Полицейским, следившим за тем, чтобы никто не начал рукоприкладствовать, едва удалось сдержать разбушевавшийся народ. Разъяренные мужчины и женщины, в первую очередь женщины, швыряли все, что попадется под руку, в привязанного к позорному столбу. Не прошло и часа, как чванливый франт оказался забросанным кучей вонючих отходов высотой в метр.
Около полудня с помоста объявили о том, что сообщник Геро, беглый крепостной, виновный в смерти страсбургского посланника, будет повешен завтра утром. Глашатаи побежали по улицам, выкрикивая новость, вызвавшую всеобщий интерес. Последняя казнь состоялась шесть недель назад, очень давно для таких жадных до сенсаций людей, как жители Ульма. При всем этом они абсолютно не были кровожадными, но в те времена казнь человека вносила в размеренную жизнь приятное разнообразие.
Казни никогда не проводились в стенах города, они считались чем-то таким, к чему добропорядочный гражданин не должен иметь никакого отношения, то же самое касалось и палачей. Они тоже жили за стенами города, и им всегда было очень трудно выдать своих дочерей - если таковые имелись - замуж. Как и в повседневной жизни, в казни тоже были свои собственные классовые различия. При этом обезглавливание считалось очень почетным, а сожжение на костре или повешение причислялось к низшему уровню.
С этой точки зрения событие, которое состоялось следующим утром, нельзя было назвать развлечением для высшего общества. Собралась орущая толпа и начала танцевать вокруг приговоренного. Тому предстояло проделать свой последний путь на спине осла, что считалось особенно позорным и вызывало презрение. Но публику это развеселило. Впереди шел священник с распятием в руке и, казалось, бормотал молитвы, но при этом его больше интересовали красивые дочери горожан, сонно выглядывавшие из окон.
Палач ожидал процессию на эшафоте, построенном недалеко от городских ворот. Он был одет в платье из мешковины и подпоясан широким кожаным ремнем. Кожаная полоска на его выбритом налысо черепе выглядела очень смешно, потому что шевелилась при каждом движении головы.
Виселица состояла из двух вбитых в землю столбов и одной поперечной балки, на которой и вешали приговоренных. Для устрашения палач оставил последнего повешенного на виселице. И теперь его наполовину разложившийся, источавший зловоние труп раскачивался на утреннем ветру. Вокруг трупа кружились в поисках поживы тучи мух.
Стражники дали Леонгарду Дюмпелю напиток из мандрагоры, который привел приговоренного в одурманенное состояние. Когда процессия добралась до эшафота, кандалы с Дюмпеля сняли. Он безвольно подчинился приказу, даже приветственно помахал рукой толпе, как будто все это происходило не с ним. Прислонившись к одному из столбов, он исповедовался священнику. Приговоренный был на удивление спокоен и то и дело повторял:
- Вот и ладно. Вот и ладно.
- Давай уже! - нетерпеливо закричал старик, обращаясь к палачу. - Мы хотим увидеть, как повесят этого прохвоста.
- Мы хотим увидеть, как его повесят! - хором повторила толпа.
Наконец палач прислонил к поперечной перекладине виселицы лестницу, поднялся по ней и на расстоянии вытянутой руки от полуразложившегося трупа закрепил новую веревку с петлей на конце. Потом подкатил колоду, поставил ее вертикально и велел приговоренному взобраться на нее. Затем подошел к Леонгарду и набросил ему петлю на шею.
Внезапно в толпе стало тихо. С открытыми ртами и горящими глазами люди наблюдали, как палач спустился с колоды и убрал лестницу. Все замерли. Только канат, на котором болтался полуразложившийся труп, раскачивался на ветру и издавал скрипучие звуки. Дюмпель смотрел на зрителей и испытывал чувство гордости оттого, что все это внимание предназначается именно ему.
- Мы хотим услышать, как хрустнет! - закричал старик, ранее уже обративший на себя внимание толпы. Все понимали, что имел в виду старик: хруст, который раздается, когда приговоренного к смерти вешают и ломаются шейные позвонки.
- Мы хотим услышать, как хрустнет! - снова заорал старик, вне себя от ярости.
Едва он замолчал, как сильным ударом ноги палач выбил колоду из-под ног приговоренного. Колода упала. И с ужасным треском Дюмпель провалился в петлю. Последняя судорога, последняя попытка расправить руки, как будто он хотел взлететь, и приговор был приведен в исполнение.
Толпа захлопала в ладоши. Женщины, побросавшие свои кухни и явившиеся прямо в передниках, завопили, как плакальщицы. Некоторые подростки начали бегать с расправленными руками, подражая последним движениям повешенного.
А в это время настоящего инициатора преступления купали банщицы, натирая его пахучими мазями.
Платье, которое через два дня прислал портной Варро да Фонтана, вызвало у Афры угрызения совести. У нее еще никогда не было такой красивой одежды, платья из блестящей зеленой материи, с длинной юбкой, начинавшейся под грудью и спадавшей до самого пола. А прямоугольный вырез с бархатными тесемками, переходивший в высокий ворот, был похож на окно, обещавшее тысячу удовольствий. Широкие же рукава носили только благородные дамы. Платье да Фонтана сидело на Афре в буквальном смысле как влитое.
В доме рыбака Бернварда не было зеркала, чтобы получить общее представление, но когда девушка оглядывала себя, сердце ее начинало биться быстрее. Какой же повод может быть простой трактирщицы, чтобы надеть такое платье?
Отношение к ней Ульриха фон Энзингена по-прежнему не давало Афре покоя. Она не знала, как с ним разговаривать. С одной стороны, он относился к ней так отчужденно, что она стеснялась сама разыскивать его. С другой стороны, он заказал для нее платье, которому позавидовала бы любая богатая горожанка. Иногда Афра начинала сомневаться: не играет ли с ней архитектор, не развлекается ли, велев сшить для нее платье, которое ей совершенно не подходит. Ночью девушка не могла уснуть, ее терзала только эта, одна-единственная мысль. Потом она встала, зажгла свечу и стала рассматривать зеленое платье, висевшее сбоку на ее шкафу.
Когда Афре снились сны, она видела другую девушку в зеленом платье и не знала, она ли это или же кто-то другой, потому что не могла разглядеть лица. Девушка бежала по Соборной площади, а за ней мчалась толпа орущих мужчин и впереди всех - Ульрих фон Энзинген.
Но хотя обычно во сне человек не может сдвинуться с места, потому что все конечности словно наливаются свинцом, девушка из снов Афры легко, словно перышко, подпрыгивала, избавившись от преследователей, и, как птица, приземлялась на крыши большого старого города. Потом Афра, как правило, просыпалась и тщетно искала разгадку странному сну.
И так могло бы продолжаться очень долго, возможно, до самого Страшного суда, если бы не случилось нечто неожиданное, на что Афра никогда не надеялась, как на отпущение всех грехов.
Глава 3
Чистый пергамент
Пришла весна, наступил май. Весна в этом году, в отличие от всех последних лет, была довольно теплой. С юга дули теплые ветра, которые помогали забыть о холоде и влажности. Весенний праздник на площади привлек внимание всех, от мала до велика. Люди приходили издалека. Торговцы и ремесленники города продавали свои товары и изделия. Еще было множество зевак, а также музыкантов и вообще странствующих артистов, развлекавших честной народ. На постоялых дворах и в тавернах были танцы.
Рыбак Бернвард и его жена познакомились на весеннем празднике в первое майское воскресенье. Это было много лет назад, так давно, что они и сами уже точно не помнили, но супружеская чета постоянно раз в году возвращалась туда, на место своей первой встречи.
Это было во время майского танца в "Олене", на процветающем постоялом дворе в Оленьем переулке, где в основном собирались ремесленники. Этой весной они тоже решили отдать дань традиции.
Афра провела этот день, когда работы в соборе были приостановлены, на ярмарке. Она любила эту суматоху, любила наблюдать за незнакомыми людьми и аттракционами, которых было множество. Развлечений в ее жизни было не так уж много. Подмастерье каменотеса, пригласивший Афру на танцы в "Олене", получил решительный отказ. Нет, с мужчинами она не хотела иметь никакого дела и от этого совершенно не страдала.
Напрасно она высматривала мастера Ульриха, единственного мужчину, к которому по-прежнему испытывала влечение. Конечно же, Афра знала, что Ульрих фон Энзинген намного старше ее и вообще женат, кроме того, она и сама толком не понимала, что ей от него нужно, но это не мешало ей думать. Возможно, именно его отчужденность так притягивала Афру.
Довольная, она вернулась домой еще до наступления темноты. Рыбак Бернвард и его жена еще не пришли с майских танцев, и Афра решила лечь спать пораньше. Она как раз сняла платье и еще не успела распустить волосы, когда кто-то громко постучал в дверь. Комната Афры находилась под самой крышей, и в ней было всего одно окно, выходившее на реку, поэтому девушке не было видно, кто это пришел в такое позднее время.
Сначала Афра решила не выходить, но когда стук стал сильнее, она спустилась вниз и, не открывая двери, спросила:
- Кто это пришел в такой поздний час? Рыбак Бернвард и его жена еще не вернулись.
- Мне не нужны рыбак Бернвард и его жена!
Афра тут же узнала этот голос. Это был Ульрих фон Энзинген.
- Вы ли это, мастер Ульрих?! - удивленно воскликнула она.
- Ты меня впустишь?
И тут Афра осознала, что на ней надета только льняная длинная нижняя рубашка. Девушка инстинктивно натянула ее до самой шеи. Ситуация была достаточно необычной: то, что мастер Ульрих пришел к ней так поздно, сильно смутило Афру, и она вся задрожала. Наконец она открыла двери, и Ульрих вошел в дом.
- Мастер Варро сообщил мне, что платье тебе необыкновенно идет, - сказал архитектор, как будто такой поздний визит был самым обычным делом.
Афра почувствовала, как сильно забилось ее сердце. Она беспомощно кивнула, боясь сказать что-нибудь глупое, и слабо улыбнулась. Она немного испугалась, когда услышала свои собственные слова:
- Портной прав, мастер Ульрих. Хотите взглянуть?
- Именно за этим я и здесь, госпожа Афра, - ответил Ульрих, как будто это само собой разумелось. Его голос успокаивал, и в тот же миг Афра отбросила все сомнения.
- Тогда идемте, - сказала она, как будто это было в порядке вещей, и жестом пригласила Ульриха подняться по лестнице. Когда они направлялись в комнату Афры, она решилась нарушить неловкое молчание:
- Рыбак и его жена, которые заменили мне родителей, танцуют сегодня в "Олене". А вы почему не танцуете?
- Я-а-а?! - засмеялся мастер Ульрих и потянулся. - Прошло уже довольно много времени с тех пор, как я последний раз отплясывал. А что тебе мешает заняться этим, девица Афра? Как я слышал, ты очень популярна среди каменотесов и столяров.
- А они у меня нет, - едко ответила Афра. - Эти ребята бегают за каждой юбкой, если ее обладательница не старше их матери. Нет уж, лучше я останусь одна.
- Так ты однажды в монастыре окажешься. Было бы очень жаль такого красивого ребенка, как ты.
Афре была приятна лесть, хотя она и не воспринимала ее всерьез. Но на этот раз все было иначе. Девушка с наслаждением впитывала слова Ульриха, словно свежий утренний воздух летнего дня. Слишком уж долго она ждала приветливого слова или невинного флирта.
В своей комнате Афра поспешно убрала со стула свое повседневное платье - больше посадить гостя было некуда. Потом она вынула из шкафа платье, сшитое Варро, и протянула его Ульриху.
- Красиво, очень красиво, - заметил он.
От Афры не укрылось, что Ульрих едва взглянул на работу портного.
- Вы хотели… - неуверенно начала она.
- …чтобы ты надела платье. Платье без содержимого так же скучно, как литургия. Ты не находишь?
- Как вам будет угодно, мастер Ульрих.
Хотя на ней была длинная нижняя рубашка, Афре казалось, что она стоит перед Ульрихом голышом. Обычно она не стыдилась. Тот, кто многие годы жил в деревне, среди простых добродушных людей, забывал, что такое стыд. Но в этой неожиданной ситуации Афра почувствовала, что ей стыдно переодеваться перед Ульрихом.
Такой человек, как Ульрих фон Энзинген, имевший большой опыт общения с людьми и, казалось, знавший, как себя вести в любой ситуации, заметил ее нерешительность, оседлал единственный в комнате стул и повернулся к Афре спиной. И, подмигнув, сказал:
- Ну, давай. Я уже не смотрю.
Афра покраснела. Она чувствовала себя иначе, чем когда раздевалась перед художником Альто Брабантским: ее охватил страх. Внезапно девушка жутко испугалась, испугалась того, как она отреагирует, если Ульрих фон Энзинген подойдет к ней. На самом деле она ничего другого не хотела, но опыт общения с мужчинами лишил ее каких бы то ни было иллюзий. Как часто в часы одиночества Афра думала о том, удастся ли ей когда-нибудь полностью отдаться мужчине. Тогда она чувствовала себя опустошенной и неспособной испытывать страсть.
Теперь, сняв с себя нижнюю рубашку, девушка стояла голая за спиной Ульриха. Он не видел ее, и она почувствовала легкое разочарование оттого, что он не обернулся. С тех пор как мастер Альто изобразил ее на иконе святой Сесилии, она гордилась своим прекрасным телом. Афра проворно надела зеленое платье, поправила грудь и пригладила воротник. И, приглаживая косу, уложенную венком, она задорно, словно ребенок, играющий в прятки, воскликнула:
- Мастер Ульрих, теперь можно смотреть!
Ульрих фон Энзинген поднялся и удивленно взглянул на Афру. Он уже давно знал о том, что она прекрасна, прекраснее, чем все остальные дочери граждан Ульма, которых родители по воскресеньям водили в церковь. Афра была не похожа на других. Ее темные волосы блестели, как шелк. На щеках играл легкий румянец, губы были безупречны, а глаза обещали тысячи наслаждений.
Мастер Альто научил Афру принимать позы, выгодно подчеркивавшие линии ее тела. Она перенесла тяжесть тела на правую ногу, слегка повернув левую, руки были сложены за головой, как будто она все еще поправляла волосы. Эта поза особенно подчеркивала ее грудь, выглядывавшую из выреза, и Ульрих не сразу смог отвести от нее взгляд и оглядеть стройное тело.
Он был смущен. Лицо ее чем-то напоминало Уту, фигуру, стоявшую в Наумбургском соборе, - самое прекрасное воплощение в камне к северу от Альп. А тело Афры не шло ни в какое сравнение с телами Умных Дев, украшавших главный портал Магдебургского собора.
Афра с улыбкой смотрела на Ульриха. Она с удивлением обнаружила, что Ульрих фон Энзинген, известный архитектор, может смутиться. Когда она глядела на него, то видела отчетливые признаки неуверенности. Он избегал ее взгляда, и впервые в жизни Афра почувствовала, что она в силах полностью подчинить себе мужчину.
- Что же вы молчите? - попыталась она разговорить Ульриха. - Могу себе представить почему. Вы находите, что такое роскошное платье не подходит простой трактирщице из столовой. Не так ли?
- Наоборот, - возразил Ульрих. - При виде тебя у меня перехватило дыхание. Я бы скорее сказал, что такая красивая девушка, как ты, не подходит для работы в столовой.
- Вы смеетесь надо мной, мастер Ульрих!
- Ни в коем случае! - Он подошел к Афре на шаг. - С момента нашей первой встречи, там, в хижине наверху, я потрясен твоей красотой.
- Вам очень хорошо удавалось это скрывать, - ответила Афра. Комплименты Ульриха придали ей уверенности. - Я приняла Вас за чудака, женившегося на архитектуре. В любом случае, вы показали себя не с лучшей стороны, хотя я спасла вам жизнь.
- Я знаю. А насчет чудака ты не совсем не права. Все настоящие деятели искусства поглощены только своим искусством и собой. И в этом нет никакой разницы между поэтами, художниками и архитекторами. Но есть у них еще кое-что общее: муза, женщина неземной красоты, которой они поклоняются и которую превозносят в своих произведениях. Вспомни, кого воспевал Вальтер из Фогельвейде в своих "Сказочных песнях". Или, к примеру, Губерт ван Эйк, известнейший художник нашего времени. Его мадонны - отнюдь не святые, они - женщины, достойные преклонения, с обнаженной грудью и чувственными губами. А фигуры, которые выставляют мои собратья по цеху на порталах соборов, как будто бы к вящей славе Господа, на самом деле являются воплощением их муз или мечтами мужчин, воплощенными в камне.
Ульрих подошел еще на шаг. Афра непроизвольно отступила назад. Вот и наступило то, чего она боялась, на что так надеялась. Как ей хотелось близости с ним, как мечталось, чтобы это случилось, а вот теперь она отходит от него. Чего же она хочет? Она с огромным удовольствием провалилась бы сквозь землю.
Ульрих заметил ее нерешительность и остановился.
- Не бойся меня, - тихо сказал он.
- Я не боюсь вас, мастер Ульрих, - ответила Афра.
- Ты наверняка еще никогда не спала с мужчиной.
Афра почувствовала, что кровь бросилась ей в лицо. Все ее чувства взбунтовались. Как вести себя? Должна ли она солгать и ответить: "Нет, мастер Ульрих, вы будете первым"? Или рассказать ему о том, что произошло с ней много лет назад?
Под влиянием минутного порыва она сказала пусть неполную, но правду:
- Мой господин, у которого я с двенадцати лет работала за хлеб и кров, изнасиловал меня, когда мне было четырнадцать. Когда через два года он попытался это повторить, я убежала. Теперь вы знаете, как обстоят со мной дела.
Афра заплакала. Если бы Ульрих спросил, почему она плачет, она не знала бы, что ему ответить. В голове не было ни единой мысли. Она даже не заметила, что Ульрих сочувственно обнял ее и стал нежно гладить по спине.
- Ты забудешь об этом, - спокойно заметил он. Внезапно Афре показалось, что она проснулась. Но сон, который она видела, был действительностью. Когда она осознала, что оказалась в его объятиях, по всему ее телу пробежала приятная волна. Девушка почувствовала жгучее желание прижаться к нему. И она уступила этому желанию. Только что она проливала слезы и вот уже начала безудержно хохотать. Да, Афра смеялась над своими слезами и вытирала их кулаком.
- Извините, на меня что-то нашло.
Много дней спустя, когда девушка вспоминала события этого вечера - а это происходило не раз, - она качала головой и спрашивала себя, как могло случиться то, что случилось потом: Ульрих все еще обнимал ее, когда она отошла на шаг и опустилась на постель. Она лежала перед ним, совершенно беспомощная. На секунду оба замерли. Потом Афра взялась за подол платья, задрала его выше срамного места и таким образом предложила себя мастеру Ульриху.
- Я хочу тебя, - услышала она шепот Ульриха фон Энзингена.
- Я тоже хочу тебя, - серьезно ответила она.
Когда Ульрих лег сверху и вошел в нее коротким сильным движением, Афра хотела закричать, не от боли, а от наслаждения. Она испытала то, что никогда раньше не испытывала: парение в облаках, головокружение, отсутствие всяких мыслей. Были забыты ужас и отвращение, которые долгое время поднимались в ней, когда она думала о том, что ее может коснуться мужчина. Ульрих любил ее так нежно и самозабвенно, что ей хотелось, чтобы это никогда не кончалось.