– Почему двенадцать? Тринадцать! Один же – в архив. А зачем больше печатать? Раньше были тиражи массовые, когда две газеты было – они между собой так как бы состязались. От этого были одни проблемы, потому что, гоняясь за дешёвой популярностью у широких слоёв, ничего не значащих для государства, они забывали об интересах тех, кто, собственно, государством управляет. Да и потом, большой расход бумаги, краски, а это всё добывается у нас с большим трудом. Кучу людей приходилось кормить в типографиях, распространителей. Мы это всё оптимизировали. Двенадцать начальников – двенадцать читателей. Все очень довольны.
– Мудро! – в этот раз мужчина восхитился почти искренне, а Бегемотик в ответ торжествующе хмыкнул, мол, "ещё бы!".
В кабинет вошла шумная компания: фотограф с огромной треногой и доисторическим фотоаппаратом с объективом на кожаных мехах, журналист с блокнотом, его помощник со вторым блокнотом, ещё четыре человека (судя по всему, просто любопытствующие сотрудники редакции) и сам редактор. Они принесли с собой гвалт. Громче всех вёл себя фотограф: он ругался на качество фотопластинок (такие наш путешественник видывал в книжках и в кино), сделанных местными умельцами, на отсутствие химикатов для вспышки, на журналистов, что всё время вертятся у него под ногами, на редактора, что никогда не ценит его самоотверженного труда, и даже на власти. Видимо, это был единственный фотограф в стране, поэтому его явную диссидентскую наклонность все просто игнорировали, продолжая разговаривать между собой на другие темы.
– Так, кто тут, этот? – фотограф бесцеремонно ткнул пальцем в сторону путешественника.
Редактор испуганно глянул на франта, но тот и глазом не повёл, он тоже изо всех сил не замечал фотографа и его выходки. Убедившись в безопасности ситуации, газетчик утвердительно кивнул человеку с треногой.
– Давайте его на улицу, пока свет хороший. А то магний вы добывать разучились, а вечерние съёмки требуете! Вы думаете, если вы свои убогие тексты при свечах пишете, значит, и снимок выйдет?! – голос фотографа ещё долго слышался в коридоре, куда его активно начал выпихивать редактор при помощи свиты.
К пришельцу же с одного бока подкрался журналист с блокнотом, а с другого – его молодой помощник. Журналист взял путешественника панибратски под локоть и тихонько потянул к выходу, слащаво скалясь.
– Давненько у нас? Как вам наш холм? Как город, нравится? А девушки наши хороши? – он говорил это скороговоркой, судя по всему, повторяя давно зазубренный и никогда не пригождавшийся тут какой-то местный ускоренный курс по искусству интервью.
Путешественник открыл рот, но в спину ему властно крикнул Бегемотик:
– Не говори с ними без меня. Вернётесь сюда, тут поговорим, при мне и редакторе!
Но нашего смелейшего офисного работника разве остановишь? Как только они оказались за дверью, он повернул голову к писаке и с крайне скорбным выражением на лице сказал:
– А девушки у вас, прямо скажу, так себе.
Журналист зацокал языком, качая головой из стороны в сторону, изображая досаду и расстроенные чувства. К чему относилась эта досада – то ли к явному хамству непрошеного гостя, то ли к действительно скверным внешним данным местных девиц, было непонятно. В этой недосказанности, наверное, и заключалось его тайное искусство.
Фотограф поставил модель под плакатом, восхваляющим Великий голос и Совет старейшин, потребовал улыбнуться и так стоять, потому что кассета с фотопластинкой у него всего одна, а новую ему изготовят только на следующей неделе, и поэтому нечего тут вертеться и моргать, надо уважать его труд, а то повадятся сюда шастать пришельцы, на всех пластинок не напасёшься. Под это мерное жужжание речевого аппарата фотографа улыбалось, действительно, хорошо. Мужчина покорно застыл с самым дебильным выражением на лице, которое когда-либо фиксировали камеры. Фотограф немного поколдовал над диафрагмой, поелозил фокусировочным мехом, виртуозным движением руки снял крышку с объектива, сделал в воздухе полукруг, одному ему известным способом считая доли секунды, закрыл объектив и почти моментально упаковал фотоаппарат в исходное положение. После этого он утратил всякий интерес к происходящему, словно пришельцев он видывал по сотне в неделю, схватил пожитки и напролом, опустив голову и зацепив штативом редактора (не исключено, что специально), ушёл через толпу обратно в здание.
Редактор посмотрел ему вслед с отеческой любовью, едва не всплакнул и, глядя на увлечённого этими наблюдениями пришельца, пояснил:
– Он у нас гений. Мастер своего дела. Золотой человек. Злоупотребляет, правда, у себя в лаборатории техническим спиртом, очень уж большой расход у него. Давно бы выгнали другого, но он такой – один!
Путешественник понимающе кивнул. Всё-таки что-то общее между их такими разными странами было.
Редактор отвёл его обратно в кабинет, запустив туда ещё журналиста с помощником, любопытствующих оставил за дверью. Они расселись за столом. Редактор, испросив взглядом разрешения у сына члена Совета и получив одобрительный кивок, громко покряхтел, обозначая серьёзность момента и начало беседы.
– В нашей истории случилось знаменательное событие. Как его трактовать, нам скажет мудрый Совет старейшин, а наше дело – выполнить свой профессиональный долг и рассказать об этой трактовке и самом событии.
Журналист со стажёром мелко и быстро закивали, словно у них случился тик.
– Открытость нашего Совета просто поразительна и безгранична, – продолжил редактор, постоянно глядя на Бегемотика, улавливая малейшую его мимику, чтобы вовремя сориентироваться, если вдруг начнёт болтать лишнее. – Один из пришельцев живёт в семье члена Совета, и нам соблаговолили его предъявить, более того, разрешили сделать с ним интервью. Заметьте, коллеги, эта честь нам выпала ещё до того, как его допросят в Совете!
Журналист с помощником, продолжая трясти головами (что они делали под любые слова редактора, когда его взгляд мельком скользил в их сторону), зааплодировали, а стажёр восторженно взвизгнул.
– Но я бы попросил вас, – вмешался в разговор Бегемотик, – не задавать вопросов, которые будут звучать на допросе: как они сюда попали, с какой целью и так далее!
– Разумеется! Конечно! Понятно! – наперебой взялись заверять его сотрудники редакции, усилив тремор голов.
Журналист схватил блокнот, резким движением руки перелистнул страницу, сделал хищное лицо, сузил глаза и, потрясая карандашом, начал декламировать "вопрос":
– Вы впервые в нашей стране. Скажите, насколько вас поразило совершенство аппарата государственного управления, позволяющего добиться социальной стабильности и выдающихся экономических успехов за столь короткое время после обретения суверенитета?
Мужчина замер и некоторое время не мог моргать.
– Ясно! – обрадовано сообщил корреспондент и что-то чиркнул в блокноте, пока его помощник активно строчил что-то в своём. – Действительно, трудно подобрать вот так сразу достойные слова восхищения.
– Э-э-э, – попытался что-то вставить путешественник, но это никого за столом не заинтересовало.
– Вы обратили внимание, в каком идеальном состоянии находится район города, в котором вы проживаете и развитие которого курирует член Совета, проявивший к вам гостеприимство?
– Ну-у…
– Да, да! Это просто блестящий пример заботы о городе! Наверняка вам в ваших городах не приходилось такого видеть!
– Это точно, – легко согласился пришелец.
– Прекрасно! Великолепно! – приговаривал журналист, продолжая что-то чиркать, пока от возбуждения не сломал грифель карандаша. Он протянул обломок помощнику, тот отдал журналисту свой карандаш, а этот принялся тут же точить.
– Скажите, – не удержался мужчина от того, чтобы не испортить это идеальное интервью, – а моих жену и сына пригласят сюда? Почему я один на вопросы отвечаю?
– Тебя достаточно! – отрезал Бегемотик. – Тем более что ты живёшь у нас и в газету ты попадешь на нашу страницу.
– Да-да! – кивнул редактор. – В прежние времена мы, конечно же, поставили бы материал о вас на первую полосу… – он вдруг съёжился под грозным взглядом сына члена Совета, замялся и продолжил уже не таким уверенным голосом. – Но сейчас, благодаря благословенному Совету и его мудрым решениям, мы не обязаны гнаться за сенсациями и прочей дешёвой популярностью. Сейчас мы поставим материал о вас на полосу уважаемого члена Совета, в этом номере она пятая. И в прежние, не такие благословенные, как сейчас, времена мы в глупой погоне за любовью публики, конечно же, приложили бы все усилия, чтобы сделать снимок всей вашей семьи, разместили бы его таким огромным… – глаза редактора мечтательно закатились, а руки сами собой раскинулись над столом, изображая воображаемую вожделенную, но недосягаемую огромную фотографию. – Но сейчас уровень развития нашего общества достиг такого культурного апогея, что мы ставим важные государственные вопросы во главу угла. Поэтому ваш снимок мы сделаем, как и положено, в два раза меньше снимка члена Совета и, как и положено, поставим его в подвал полосы, посвятив верхнюю часть важнейшим делам многоуважаемого старейшины, направленным на укрепление стабильности и усиление процветания нашего прекрасного края.
Редактор выдохнул, отчего-то залился краской и прижался к спинке стула, обхватив себя руками и нахохлившись, как замёрзший воробей.
– А можно посмотреть вашу прекрасную газету? – путешественник успел перебить уже открывшего рот журналиста.
– Конечно! – вновь ожил редактор, позабыв предварительно глянуть на Бегемотика. Он щёлкнул пальцами, и стажёр стремглав вылетел за дверь.
– Только давайте не затягивать! – недовольно распорядился франт. – У нас есть ещё мероприятия на сегодня, – покосился взглядом на путешественника, – и это в твоих интересах в первую очередь.
Мужчина кивнул. Увидеть сына, конечно же, хотелось сильнее всего. Он за последние дни даже по жене стал скучать, на чём с удивлением себя поймал вчера перед сном. К тому же здесь он своё любопытство почти полностью удовлетворил.
Пока стажёр тащил подшивку газет, журналист успел задать ещё пару бессмысленных высокопарных вопросов-выступлений, не требовавших, по большому счёту, никаких ответов от респондента. Он послушно мычал в ответ, кряхтел и разнообразно кивал.
Стажёр, пыхтя, припёр толстенную подшивку и плюхнул её на стол. Мужчина вскочил, все остальные тоже встали и столпились над кипой испачканной краской бумаги, будто видели её впервые.
Бумага была самодельной, толстенной и с прожилками плохо обработанных волокон – она бы прекрасно подошла для обёртки цветов. Краска на ней держалась плохо и местами уже облупилась и отлетела, хотя сверху был, надо полагать, последний номер.
В глаза бросился заголовок верхней статьи: "БУДЕМ С ХЛЕБОМ!" и под ним подзаголовок, также прописными буквами – "ПО МУДРОМУ РЕШЕНИЮ СОВЕТА СТАРЕЙШИН СЕЛЬЧАНЕ НАЧАЛИ СЕЯТЬ ПШЕНИЦУ". Он посмотрел ниже – абсолютно все тексты в газете были набраны прописными буквами, отчего жутко пестрило в глазах.
– Странно, у вас других шрифтов нет, почему все буквы заглавные?
Редактор на пару секунд задумался и застучал пальцами по столу, соображая.
– Понимаете ли, – отвечал он так, будто его кровно оскорбили, – мы уважаем каждую букву в наших текстах! Каждую, без разницы, где она стоит и какая должность или какое название с неё начинает писаться! Это понимание пришло к нам не сразу, конечно, но мы дошли до такого равенства самостоятельно, отказавшись от прежних, оскорбительных и зловредных правил, навязанных нашей стране пришельцами!
– Ага, раньше, значит, вы всё-таки писали и строчными, и прописными?
– Писали, – мрачно признался редактор и почему-то опустил голову, словно ему было сейчас безумно стыдно за содеянное в молодые годы. – Бывало и так, что одну важную должность мы писали с прописной, а другую, по невежеству и легкомыслию, свойственному нашей несерьёзной и поверхностной профессии, – со строчной. Мы каждую неделю исправляли ошибки, добавляя в правила новые исключения…
Он согнулся ещё сильнее, точно человек, бичующий себя, на его лице отразилась боль.
– Понятно! – радостно вскрикнул путешественник, научившийся разбираться в местных реалиях. – То есть на вас постоянно кто-то обижался за то, что не писали их должности с прописных, вы в итоге махнули рукой и решили сделать все буквы в газете заглавными?!
Редактор потупил взор, а Бегемотик зыркнул на пленника.
– Пожалуй, мы поедем. Вы уже закончили? – зло сказал франт.
– Да-да! – с очевидным облегчением разом согласилась редакция.
И они уехали. Бегемотик был слегка раздражён, заново подобрел лишь после обеда в ресторане, принадлежащем его отцу. Их отвели в отдельную кабинку, чтобы не смущать других посетителей, пожиравших пришельца жадными взглядами, накормили до отвала и расстелили мягкие цветастые матрасы на кушетках – отдохнуть после сытной еды.
– Интересно, а как питаются мои жена и сын? – вдруг забеспокоился мужчина.
– Не переживай. Твоя жена живёт в доме самого богатого человека этой страны, а сын – у пастуха, у него всегда всего полно… – франт размяк и сочувствующе посмотрел на путешественника. – Соскучился по ним, да?
– Очень.
– А у меня пока нет семьи. Отец уже долго ищет мне подходящую пару… – разоткровенничался Бегемотик. – А я бы тоже хотел жену и детей.
– Ну ничего, какие твои годы.
Сын чиновника вздохнул.
– Здесь трудно найти невесту, подходящую по всем критериям. Хотелось бы на представительнице знатной семьи жениться, но семьи членов Совета уже давно все в близком родстве, очень большой риск родить уродцев. Брать в жёны девушку помешанной крови нельзя. А если из семей чистой крови, но не влиятельных – так слишком большая для них честь, отец никак не может решиться кого-то так облагодетельствовать…
– Да, нелегко тебе.
– Поехали! – Бегемотик, как оказалось, плакал. Он вскочил и, пряча лицо, выбежал на улицу.
Экипаж пронёсся по городку, не оставив шансов зевакам что-либо разглядеть. Лишь однажды кони замедлили шаг, чтобы дать возможность путешественнику увидеть сына. Мальчик был в растерянности и выглядел таким несчастным и беззащитным… Отец рванулся к нему, но экипаж ускорился, подняв облако пыли. У мужчины защемило сердце и не отпускало до самого вечера.
Они вернулись домой и заперлись в его темнице с Бегемотиком, который притащил огромный сосуд с вином. Мужчины молча напились.
И потом ещё долго путешественник не мог уснуть, ворочался, вспоминая лучшие годы семейной жизни, то плача, то улыбаясь.
Глава XI. День четвёртый. Свидание
Утром мальчик проснулся рано – пастух ещё не успел отогнать отары. Его разбудил шум в той части хижины, где старик хранил загадочные тюки: он активно там копался, подсвечивая себе факелом. Потом, найдя что-то нужное, затушил в висевшем на стене ведре с водой факел и исчез за дверью. Оттуда послышался приглушённый разговор двух мужчин, затем пастух вернулся со свёртком в руках.
– Кто приходил?
– Сын одного важного человека.
– Вы чем-то менялись?
Старик усмехнулся:
– В общем, да, можно и так сказать.
– А что это у тебя в руках?
– Твоя одежда. Они её вернули, ничего опасного не нашли.
– О, клёво! – мальчик сел на лежанке. – Не подумай, что мне не нравится та одежда, что ты мне дал, просто моя мне привычнее.
– Ты очень вежливый мальчик, даже спросонья, – опять улыбнулся пастух, – конечно, твоя удобнее и мягче, наши ткани слишком грубые. А что такое "клёво"?
– Это значит "очень хорошо".
– Здорово! Значит, у вас появляются новые слова, я такого не знаю… – старик пожал плечами и добавил грустно: – А у нас только исчезают.
Он протянул свёрток мальчику, но в руках у него белело что-то ещё.
– А это что?
– А это посмотрим при свете. Только аккуратно, надо будет потом вернуть. Это сегодняшняя газета и в ней есть статья про твоего отца.
– Ого! – мальчик окончательно проснулся и бросился к газете, не собираясь дожидаться рассвета.
Пастух снова зажёг факел, установил его в подставку возле стола, и они вместе сели изучать местную прессу. Старик открыл газету на нужной странице. Мальчик прикоснулся к фотографии отца и нежно её погладил кончиками пальцев, по щекам поползли слёзы.
– Не плачь, вы увидитесь совсем скоро.
– А я и не плачу! Просто глаза из-за факела защипало! – ребёнок отвернулся и украдкой вытер слёзы.
Заметка была совсем небольшой: в ней перечислялись достижения этой славной страны и то, какое восхищение они вызвали у пришельца, попавшего сюда волею судьбы, а вот злой или доброй волей – вскоре должен был решить Совет старейшин, услышав Великий голос.
– Странно, – пробурчал мальчик.
– Почему странно?
– Мой отец не мог этого сказать. Он никогда не хвалит никакую власть. Он хвалит только отели, где бесплатно дают алкоголь, и футболистов, когда они забивают голы. А поскольку у вас отелей нет… А футбол у вас есть?
– Нет. Давно запретили как чужеродную игру, принесённую сюда пришельцами… Только вот мальчишки из людей помешанной крови сами мячи делают да гоняют иногда безо всяких правил.
– Ну вот. А поскольку ни отелей, ни футбола у вас нет, мой папа ничего у вас похвалить не мог!
Старик рассмеялся.
– Мальчик мой, наша газета пишет не то, что кто-то сказал или что-то произошло, а то, что кто-то должен был сказать или что-то должно было произойти. И не имеет никакого значения, говорил он на самом деле это или нет и случилось ли ожидаемое событие.
– Как это? То есть газета как бы отдельно, а то, что на самом деле – отдельно?
– Вот именно. В газете та реальность, которую хотят видеть её издатели, а это наш Совет старейшин. У нас раньше было две газеты, и часто получалось так, что описанная в них реальность отличалась. Совет старейшин решил, что так быть не может – реальность ведь одна. И зачем их пытаться свести с ума, рассказывая разное об одном и том же событии или человеке. И они упразднили лишнюю газету, так что теперь полный порядок: газета пишет, что всё происходит так, как они думают, должно происходить.
– Но ведь так нельзя! На самом деле получается, происходит всё не так, как они думают?
– Часто получается так. Но эти порядки сложились уже очень давно. И они думают, что это будет вечно.
– Ничего вечного не бывает!
– Верно. Особенно в таких условиях. Но им этого не объяснить. Они как бы попали в такую воронку, из которой не выбраться, их будет засасывать всё глубже и глубже. Они сами создали её, а в итоге стали пленниками придуманных ими условий и условностей.
– Ты сказал, что совсем скоро я увижу папу… – как всегда внезапно сменил тему мальчик.
– Да, мы договорились с этим человеком. Твой отец живёт в их доме.
– Почему он тебя слушается?
– Он не слушается меня, мы с ним договорились.
– Как? Потому что тебя все уважают?
– Не совсем. Уважают меня в основном простые люди, за то, что я им помогаю, как могу. А у таких людей, как этот визитёр, уважение и услуги надо покупать.
– Как это – покупать уважение? Разве так можно?