□
У Надежды Илларионовны о всех душа болит. Своих у нее четверо, и все разные. Ира - нежная, мечтательная, что в душе, то и на лице. В детстве, бывало, залезет под стол, часами в "доктора" с куклами играет: лечит, перевязывает, выслушивает, делает прививки. Дочь стала врачом. И, кажется, неплохим: тянутся больные к Ирине - значит, оценили.
Костя, наоборот, рос скрытным, неразговорчивым. Как-то мать чуть до обморока не довел. Притаился в беседке и портняжной иглой себе ладонь протыкает. "Ты с ума сошел?" - поразилась мать. Сын лишь улыбнулся: "Ничуть не больно". - "Руку зачем калечишь?" Костя промычал: "Гм… калечишь? Алексашка сквозь щеку иглу протаскивал, да еще с ниткой, и то ничего". - "Какой такой Алексашка?" Сын грубовато пояснил: "Меншиков, вот какой!"
Материнские трепки Костя воспринимал как должное, без обиды. Помилования не выпрашивал. Из первого класса стал приходить в синяках, ссадинах. На расспросы отвечал одно и то же: "Нечаянно о парту стукнулся".
Однажды Надежда Илларионовна выследила его путь из школы домой. Дошлые первоклассники разными тропами сошлись в одно место - в дальний угол парка, заросший акациями. Сложили в кучу портфели, скинули курточки. Все встали в круг. В первой паре выступил ее Костенька, Как заправские боксеры, дрались по правилам: лежачего не трогали, просившего пощады - миловали.
Костя победил четверых. Ему шумно аплодировали. Надежда Илларионовна не выдала себя, раньше сына домой вернулась.
Мать очень беспокоило: почему ее сын не такой, как другие? На вопросы отвечает отрывисто - одним-двумя словами. Как-то плеснул из самовара кипяток себе на ногу, только поморщился. "Может, с ним что-то неладно?" - забеспокоилась Надежда Илларионовна. Хотела посоветоваться с врачом, да Ирина отговорила: "Он характер вырабатывает". Мать не поняла: "Что? Что?" - "У мальчиков такое бывает. Хотят скорее мужчинами стать".
А вообще Надежде Илларионовне грешно обижаться на детей. Вот только старший, Василий, больше всех огорчал. Сама виновата - баловала первенца, оберегала, лелеяла. Да и то надо сказать: его могло не быть! Семимесячным родился Васятка. Медсестру две недели содержали; ватой Васятку укутывали, искусственным питанием выпестывали. Теперь вон какой детина вымахал, а все равно страдаешь. Не ко времени он домой вернулся…
И за меньшего тревога: Сашку́ следовало бы прыти поубавить. Да еще, пожалуй, язык подрезать - не по годам длинный. Есть от чего! Сколько книг прочитал… Мать любовно погладила на этажерке книги. Все Иринушка. Она к книжкам Ежика приохотила.
Семен Метелин для нее давно стал родным сыном. Перед Ириной теряется, дунуть на нее боится, только и слышно: "пожалуйста", "разрешите". Ему бы придать смелости, чуток настойчивости, свадьбу бы сладили. Да не материнское дело парня обучать, как с дочкой обходиться. Придет время - договорятся, природа посильнее институтов и академий.
Из кухонного окна она видит, что Ирина вернулась, но, не заходя в дом, вызвала во двор Костю, и они, о чем-то разговаривая, направились в беседку. "Опять шушукаться, - беззлобно подумала мать и махнула рукой: - Пусть! Раз надо, пусть поговорят наедине". Не в ее правилах насильно залезать в душу детям…
□
Беседка из дикого винограда в летнюю пору служит Трубниковым местом отдыха. Сюда провели электрический свет. За большим круглым столом обычно вечерами любили чаевничать всей семьей. Сейчас листья опали, голые ветки нагоняют тоску.
Выслушав рассказ Ирины о странной цыганке, Костя почесал затылок:
- Пожалуй, без Семена Метелина этот орешек мы с тобой не раскусим.
- Ты хотел сказать - без Ивана Бугрова? - строго поправила Ирина.
- У, ч-черт! Никак не привыкну к его новой фамилии… - спохватился Костя и, понизив голос, сообщил: - Брат Василий вернулся.
- Да ты что? Когда?
- Часа три тому назад. Говорит, из плена бежал.
- Как он выглядит?
- Измучен. Говорит, голодал, днем в кустах отсиживался, ночью домой пробирался. Без всяких документов он.
- Все бы ничего, да Семен у нас, вот что меня тревожит, - озабоченно сказала Ирина.
…Неожиданное возвращение Василия Трубникова, лейтенанта Красной Армии, по-разному было встречено его родными. Надежда Илларионовна сразу засуетилась, не знала, куда посадить, чем накормить. Нагрела воды, а когда сын искупался и лег сдать, вычистила сапоги, затеяла стирку.
За этим занятием Ирина и застала мать. Она, засучив рукава, принялась помогать матери. Намыливая рубашку брата, расспрашивала о нем, что говорит о войне, о Красной Армии, о том, как попал в плен и как посчастливилось выбраться оттуда. На ее вопросы мать сказала немногое:
- Устал он, бедолага, не до расспросов… В окружение, говорит, попал.
- Все мы, мама, в окружении… Как же теперь с Семой быть?.. Василию о Семе пока - ни слова.
- В брате сомневаешься?
- Просто обычная осторожность.
Надежда Илларионовна укоризненно покачала головой:
- Не волнуйся о Семе. Василий сейчас уйдет к Насте на хутор, пока документы схлопочем. А там и Семену, может, жилье новое подыщем…
□
Когда вернулся Метелин, Ирина не успела даже ни о чем его расспросить, как во дворе залаяла собака. Костя быстро открыл люк, и Семен спустился в голбец .
В комнату вошла Клава Лунина - яркая брюнетка с длинными ресницами, слегка подрумяненными щеками.
Чем старше становилась Клава, тем больше она не нравилась Ирине. Иногда на ее лице Ирина улавливала хищное выражение, а при смехе она широко раскрывала рот, обнажая мелкие белые зубы. Была она словно вся на шарнирах, не могла минуты спокойно усидеть. О людях судила высокомерно, мнение свое высказывала в категорической форме. Еще у нее была неприятная привычка: при разговоре, не мигая, в упор смотреть в глаза собеседнику. Делала это даже тогда, когда рассказывала заведомую ложь или возводила на кого-нибудь злостную напраслину. Ирина как-то робела при ней. Вот хочется ей возразить, а язык не поворачивается. "Перед ее нахальством пасую", - призналась она как-то матери.
- Здравствуйте, тетя Надя! Привет, Ира! - затараторила Клава. - Я только на минутку… Бегу с работы домой, а еще в кино надо успеть. Ира, у меня два билета на "Женщину с того света". Пойдем?
- Нет, мне что-то нездоровится.
- А ты, надеюсь, не заболел? - обратилась Клава к Косте.
- Я-то? Ну что ты. Всегда готов! - широкая улыбка расплылась на его лице.
- Вот и хорошо. Жди меня около кинотеатра.
Гостья, однако, не уходила. С любопытством осматривала комнату с низким потолком, огромные фикусы в бочках, стены, увешанные фотографиями в деревянных рамках, будто впервые все это видела.
- Что стоишь в дверях? Проходи к столу, сейчас ужинать будем, - сказала Надежда Илларионовна.
- Есть я не хочу да и некогда мне. Вот отдышусь только минуточку, - прощебетала она и села.
- Я всегда добром вспоминаю твоего отца, Петра Петровича, - вздохнула Надежда Илларионовна. - Когда осталась вдовой с четырьмя детьми, растерялась совсем, а он не забыл нас. В депо меня устроил. Спасибо ему. Он и Сему Метелина не оставил в беде, когда его отца убили кулаки, а мать от горя чуть богу душу не отдала. Весь город Степана хоронил. Как же, поехал человек колхозы строить…
- И я немного помню: музыка, знамена, речи, - вставила Клава. - Тогда папа забрал Сему к нам. Он полгода у нас пожил, пока мать выздоровела. - И, чуть помолчав, будто невзначай спросила: - Говорят, Семена… в городе видели. Разве он не эвакуировался?
- По слухам, как будто застрял, - ответил Костя, - не успел эвакуироваться.
- Боже мой, ему особенно опасно, - с тревогой сказала Клава.
- В том-то и загвоздка. Где-то пересидеть ему надо, пока к своим лазейка откроется.
- Что же он к нам не придет? Мы далеко от центра… Но это удобнее… В общем, если вы его увидите, - Клава заинтересованно взглянула на Ирину, - передайте: мы всегда ему рады… Ну, до свиданья… Значит, ты меня ждешь у кинотеатра? Да, Костя?.. - И у двери еще раз напомнила: - А Сему направьте к нам, мы его с радостью примем. Спрячем. - И опять к Ире: - Так и передай.
Костя выскочил вслед за ней.
Когда, проводив Клаву, вернулся Константин, Надежда Илларионовна спросила:
- А можно ей доверять, как прежде? Соседка сказывала, будто она к немцам в переводчицы пошла?.. Подумать только!
Костя встал на защиту Клавы:
- Мы ее не первый год знаем. Есть думка к нашему делу приобщить. Даже лучше, что наш человек у них на службе. Пригодится!
- Не нравится мне ее служба, - не унималась Надежда Илларионовна. - Семена надо предупредить. Если согласится переходить к ним, пусть не очень доверяет.
- Семе беспокоиться не о чем. Она в него по уши влюблена. Вернее защитницы не сыщешь, - вставила Ирина.
- Ревнуешь? - бросил Костя.
Ирина покраснела, собиралась ответить брату, но мать опередила:
- Не дури, Костя. У Семена - другая на сердце. - И, лукаво оглядев стройную фигуру дочери, сказала: - Время ужинать, зовите Семена.
За столом говорили мало, лишь о самом важном. Как приметила Ирина, Семен без особой радости принял предложение Клавы. А вот рассказ о цыганке его живо заинтересовал.
- Надо бы за ней понаблюдать, - сказал он и тут же спросил: - Только кто этим займется?
Ирина предложила:
- Сашко.
- О, этот пострел может! Где мышь застрянет - он прошмыгнет, - поддержал Костя. - Он целыми днями по городу рыскает.
Мать с беспокойством заметила:
- Опять запропастился, и где он шатается?
- Кто сказал, что меня нет!
В столовую вбежал легкий на помине Сашко, припадающий на правую ногу, выпачканный в глину, с удочкой на плече, десятком бычков на кукане.
- А что это ты хромаешь? - улыбаясь, спросил Семен.
- Во сне в футбол играл, - живо ответил мальчик. - Приснилось, что выхожу один на один с вратарем. Ну, радуюсь, есть штука. Изо всей силы размахнулся, да как вжарю ногой… об стенку, аж хата затряслась. Вот и повредил большой палец.
- Марш умываться, - приказала мать. - Даже сны у тебя непутевые.
Собираясь в кино, Костя невольно думал о Клаве. До седьмого класса они были неразлучны. Охладела к нему Клава после того, как Костя поступил в ФЗО и, окончив его, устроился на завод: надо было помогать матери.
Интересы у него с Клавой сразу разошлись. Она о заводе и слышать ничего не хотела, мечтала окончить институт иностранных языков, уехать в какое-нибудь посольство. Но на вступительных экзаменах провалилась. Вся надежда была на новый учебный год, и вот война спутала карты…
Направляясь к двери, Костя сказал Ирине:
- Все будет в порядке, заверяю, сестричка.
- О чем это он? - спросил Семен, когда за Костей дверь закрылась.
- О Клаве Луниной, - ответила Ирина. - В кино его пригласила. Да, чуть не забыла, ко мне сегодня в медпункт Юрий Маслов приходил.
- Он в городе? - поразился Метелин. - Приглядись-ка, Ириша, к нему. Ведь ты его в комсомол рекомендовала. А помнишь, как защищала? - И чему-то улыбнулся.
□
Путь Юрия Маслова к медпункту Ирины оказался не близким.
Ему было поручено эвакуировать оборудование котельного завода. Эшелон его попал под бомбежку. Вагоны сгорели. В ту же ночь фашисты прорвались к станции, на которой находился Юрий. Перепуганные люди бросились в степь. Юрий три дня скрывался в балках, в кустах. Не сумев пробраться к своим, вернулся в Приазовск - оглушенный, подавленный.
"Все кончено", - решил он и целыми днями валялся на кровати, похудевший, с взлохмаченными волосами.
Обеспокоенная мать хлопотала у постели сына, предлагала какие-то лекарства. Юрий от всего отказывался.
- Сходи к товарищам, развейся.
Сын отмахивался. Раньше Юрий много читал, интересовался машинами, увлекался спортом. Теперь его словно подменили. Уткнув голову в подушку, сутками лежал, не вставая. Самое лучшее - уйти отсюда. А куда? Друзья эвакуировались, кто не успел - голоса не подают… Пробовал читать, а что толку? Смотрит в книгу - ничего не понимает.
Мать напоминает: в саду надо землю взрыхлить, цветы полить. Слова ее пролетают мимо ушей. А ведь сад - его главное увлечение. Это он посадил малину, смородину. Грядки, на которых росли лук, помидоры, занял под груши, яблони. Раздобыл каштан, кавказский и понтийский рододендроны, неукрывной виноград и даже чинар. Вдоль дома прорыл траншею, посадил в ней лимоны.
За два лета почти что вытеснил из огорода картофель, капусту, морковь. Мать пробовала протестовать - куда там!.. В школе организовал кружок юных садоводов. По воскресеньям чуть ли не весь класс в его саду собирался.
Ухаживал за садом сам: обрезал деревья, опрыскивал, белил, вскапывал землю. Теперь все заброшено.
Раньше мать не очень одобряла увлечение Юрия садом, птицами. Казнила себя: зачем посылала его в горы к деду. Там-то он и пристрастился ко всему этому. Приехал оттуда в серой каракулевой папахе с малиновым верхом, в козловых сапожках. Соседские мальчишки черкесом его прозвали.
Юрий часто вспоминал, как розовым утром он вышел из вагона на полустанке. Паровоз, гулко выдохнув белесые клубы пара, ушел в закоптелый туннель. Юрия окружали зеленые горы, уходящие в поднебесье.
На перроне его встретил старик в бараньей папахе, в белых носках (в них вправлены брюки), в чувяках. Подвел внука к лохматой низкорослой лошади, усадил на нее. Покряхтывая, сзади примостился сам. Лошадь, цепляясь копытами за корневища, покорно взбиралась кверху. Кроны деревьев, сомкнутые над головами, образовали сумрачный, веющий сырой прохладой коридор. Извилистая тропа лезла в гору, спускалась в балки, иногда повисала над самой пропастью.
Через час выехали на залитую солнцем поляну. В проеме двух хребтов просматривалась, как на блюдце, гора, до изумления напоминающая индюка.
- Во-он там, внучок, на левом крыле горы-птицы, расположен наш кордон.
Дедушка Сагид прикрывает глаза козырьком ладони и всматривается в отчетливо вырисовывающиеся в синей дымке контуры каменной птицы. От матери Юрий знал, что дед всю жизнь провел в горах, охраняя природу Кавказского заповедника. Там от пули бандитов погибла его жена - смелая русская женщина. Случилось это вскоре после гражданской войны. Оголодавшие белопогонники, рыская в горах, учинили облаву на последнего зубра-самца. Бабушка пыталась отвести пулю от зубра, схватилась за винтовку. Взбешенный бандит застрелил и ее.
Казалось, что Индюкова гора совсем близко, а на путешествие ушло не меньше двух часов. Юрий не заметил, как промелькнуло время длинного пути. Рассказы деда целиком его захватили. О встречных деревьях старик рассказывал удивительно интересные истории. Оказывается, самшит появился на земле раньше человека. Древесина его вполне заменяет бронзу, баббит, а шерстяные брюки Юрия окрашены соком самшитовых листьев… На свете все подвержено гниению, а тис - нет, недаром в народе он прозван негной-деревом… С какого-то отвода дед сорвал яйцеобразный нарост, разгрыз крепкими зубами, дал кусочек пожевать внуку. Рот освежился, как от мятной лепешки. Это была благовонная кавовая смола.
В буреломе ущелья ворчал невидимый ручеек. Дед натянул поводья, крючковатым пальцем показал вправо. В развилке черешни удобно расселся медведь. Передней лапой подтянул к себе ветку, другой согнул ее вдвое и, громко чавкая, принялся обирать ягоды.
Юрию очень понравилось у дедушки. Он с удовольствием поехал к нему на следующее лето. Однако в этот раз все было иначе. Дед Сагид ушел на пенсию. На кордоне хозяйничал его родной сын Айтек, дядя Юрия. Поджарый, крючконосый, он то исчезал на несколько дней с кордона, то неделями не выходил из дому. Замкнутый, неразговорчивый, дядя Айтек встречался с племянником лишь за обеденным столом.
Янтарное то утро Юрий видит как сейчас. Омытые дождем, ликовали клены, орешник, дубы, ильмы. Из мезонина по скрипучей лестнице Юрий спустился вниз, открыл дверь на веранду. Широкие деревянные ступеньки вели в огород, окруженный живой изгородью из подпиленной акации. В молодой кукурузе кто-то возился. Он приподнялся, взглянул в огород. И вот что увидел. Медведь, стоя на задних лапах, вырвал куст кукурузы, отнес его в кучу, вернулся за вторым. Потом умостился на эти стебли, оторвал початок, содрал с него рубашку, принялся со свистом высасывать молочные зерна.
Вот тут-то и грянул выстрел. Юра испуганно вскрикнул. У раскрытого окна спальни с двустволкой стоял дядя - Айтек Давлетхан.
- Эге, - сказал он, - окорока сами припожаловали.
В два прыжка мальчик очутился у медведя. Пуля попала немного выше уха, из ранки, пузырясь, вытекала кровь.
Юрий не взглянул на дядю, поднялся в мезонин, схватил рюкзак, скрылся в лесу. Выплакался он уже в вагоне поезда.
Больше на кордоне он не бывал, а когда Айтек Давлетхан приезжал в Приазовск, избегал его, старался пореже встречаться.
ГЕНЕРАЛ ВОЛЬФЕРЦ ЗАВИДУЕТ
Генерал Вольферц руководил обороной. Несколько дней русские с необычной яростью ломали его позиции. Откуда у них только силы берутся? Бригада моряков в мороз, скинув полушубки, в тельняшках, с одними гранатами кинулась на дзоты. Пришлось отступить, отдать Лысый курган. Русская артиллерия подавила первую линию обороны у хутора Матвеева. О, русские тоже научились вгонять клинья!
Хорошо, что отделались только этим, думал генерал. Продвижение русских приостановлено. А надолго ли?.. Кто даст гарантию, что они не начнут новую атаку? Как тут не вспомнить добром фон Клейста, автора неприступного железобетонного рубежа. Правда, кое-кто склонен переоценивать заслуги свежих частей, прибывших из-под Харькова. Конечно, подоспели они вовремя. Но он, генерал Вольферц, отлично понимает, что их фронт спасен только благодаря заранее возведенным укреплениям.
Да, фон Клейст прозорлив. В самый разгар победного наступления никому в голову не приходило думать об обороне. А он и это учел! Как будто знал, что придется отсиживаться в ямах из бетона и железа.
Используя обрывистые берега двух рек, холмистую местность, фон Клейст разработал сложную, насыщенную огневыми средствами систему полевых и фортификационных укреплений. Сейчас на высотах уже оборудованы долговременные огневые точки, стальные колпаки. В глубине коммуникаций спрятаны артиллерийские и минометные батареи, на первом крае - противотанковые и пулеметные гнезда. Все это обеспечивает почти сплошную стену смертоносного огня. Если бы не предусмотрительность фон Клейста, русские были бы далеко за Лысым курганом.
Вольферц завидовал военному гению высокородного фон Клейста. Он понимал, что тот с полным правом донес фюреру с создании железного, образцового форпоста, представляющего собой "незыблемую государственную границу Германии на Востоке". Конечно, в рапорте не были по достоинству оценены заслуги и усилия Вольферца в сооружении этого "образцового форпоста". Его постоянно обходят более удачливые, и на его имени не останавливается взор фюрера. Это обижало, но Вольферц умел скрывать обиды, терпеливо выжидая своего часа…