Глава X. День третий. Прописные истины
Праздничный день начался в доме члена Совета старейшин раньше, чем в городе: пока другие ждали извещения о решении Великого голоса устроить гулянья, здесь уже вовсю украшали коридоры, лестницы, гостиную и столовую флажками. Занесли и в комнату нашего путешественника целую гирлянду из голубых тряпок, и пока он спросонья хлопал глазами, служанки повесили её от окна до двери. На прикроватную тумбочку положили стопку чистой одежды. Сегодня, получается, праздничной. От повседневной эти яркие театральные шмотки отличались вручную пришитым кантом по всем краям. Кант не был однородным – он состоял из шёлковых тряпочек разных цветов, отчего сходство с клоуном было полнейшее.
Сходив в туалет (благо хоть канализацию и водопровод в этих домах сумели сохранить), он осторожно побрился впервые в жизни опасной бритвой, умылся и ещё добрых полчаса, одевшись, крутился перед зеркалом, растерянно себя разглядывая.
За этим занятием его и застал сын старейшины.
– Сегодня у нас праздничный завтрак. Но ты вчера плохо себя зарекомендовал, поэтому отец тебя не пригласил. Завтрак тебе подадут в комнату.
– А у нас принято по утрам здороваться, здравствуй! – несмотря на вчерашние угрозы и пережитые часы мучительных размышлений и страхов, настроение у мужчины было удивительно хорошим.
– А у нас не принято. Мы разговариваем только по делу. К чему эти лишние, ничего не значащие слова?
Настроение стало потихоньку выравниваться, приспосабливаясь к окружающей среде, то есть портиться.
– Ну хорошо, беру своё пожелание обратно.
Бегемотик обречённо махнул рукой.
– Вчерашний опыт тебя ничему не научил. Так ты долго не проживёшь.
– Я так понял, у вас тут и без того не модно долго жить. Так что причины найдутся… Ты, кстати, вчера начал рассказывать о вашей Большой войне, а можно поинтересоваться, почему вы так невзлюбили пришельцев?
– Ну… – франт замялся, – там очень много всего, а мне уже пора торопиться к завтраку.
– Коротко хоть!
– Если коротко, то тут много полезных ископаемых, а самый главный из них – нефть. Пришельцы появились, наладили её разработку. Сначала все были очень рады: деньги и всякие блага цивилизации сыпались на эту долину как из рога изобилия. Потом добыча стала падать. И начали появляться вопросы: почему мы должны поровну делиться доходами со всеми проживающими в долине племенами? не слишком ли много забирают себе пришельцы, ведь эта земля и её богатства – наши? Потом, когда добыча сократилась почти вдвое, пришельцы внезапно сократили нашу долю от прибыли почти в два раза, жадные ублюдки. У нас случился переворот. К власти пришёл Великий вождь, это был очень красноречивый человек, он мог убеждать. За ним пошли и простые люди, и элита. Он сместил губернатора, поставленного пришельцами, убрал всех его ставленников, поменял законы, стал вешать за любые преступления. А самое главное – он заставил пришельцев под страхом смерти их семей, которые он взял в заложники, вернуть прежние условия. Чуть позже он потребовал, чтобы все важные должности на нефтяном и других месторождениях заняли его люди, а не пришельцы. На удивление, добыча упала ещё сильнее, кое-где вообще в пять-десять раз. И вот тогда он окончательно раскрыл глаза народу на происки чужаков: он обвинил их в саботаже, что они специально вредили! Наш народ начал их убивать. Кое-кто сумел бежать…
– А добычу-то наладили?
Глаза у Бегемотика забегали, он попытался что-то невнятное промычать в ответ, но наш путешественник настойчиво смотрел прямо на него.
– Нет. Она совсем прекратилась. Проклятые пришельцы всё там уже добыли, – он встретился глазами с гостем-пленником, опустил их в пол. – А вообще, там официальная, скажем так, причина войны была в другом. Овца наша пропала.
– Овца?! – мужчина едва не подпрыгнул, сменить тему у сына члена Совета всё-таки получилось.
– Да, овца. Овца у наших пропала на территории пришельцев. Народ возмутился, и начались погромы. Потом, правда, когда уже со всеми было покончено, овца нашлась, вернее, её останки нашлись на нашей помойке, в центре города почти, – Бегемотик мерзко, как больной конь, заржал. – Её никто не пытался съесть или забрать шкуру – просто убили и выкинули.
– То есть война была на пустом месте? – в голосе мужчины прозвучали гневные нотки.
– Почему же на пустом. Не на пустом, я тебе уже рассказал, – франт надменно посмотрел на путешественника, ничего не понимающего в большой политике.
В комнату постучали и, как обычно, не дожидаясь ответа, зашли две служанки с завтраком, глянули по-собачьи на сына старейшины, тот повелительно кивнул, они накрыли стол и убежали.
– Мне тоже пора на завтрак. Сейчас с отцом решим вопрос о твоём расписании на этот день.
– Приятного аппетита! – мужчина согнулся в полупоклоне и махнул изящно, как мог, рукой.
Бегемотик фыркнул и вышел, ничего не ответив.
После завтрака он вернулся уже в праздничном наряде, глянув на который, путешественник убедился, что он сам одет ещё неплохо. Блестящий серебряный фрак был усыпан бесчисленным количеством фальшивых бриллиантов, сверкавших так, что в глазах рябило, как при выходе на свет после многочасового сидения в тёмном подвале. К этому ещё прилагались золотого цвета штаны, салатовый цилиндр и белоснежные, очевидно, только что натёртые какой-нибудь меловой пастой, туфли.
– Да… празднично выглядишь!
– Спасибо! – франт привычно склонил голову, не выказывая никакого беспокойства по поводу тона собеседника.
– Ага! Значит, комплименты у вас говорить-таки принято? – обрадовался мужчина.
– Конечно. Восхвалять людей чистой крови у нас обязательно. Ну а мы между собой говорим приятные слова тем, кто старше, богаче или выше по положению.
Бегемотик решил немного ещё порисоваться и крутанулся вокруг своей оси, да так неуклюже, словно и был настоящим бегемотом. Одной рукой он зацепил висевший на стене безвкусный натюрморт, тот накренился и слетел с гвоздя. Франт бросился его ловить, да напоролся плечом как раз на тот самый гвоздик. Раздался треск рвущейся ткани, почти мгновенно слившийся с нечеловеческим воем, изданным сыном большого чиновника. Костюм был испорчен безнадёжно – на плече болтался целый клок, сияние померкло. Франт скривил по-детски своё важное чистокровное лицо и был готов зарыдать. Путешественник сочувственно поцокал языком. Приложив неимоверные усилия, Бегемотик всё же сдержал эмоции, повздыхал немного, снял фрак, осмотрел внимательно.
– Придётся сегодня идти в сиреневом. А этот надо восстановить, жаль его, это самая необычная вещь в моём гардеробе, а гардероб у меня, я тебе скажу, один из лучших в стране, если не самый лучший! – он торжествующе оглядел гостя с ног до головы, но потом жалобно всхлипнул.
– Зашить же можно, там не так и много порвалось… – попытался влезть с советом мужчина, но тут же, натолкнувшись на гневный взгляд франта, поспешил заткнуться.
– Я что, какой-то нечистокровный, что ли, помешанный? Или обнищавший? – праведный гнев Бегемотика был так силён, что на голове начал подпрыгивать цилиндр, и путешественник стал переживать за судьбу и этой детали гардероба. – Чтобы сын члена Совета ходил в зашитых одеяниях?!
– Да как же ты его ещё восстановишь?
– К пастуху придётся ехать, может, что-то найдётся для вставок на плечи.
– К пастуху?
– Конечно, больше не к кому. Только у него бывают необычные вещицы, ткани разные… Вот эти каменья, например, – он приподнял полу фрака, вновь ослепив мужчину, – я достал у него.
– Это не каменья, это стразы… Я уже совсем перестаю что-то у вас тут понимать. Разве пастух не пасёт скот?
– Стразы? Интересное слово, ни разу нигде не читал и не слышал, надо запомнить. А пастух пасёт, конечно, на то он и пастух. Но он также и необычный человек, я тебе как-то говорил.
– Ну да, ты говорил, что он образованный, что-то типа того. Но при чём тут ткани, вещицы?
Франт воровато оглянулся по сторонам, приблизился к путешественнику и зашептал ему почти в самое ухо:
– Он совсем, вообще необычный. Говорят, только ты никому не говори… Хотя все так думают. Но говорить нельзя – это тайна, слухи… В общем, есть мнение, что пастух – единственный, кто был за холмом и оттуда вернулся.
– С необычными вещами, что ли? Я ничего не понимаю! А что, из-за холма никто не возвращается? Там запретная зона, но туда кто-то всё же ходит?
– Ходят. Туда уходят умирать. У нас здесь давно практически никто не умирает: когда человек чувствует приближение смерти или самостоятельно решает расстаться с этим миром, он идёт за холм.
– Зачем, почему?
– Холм – сакральное место. И всё, что за чередой холмов – территория табу, запрета. Эта тайна сопровождает человека всю его жизнь. Конечно же, мысли о том, что же там, за холмом, волнуют каждого, кто способен на раздумья. И покидая этот мир, человек в буквальном смысле отправляется в мир иной. Здесь находят смерть только те, кого она застала неожиданно. Ну и члены Совета старейшин – они не представляют и минуты, которую должны прожить, уже не обладая властью.
– А пастух этот, стало быть, вернулся? Как вы это поняли?
– Тише, тише! Дело в том, что он знает очень, слишком много! Больше, чем можно почерпнуть из книг, которые у нас сохранились. Его отправили пасти скот, чтобы он меньше общался с простым народом, да и мы стараемся его избегать, потому что лишнее знание может разрушить наши устои, наш размеренный и стабильный быт. Но у него ещё есть вот эти необычные вещи. Он неохотно ими делится, только за особые услуги.
– Довольно странно это слышать от тебя, сына могущественного человека… Насколько я успел понять, тут ни имущество, ни жизнь человека, а тем более простолюдина, не особо-то ценится…
– Я понял тебя. Да, конечно, его пытались изолировать, скажем так, насовсем. Или хотя бы провести обыск и посмотреть всё его необычное имущество. Но каждый раз у него находились покровители из Совета. У него почти ко всем есть подход. Всем что-то от него надо. И простой народ за него стоит горой, если тронуть – это чревато бунтом. Потому что он многим помогает, используя свои тайные связи с влиятельными семьями, оказывая нам услуги в обмен на прощение каких-то проступков черни. Ну и плюс к этому… – Бегемотик замялся.
– Ну?
– Откровенно говоря, есть опасения, что у него до сих пор есть и какой-то контакт с тем миром… Ну ты понимаешь – с миром, откуда исходит Великий голос.
– То есть вы просто боитесь его убить или посадить в тюрьму, забрать его имущество, потому что думаете, что за него может прийти месть со стороны этого вашего голоса или пришельцев?
Франт сделал несколько шагов назад, к двери, посмотрел на путешественника зло и испуганно одновременно, как загнанная в угол крыса.
– Мы никого не боимся. Но главное наше качество, которое позволило выжить в Великой войне, а затем, преодолев некоторые перегибы, процветать, благодаря мудрости Совета старейшин, – наша способность приспосабливаться и не делать необдуманных, рискованных поступков, подходить к решению вопросов взвешенно и разумно.
– Мне так не показалось, судя по вашей истории.
– Ты же видишь, мы живём, как хотели. Мы всем управляем. Мы победили всех.
– Да, но как живёте…
– Так, как хотели! – металлическим голосом отчеканил сын члена Совета.
– Вопросов больше не имею! – развёл руками мужчина. – А какие на сегодня планы, уточнил у отца?
– Да, – расслабился довольный сменой темы Бегемотик, – сейчас переоденусь, и мы поедем в редакцию газеты. Отец разрешил сделать про вас статью.
– Ух ты! Но мне же, наверное, подготовиться надо? Какие-то там вопросы…
– Не переживай! – ухмыльнулся франт. – Они там знают, как делать газету, это наши люди. Что бы ты ни сболтнул, выйдет так, как нужно. Вообще не уверен, что тебя будут о чём-то спрашивать, мы просто тебя покажем, они сделают снимок и сами напишут что надо.
Когда подали экипаж из старого, практически антикварного "Бьюика" с впряжённой в него двойкой коней, украшенный полосками серебра вместо облупившихся хромированных деталей, наш герой только сдержанно улыбнулся, пробормотав: "Ну я что-то такое себе и представлял". Залез безропотно в салон, трогательно застеленный коврами, и принялся разглядывать окрестности. Сегодня в городе было оживление: по улицам куда-то направлялись большие компании людей, все с флажками в руках.
– Слушай, я впервые вижу у вас людей на улице. А где они все по обычным дням?
– Как где? Работают! – удивился Бегемотик.
– Ну не все же! Есть ведь дети, домохозяйки, старики…
– Все должны работать. Если человек ходит при свете дня на улице – значит, он бездельник и заслуживает наказания! Труд у всех разный: кто-то в полях, кто-то в мастерских, кто-то в учреждениях, а кто-то дома.
– Но ведь дома люди могут отдыхать и бездельничать, укрывшись от лишних глаз…
– Могут. Но этого же никто не будет видеть. Значит, и нарушения Великого устного закона, предписывающего всему обществу неустанно трудиться, нет.
– То есть как это? А если я украл что-то, и никто не видел, или убил кого?
– В этом случае есть пострадавшие, значит, есть преступление. А если ты бездельничаешь, твоё преступление – против общества труда, и оно в том, что ты своим бездельем можешь развращать остальных, в этом основная опасность. Потому что побочная опасность – что ты станешь беден и не сможешь кормить семью, она по тебе же и ударит, это никого уже не волнует. Но если никто не видит, что ты бездельничаешь, получается, что и преступления против общества нет. Есть преступление против самого себя, и ты сам себя же и караешь.
– Глубоко!
– Наши законы мудры, я не устаю этого повторять, а ты всё время сомневаешься.
Ехали недолго. Экипаж остановился у неприметного двухэтажного здания, чьё важное государственное значение выдавал только лозунг над входом: "Великий голос – наш рулевой, Совет старейшин – наша мудрость!".
– Ёмко! – похвалил путешественник.
В редакции на удивление было пустынно, никакой беготни репортёров между кабинетами, никаких криков и бешеного стука клавиатур или что тут у них – наверное, печатных машинок. Совсем не так представлял себе будни газеты наш банковский клерк. Это вообще была первая редакция, которую он посещал в жизни, и сравнивать, в общем-то, было не с чем, разве что с кино, но в кино ведь всегда привирают…
Они зашли в кабинет главного редактора на втором этаже, причём сын члена Совета открыл дверь ловким пинком. Из-за громадного стола выглядывала маленькая лысая голова уставшего от жизни человека. Увидев вошедших, человек фальшиво улыбнулся и встал, раскинув руки как бы для объятий. Объятия тоже оказались фальшивыми: пока он шёл в своём на удивление сером в этом мире ярких одежд костюме мимо бесконечного стола, видимо, должного компенсировать его собственные скромные размеры, руки опустил. Подошёл, всё ещё держа на лице подобострастную маску, слегка поклонился Бегемотику, потом повернулся к чужаку и медленно, словно засыпая, моргнул. Видимо, это было приветствие. Путешественник улыбнулся во все зубы и наклонился, чтобы мелкому редактору, чей взгляд упирался ему прямо в грудь, было видно его радушие.
– Как вы тут? – подчёркнуто покровительственным тоном спросил франт.
– Благодаря заботам мудрейших и знатнейших старейшин, наши дела идут прекрасно, трудимся на благо нашего вечного общества! – ласково вылил ушат липкого словесного мёда редактор.
Бегемотик, преобразившийся с момента входа в это здание в точную, но уменьшенную копию своего гиперважного папаши, по-хозяйски прошёлся по кабинету, оглядывая стены, мебель, потолок так, будто собирался это всё купить и искал какие-то шероховатости и скрытые дефекты.
– Так-так-так… – задумчиво, но очень чётко сказал он.
Редактор вжал и без того не особо выдающуюся голову в плечи. Видимо, он подозревал, что "так-так-так" на самом деле означает, что что-то не так.
– Трудимся, значит… – Бегемотик продолжал напускать чиновничьего пустого бреда, призванного подчеркнуть его статус и продемонстрировать, что голова его каждый момент забита важнейшими мыслями о процветании не только этого конкретного предприятия страны, но и всех остальных, вместе взятых и каждого по отдельности.
Редактор вежливо, но многозначительно вздохнул (не исключено, что именно так здесь выпрашивали себе прибавку к жалованью).
– Ну ладно, времени у нас мало: дела, дела… Зовите репортёров.
– Сей момент! – серый маленький человек не только сказал это по-лакейски, но так же и двинулся к двери – спиной, не теряя из виду важного сына важного человека.
Когда он вышел, мужчина вполголоса обратился к сыну члена Совета:
– А ты или твой отец – владельцы газеты, получается?
– Нет. Не совсем. Газету финансирует Совет. И чтобы не было разногласий никаких, обид всяких, после того как две газеты объединили в одну, решили так: в газете будет двенадцать страниц, по числу членов Совета. И каждый из членов Совета курирует одну из полос – так эти газетчики страницы почему-то называют, ну и нас приучили. То есть куратор распоряжается, какие туда поставить новости и статьи. Эти двенадцать полос по очереди меняются, опять же, чтобы соблюсти равенство: если у тебя на этой неделе была первая страница, значит, на следующей неделе будет вторая, а тот, у кого была двенадцатая, получит первую.
– Понятно: свобода, равенство, братство!
– Ты юродствуешь, я читал про Великую французскую революцию. Но, как ни удивительно, ты прав, все три лозунга для Совета подойдут. Но только для Совета.
– Получается, у газеты двенадцать главных редакторов? Каждый – над одной страницей, а этот редактор не совсем и главный?
– Получается, так. Но кто-то же должен вычитывать тексты, слова там грамотные ставить, руководить журналистами, всеми этими техническими сотрудниками…
"Как, должно быть, трудно ему жить, если двенадцать начальников, да ещё и их отпрыски!" – подумал путешественник и немного проникся к серому жалостью. В банке у него самого было в общей сложности пять начальников, но не параллельно, а все по вертикали. Бардака, конечно, тоже хватало, но хотя бы понятно было, какая из дурацких идей – главная. А этому вообще не позавидуешь. Вслух он сказал:
– М-м-м, разумно-разумно!
"Я, кажется, начинаю интегрироваться в их общество!" – мелькнула вновь шальная мысль, но путешественник её прогнал, махнув рукой перед носом, будто эта мысль была мухой.
– А как же читатели? Нравится им газета, покупают? – продолжил он задавать неуместные вопросы.
– Читателям нравится! – и хотя говорил сын члена Совета всё тем же отсутствующим начальственным голосом, в этот раз, как показалось путешественнику, промелькнули нотки не то сарказма, не то издёвки. – Потому что читатели – это и есть члены Совета, а также те, кому потом они передают газеты почитать.
– Не понял… Тираж газеты – двенадцать экземпляров?