- ...Поклонись своей любви, Ксения, - сказала себе Стриженая. Ей показалось, что она произнесла слова вслух. Взглянула на Колесова. Сержант, поджав губы, крутил барабанчики окуляров на бинокле. Она посмотрела на западную часть гигантского лесного массива. Там, над зубчатой кромкой в розово светящемся небе, застыл неправдоподобно красный шар солнца. "Оно похоже на этот сумасшедший, тревожный день", - подумала Ксения.
Полковник Поважный любезно предложил провожатого. И молоденький сержант Константин Колесов, узнав, кого будет сопровождать на заставу, был сама предупредительность и внимание. И все же Ксении стоило большого труда уговорить сержанта подняться на башню разрушенного замка. Он уступил только после того, как Стриженая рассказала ему о ночном бое и гибели мужа. И все-таки, прежде чем подняться на башню, Колесов подключился к розетке, связался со штабом отряда и внезапно получил приказ остаться на башне и вести наблюдение до подхода тревожной группы.
Ксения ощутила в кармане плаща холод нагана. В нем семь патронов с войны. Полный барабан. Мужнин наган. Единственная вещь, которую Ксения оставила на память. Может быть, потому, что он именной. Тонкая серебряная пластинка на рукоятке. И на ней малопонятная гравировка:
"От Гангута до Корсуни - 1945 год".
Сам Стриженой никогда не объяснял смысла надписи на пластинке, однажды только сказал: "Не знаю оружия надежнее, чем наган".
И вот пришла пора распрощаться с дорогой сердцу вещью. Ксения твердо решила подарить наган заставскому музею, где все дышало подвигом мужа и его бойцов.
- Мы здесь не зря, Костя, - запоздало ответила Стриженая, - даже у тренированного человека есть предел физических возможностей. К тому же, как тебе сказали, нарушитель ранен. Он может прийти сюда зализать свою рану и отдохнуть.
- Да ведь развалины-то эти с башней у всех на виду, - возразил Колесов.
- Ему нужно где-то укрыться. Он ушел по воде и сбил след. И он знает, где его ищут. К границе он не пойдет - умен. Вам известно, что такое схрон?
- Не видел пока. А слышал много, - ответил Колесов.
- Тайники и схроны строили немцы. Вы, конечно, знаете, что такое ОУН. Для этих бандитов и делались подземные квартиры. Сколько их еще на нашей земле осталось... В сорок шестом году у бандитов были даже свои бронетранспортеры и тяжелые минометы. Оуновцы - фанатики, хотя и среди них находились просто обманутые бандеровской пропагандой простые крестьяне.
- Нам рассказывали, - серьезно сказал Колесов и вдруг спросил: - А кто такой Гонда? Жухов сказал - нарушитель Гонда, и все.
Ксения Алексеевна прищурилась и взяла из рук сержанта бинокль. Долго рассматривала окрестности.
- Я не знаю, кто он сейчас. В ОУНе носил чин надрайонного "проводника". Жестокий и страшный человек. Недаром его прозвали "Палач". Говорят, только один вид горящего села доставлял ему огромную радость. Пыткам и зверствам Гонды нет числа.
Шар солнца скатился за лес, оставив призрачный слабый след. Зубчатая кромка бора уходила в сумрак, буквально на глазах исчезала, сливаясь с еще теплившимся мягким светом горизонтом.
- Все, - сказала Стриженая, возвращая бинокль, - через полчаса сюда явится Андрей с тревожной. Теперь можно и на заставу. Иногда, Костя, человеку просто необходимо почувствовать, что он делает важное и опасное дело. Звездный час не случился, значит, не о чем и жалеть. Осмотри еще раз подходы, а я вниз. Подожду тебя под аркой.
Она спустилась по каменным стертым ступеням в узкий, стиснутый кирпичными стенами двор. Двор был глухой, и только в дальнем углу зиял пролом. И в нем стоял человек. В сумерках он казался вырезанной из фанеры черной мишенью. Стриженая вздрогнула. Инстинкт бросил ее на холодные плиты. И тотчас глухо хлопнуло. И пуля, трижды срикошетив от стен, бесформенным комочком свинца подкатилась к самому лицу Ксении.
"Костя! Он же будет спускаться. Ему не сделать и двух шагов по лестнице. И он ничего не слышит там, наверху", - молнией пронеслось в мозгу.
Снова глухо щелкнул бесшумный пистолет. И снова стены отозвались на выстрел тройным стуком.
"Он меня плохо видит - серый плащ на серых плитах. Наган!" - вспомнила Ксения. Она успела рвануть из кармана оружие, когда осколки гранитной плиты ударили в лицо, обжигая нестерпимой болью. Ослепленная, она стреляла наугад в направлении пролома, предупреждая Колесова о появлении Гонды.
Козырной уже покинул двор. Только на миг его фигура еще раз появилась в проломе - тогда и прозвучала короткая автоматная очередь. Окрика "Палач" не слышал. Пуля ударила в голову выше левого виска, жестоко контузив того, кто именовался Иохимом Гондой по кличке Козырной.
ГОНДА
У него было странное ощущение не своего тела. Он видел и чувствовал, но не мог шевельнуться. Сквозь полуприкрытые веки Гонда различил склонившееся над ним лицо молодого скуластого парня. Тот сказал:
- Вот и все.
А Гонда думал об ампуле, вшитой в воротник джинсовой куртки. Вторая в перстне на безымянном пальце правой руки. Нужно только дотянуться до одной из них и раздавить зубами. Мышцы отказывались повиноваться мозгу. Этого не мог предвидеть ни Веттинг, ни тощий американец по фамилии Фисбюри. Этого не мог предвидеть никто.
Кололо в висках. Тело казалось объятым пламенем. Внезапно он вспомнил себя в эсэсовском черном мундире с двумя "молниями" - готическими буквами "С" на левой петлице. Есть ли у них фотографии того времени, когда он служил в военно-диверсионном подразделении "Нахтигаль"? Его охватила бешеная злоба. Не хватило каких-нибудь пяти минут, чтобы нырнуть в подземелье. Он бы сдвинул плиту и одной рукой. Она в левом углу под лестницей. Никто, кроме атамана Солового и брата Сигизмунда, не знал о ходе в подземелье. Обоих давно нет в живых. А может быть, и этот тайный вход открыт пограничниками? Помнится, еще в сорок восьмом там крутилась группа войсковых саперов. Как бы там ни было, теперь и эта возможность уйти, раствориться в полузасыпанных галереях замка рухнула. Мелькнула слепая и беспомощная мысль о побеге. И тут же угасла - после такой контузии далеко не убежишь. Поздно. Он не смог продать жизнь дорого, теперь нужно попробовать ее купить. И пусть идут ко всем чертям и тощий американец, и Веттинг со своей любовью ко всему изящному. Он выложит все, что знает. И потребует гарантии. Он будет жить до последнего. Есть еще его величество случай. Ведь ушел же он в сорок восьмом от "ястребков", из самого пекла вырвался. А умереть он всегда успеет.
ЭПИЛОГ
Дорога то взлетала на холм, то круто падала вниз, и тогда казалось, что она уходит под землю - такой туман стоял в низинах.
Андрей искоса взглядывал на мать. Ксения Алексеевна зябко куталась в домотканый гуцульский платок и грустно покачивала головой, утверждая себя в каких-то давно выношенных мыслях.
Лес на холмах сквозно сиял льдистой пустотой. Шофер-первогодок вел "газик" осторожно, словно вез бесценный, хрупкий груз. Он тоже поглядывал на Ксению Алексеевну, и с лица его не сходило выражение плохо скрываемого восторга.
- Я возьму его к себе, - внезапно сказала Стриженая, - он будет жить в комнате Нины.
- В лесничестве ему предлагали работу, - осторожно напомнил Андрей, - он не сможет без границы.
- Когда не сможет, тогда и уедет, а пока поживет у меня. Я за ним присмотрю.
Андрей смотрел на рваный глубокий шрам, тянувшийся от уха почти до самого подбородка, и узнавал свою мать. Она не менялась с годами, только серебристей становились волосы да солнышки морщин делались гуще. Ксения Алексеевна работала, была окружена людьми. Общительная по натуре, она быстро завоевывала расположение товарищей по службе. И все же родной человек один. Он, ее сын, плоть от плоти матери. Даже глаза и те с материнской, едва приметной раскосинкой.
Ксения Алексеевна повернулась к сыну лицом.
- Не смотри на меня так. Красота мне все равно ни к чему. А дети привыкли. Ты ведь не знаешь, я забыла тебе рассказать. Мы в школе ставили оперу, детскую конечно. Пришлось мне на время стать композитором. Версификация безусловная, но и не совсем бесталанно.
"Мать все понимает, - подумал Стриженой, - о многом догадывается и о Недозоре заговорила неспроста. После того, что случилось в Черном бору, о службе не может быть и речи. И мать не верит в возвращение Нины. Две женщины, а такие разные". Он вдруг представил себе Нину во встрече с Гондой и не мог себе сказать, как бы она поступила. В ней слишком много было для себя, в матери же - для людей. Вот и сейчас думает об одиноком больном Иве Степановиче.
"Газик" проскочил пригород, пересек центр и выкатился прямо к вокзалу. Стриженой помог матери выйти из машины. Ксения Алексеевна прощально помахала рукой водителю.
Андрей решительно шагнул к привокзальному скверу.
- Посидим.
Они нашли свободную скамью, окруженную с двух сторон акациями. Некогда густо поросшие листвой, деревца проредились, с них то и дело срывались легкие истонченные листья, прихваченные первыми ночными заморозками.
Ксения Алексеевна молчала. Они сидели близко, рядом, и мать чувствовала, как труден сыну предстоящий разговор. И она первая начала его.
- Такие прорывы не каждый год, Андрей.
- Да, не каждый, - согласно кивнул Стриженой, - но я к нему готовился.
- Поводил он вас за нос с этим схроном, - сказала мать. - Кто бы мог подумать: пещера-убежище в полукилометре от КСП. И все-таки вы его взяли. А Колесов молодчина. И Агальцов. Настоящие ребята. - Ксения Алексеевна усмехнулась. - Ты только не думай - мать героическая женщина. Мне было страшно так же, как в сорок втором, когда я заработала первый шрам, как в сорок восьмом, когда погиб твой отец. - Ксения Алексеевна потерла виски и вдруг остро и озорно взглянула в лицо сыну. - Ты устал... Последние недели были трудными и неудачными. А застава числится в отличных. В ошибках разберешься сам. Они для того и совершаются, чтобы на них учились. Но вот что я скажу тебе на прощанье. Нужно всегда помнить, что каждый из вас значит для государства здесь, на пограничной полосе. Что бы ни случилось с душой, как бы ни выворачивалась она от боли,твои тревоги ничто в сравнении с тревогами границы на всем бесконечном ее протяжении.
- "На всем бесконечном ее протяжении", - как эхо, повторил Стриженой. - Спасибо, мама.
Ксения Алексеевна достала из кармана револьвер.
- Хотела вот увезти обратно. Все равно, думала, нигде патронов для нагана теперь не достанешь. Ведь те, которые были, - с войны. Я счастлива, Андрюша, что стреляла из него по врагу. Оказывается, можно хоть на минуту вернуть молодость. И я поняла, что не имею больше права на это оружие. На границе оно должно передаваться по наследству. Возьми. Я его и везла в комнату Славы. И пойдем на перрон, чтобы мне не сказали: "Ваш поезд давно ушел".
Ксения Алексеевна озорно, по-молодому рассмеялась и легонько шлепнула сына пальцем по носу, как это делала давным-давно, когда он пытался дотянуться рукой до макушки карликового карагача, росшего во дворе отцовской заставы.