитиль. Но на сей раз не он тирану, а тиран ему, бедняге, дал, что называется, прикурить: подставил юнге подножку, да еще насмехается:
- Осторожно, не разбей стеклышка от часов!
Мальчик с трудом встал, но тут - снова подножка, и он вновь - хлоп - задом о палубу! Так, при каждой новой попытке подняться - бесконечные подножки, да такие ловкие, что бедный юнец распластался просто, как оглушенный теленок. И никто не возмутился, никто даже не попробовал заступиться за него!
Я подошел и спокойно сказал:
- То, что вы делаете, недостойно джентльмена. Оставьте в покое ребенка!
Рослый этот янки смерил меня взглядом, усмехнулся:
- А, француз! Должно быть, повар или парикмахер. Ну, милейший, убирайтесь-ка отсюда. Со мной таким тоном не говорят. Придется дать вам пощечину.
Он поднял руку… И вот тогда-то я оттолкнул ее и ответил хорошим ударом под пятую пуговицу его жилета.
Получив свое сполна, американец только ахнул и свалился рядом с юнгой.
Оба поднялись. Мальчик крикнул мне: "Thank you, sir", - и убежал со своим фонарем и фитилем. Янки еще не мог перевести дыхание, а уже бранился:
- Негодяй, ты предательски ударил меня!
- Сам негодяй, я-то действовал честно; правда, джентльмены? - обратился я к зрителям, свидетелям стычки.
- Да, да, честно! - прозвучало несколько голосов.
- Ах ты, недоносок! - взбесился он. - Да я двух таких измордую!
- Ой, не похоже! - со смехом говорю ему.
- Хорошо, если ты не последний трус, то согласишься на реванш, на честный бой… на палубе "Каледонца".
- Да хоть сейчас, если душа просит.
- Нет, завтра, - уперся американец.
- Когда, где и как тебе угодно!
Вот единственное приключение, дорогие, которое я пережил, и вы согласитесь, что это все пустяки".
…Молодой человек отложил письмо и перечитал его вслух, вполголоса.
Набросаем пока подлинный портрет нашего героя. О нет, автор письма вовсе не похож на недоноска, как назвал его тот, кто получил удар. Правда, в свои семнадцать лет он далеко не исполин. Ниже среднего роста, но крепко сложен, коренаст, с огнем в крови. Широкие плечи, голова сидит на крепкой шее как надо, а на груди под тонкой шелковой рубашкой кукурузного цвета так и ходят ходуном мышцы.
Лицо подростка, готовящегося стать мужчиной. В каждой черте живость, ум, веселость. Несмотря на всю серьезность задуманного юношей кругосветного путешествия, чувствуется, что это славный, откровенный, прямой малый, немного сорвиголова.
При всем этом - розовые щеки, немного по-детски пухлый рот, ослепительно белые зубы. Нос прямой, однако кончик чуть-чуть вздернут. Шатен - густые, короткие, слегка вьющиеся волосы. И большие серые глаза - светлые, веселые, смеющиеся, которые, впрочем, умеют иногда яростно сверкать.
Этого беглого наброска пока что, пожалуй, достаточно.
Закончив чтение, путешественник оставил незапечатанное письмо на столе под лампой и сказал себе: "Закончу завтра, после матча… Это повеселит отца. А что теперь, спать? Нет, еще не хочется, лучше пойду на палубу покурить".
Он надел серую фетровую шляпу, фланелевую синюю куртку, туфли из толстой кожи на каучуковой подошве и направился к лестнице. Наверху, на корме, ежевечерние танцы были в самом разгаре. Джентльмены в черных фраках, леди и миссис в великолепных, сверкающих драгоценностями бальных туалетах. Дамы обмахивались веерами. Порывы музыки, бешеный вихрь крутящихся пар, упоение движением и ритмом на борту большого корабля, залитого светом и раскачиваемого зыбью, невольно завораживали. Это любопытное, даже впечатляющее зрелище посреди одиночества, и молодой человек снисходительно усмехнулся:
- Дамы и господа не скучают!
То и дело хлопали пробки от шампанского, обозначая этим вульгарным звуком не столько экзотику, сколько буржуазную радость жизни. Слуги ловко скользили среди толпы, не роняя подносов с пенящимися бокалами.
Ироничный зритель, растянувшийся в кресле-качалке, воскликнул:
- Ну, не парадокс ли? Шампанское extra-dry, чтобы хорошенько промочить горло!
Пили крепко, и буфет торговал вовсю. Многие джентльмены уже поднабрались и развеселились. Но так как в их поведении не было ничего шокирующего, это малое прегрешение англосаксов вызывало у дам лишь снисходительные улыбки.
Среди любителей выпить юноша вдруг узнал мучителя юнги, своего противника, который отошел от танцующих, обмахиваясь складным цилиндром, потом засунул его между жилетом и манишкой, несомненно, чтобы освободить руки, и вынул из фрачного кармана портсигар.
Случай подвел его к французу, сидевшему на свету у левого борта. Узнав его, он, опередив свою свиту, подошел к креслу, в котором тот курил и покачивался, демонстрируя безразличие.
В американце вспыхнула злоба. Ему никто никогда не перечил, он привык презирать человечество. А тут - этот французишка! С надменным выражением янки бросил ему в лицо:
- Ага, вот он где! Сидел бы на кухне, чем подсматривать тут за нами исподтишка!
Молодой человек пожал плечами и насмешливо ответил тоном настоящего обитателя пригородов:
- Выпил маленько и сам не знаешь, что болтаешь! Сматывай отсюда удочки!
Возбужденный вином и усмешками своих друзей, американец продолжал с презрительным жестом:
- А может быть, у этого бедняка нет денег даже на стаканчик кисленького?
- Нарываешься? - усмехнулся француз. - Ну, на первый раз прощаю: у тебя еще молоко на губах не обсохло. Но кончай, не то получишь свое!
Янки издевательски захохотал, выхватил из жилетного кармана пригоршню долларов и швырнул их в лицо противнику: