Спуск к проливу, насколько видел глаз, сплошь заполнен бойцами, ожидавшими подхода кораблей. По всей поверхности пролива крякали снаряды, поднимая искрящиеся столбы воды. Они тянулись к небу, на мгновение замирали стоймя и с грохотом оседали, исчезая в кипящей пучине. К маленькой, полуистерзанной дощатой пристани подходило суденышко. Берег вдруг качнулся, придвинулся и замер. Катер ловчился: то стопорил, то отворачивал в сторону, то, развернувшись, вновь пытался подойти к искалеченному причалу. Наконец он все же присосался к размочаленному мостику, и Ольгин заметил брошенную с корабля веревку, ему даже почудилось жалобное дзиньканье летящего конца, подхваченного сразу десятками протянутых рук.
Толпа хлынула на палубу тугой волной, и кораблик, качнувшись, осел ниже причала, затем, черпая бортами воду, с трудом оттолкнулся от берега, пополз в частокол разрывов…
Ольгин понял, что к пристани ему не пробиться, да и грузят только раненых. Он пошел вниз и вскоре набрел на кавалеристов: конники, в одних трусах, приторачивали к седлам вещмешки. Среди них Ольгин опознал майора Андрея Кравцова, ординарца полковника Кашеварова сержанта Мальцева, все лицо которого было покрыто синяками. Ольгин догадался - кавалеристы собрались плыть через пролив на лошадях. И командовал тут майор Кравцов.
- А доплывете, товарищ майор? Хватит ли сил и сноровки у лошадей?
- Преодолеем, товарищ полковник. Нам крайне необходимо. Вот сержант Мальцев в точности знает - гитлеровцы приготовились пустить в ход газы. Надо, чтобы весь мир знал об этом чудовищном акте…
Подскакал на коне Прошка в полной форме, доложил Андрею Кравцову:
- Братеня, полковник Кашеваров погружен на катер.
- Выживет?
- Обязательно, братеня. Он сильно контужен и ранен в руку и голову. А майор Петушков в ногу осколком… Братеня, я остаюсь здесь… В катакомбах, говорят, полно нашего брата. Я буду ждать тебя, Андрюша…
- Непременно, Проша! - сказал майор Кравцов, поцеловал Прокопия. - Вернусь, жди, крепко жди! - Андрей посмотрел на Ольгина и по лицу определил, что полковник весь в ожидании. - Что вы раздумываете? Проша, отдай полковнику коня.
Ольгин мигом разделся, скатал в тугой катышек обмундирование, приторочил к седлу и молча повел лошадь к воде.
…В тот день немилосердно палило солнце. Коса Чушка, узенькая лента земли, далеко вонзившаяся в море, курилась желтой пылью: по ней непрерывным потоком шли переправившиеся войска, успевшие на ходу сорганизоваться в роты и батальоны. Они шли, жадно ощущая радость выхваченной из лап смерти жизни. Шли, готовые вновь броситься в тяжкие испытания во имя вечной жизни. Только Ольгин уже ничего не мог ощущать - тело его, выброшенное на берег, лежало на мокром песке. Набегали волны, ноги приподнимались, отчего казалось, что Ольгин силится встать и пройти полностью не пройденную до конца свою солдатскую версту…
ГЛАВА ПЯТАЯ
ЧАС ПОСЛЕДНЕЙ НОЧИ
1
Старший лейтенант Боков отдавал последнее распоряжение на переход линии фронта, как совершенно неожиданно в предрассветном сером небе показались вражеские бомбардировщики в сопровождении истребителей. Боков тут же начал звонить в штаб армии, в разведотдел. Пока он выяснял сложившуюся обстановку, гитлеровские самолеты начали бомбить наши войска, расположенные в первом эшелоне. Связь с разведотделом оборвалась, и Боков приказал нам, группе перехода линии фронта, на всякий случай укрыться в балке, переждать в блиндаже до выяснения обстановки. Но мы - лейтенант Сучков, сержант Лютов, радист Семен Шкуренко и я - не успели даже пошевелиться, как загрохотала вражеская артиллерия, нельзя было поднять головы…
Спустя минут сорок Сучков все же выдвинулся вперед, на бугорок, залег там.
- Лейтенант, ну что?! - во весь голос прокричал Боков.
- Идут вражеские танки! - ответил Сучков. - А за ними, командир, наступает пехота.
Боков сильно нервничал - все это было неожиданным, ломало наши планы. Боков потребовал от радиста Кулиева связаться с разведотделом штаба армии. Но Кулиев ничего не добился: там, где располагался штаб армии, уже стоял, кудрявился смрадный столб дыма от вражеской бомбежки с воздуха. Пока старший лейтенант Боков искал выход из создавшегося трудного положения, на пригорке показались танки. Они открыли сильный огонь по балке, в которой мы находились, осколок от вражеского снаряда попал в радиостанцию, и Семен Шкуренко крикнул, что рация вышла из строя.
Наконец, когда гитлеровские танки пошли вперед, угрожая отрезать нас от своих войск, Боков дал команду отходить балкой в направлении штаба армии.
Через три дня старший лейтенант вывел нас к каменоломням, расположенным рядом с поселком Партизаны, без потерь…
Утром, когда поднялось солнце, мы увидели у входа в подземелье отрытые окопы, в которых находились бойцы: их было немного, не больше двух взводов. Здесь же, почти под самым каменным сводом входа, толпились небольшими группами, по пять - десять человек, гражданские - пожилые мужчины, женщины, дети. Похоже, они вышли из подземелья подышать утренним воздухом, посмотреть на солнце.
Ваня Лютов кивнул одной, в пуховом платке, молодайке:
- Давно под землей?..
- Десятый день, считай…
- Ну и как, жить можно?
- Теперь сносно, сержант. А вначале бог знает что творилось! Поди, тысячи попали в эти каменоломни. Вошли и те, которым не хотелось отступать дальше. И те, которым не удалось переправиться на Тамань. Да и мы, керчане. А куда же деваться, коли проклятый германец лютует в городе! Теперь командиры навели порядок. Вот этот самый вход, - женщина раскинула руки, показывая и саму оборону, и многочисленные штабеля камня, сложенные неподалеку от входа, - взял под оборону один майор. Говорят, он из резерва. Вот подожди, он сейчас появится - время подходит наступать фрицам.
- Мы не намерены залезать в это подземелье! - сказал Лютов. - У нас своя цель: разыскать штаб своей дивизии.
В это время Боков громко спросил:
- Товарищи! Кто из вас из хозяйства полковника Кашеварова?!
- Я! - послышался голос из одного окопа, расположенного на скате курганчика, метрах в тридцати от нас.
- Это голос Григория Тишкина! - определил сержант Лютов. - Тишкин, ты жив? Давай к нам!..
- Не могу! Сейчас начнется, - ответил Тишкин, не показываясь.
Но Тишкин все же выскочил из окопа, подбежал к старшему лейтенанту Бокову, козырнул неумело.
- Старшой, я не один тут из дивизии, со мною майор Русаков. Вот там, в повозке, спит, - показал Тишкин на бричку, приткнувшуюся бортом впритык к скале.
Боков бросился к бричке, но Русаков уже поднялся и, видно опознав нашего ротного, обнял его, успел несколько слов сказать и, опять вскочив в кузов пароконной брички, громко крикнул:
- Товарищи! Мне приказано удержать эти позиции! Не допустить гитлеровцев в катакомбы. - Он взглянул на часы: - Фашисты пойдут через десять минут, как и вчера, в одно и то же время. Своим заместителем я назначаю старшего лейтенанта Егора Петровича Бокова. Вот его, - показал он на Бокова.
- И мы пойдем в атаку! - выдвинулся из толпы гражданских белоголовый мужчина. - Товарищ майор, включай и мою команду.
- Ты кто? - спросил белоголового Русаков.
- Да кто ж! Я литейщик Ткачук. А побелел я, товарищ майор, в Багеровском рву. Расстреливали, да не расстреляли. У меня теперь, товарищ майор, одна цель в жизни - настичь гитлеровского капитана Фельдмана… И закопать этого убийцу… А потом уж и на завод. Эй, Клавка, Клавдия, скажи и ты, - обратился Ткачук к одетой в потертую фуфайку женщине, на которую я уже смотрел и думал: "Неужели та самая, которой я поручил сопровождать ефрейтора Ганса Вульфа в Аджимушкайские катакомбы? И заговорил ли раненый Вульф или же еще не может раскрыть рта?"
- Николай Митрофанович, чего уж говорить! - сказала Клава Ткачуку. - Была! Была в том страшном рву. И не верится, что осталась живой.
Я пробился к Клаве. Она узнала меня и почему-то, как бы испугавшись, юркнула в толпу…
Григорий Тишкин уже находился в своем окопе, и оттуда вдруг раздался его надрывный крик:
- Бра-а-атцы! Фашисты прут! Вона! Вон-на сколько их!..
- Без паники! - провозгласил майор Русаков. - Гражданским приказываю: немедленно отойти в глубь катакомб! Остальным, всем военным, занять боевые позиции! И ни шагу назад!..
С оглушающим грохотом вздыбили землю вражеские снаряды - окантовали огненными всплесками передний край обороны. И опять прозвучал голос Тишкина:
- Та-а-нки!
Бой длился до самой темноты. Потом прозвучала команда Бокова:
- Отбой! Беречь боеприпасы! Дежурной группе остаться на месте. Остальным отойти в глубь подземелья.
В глубине каменной галереи - наверное, метрах в семидесяти от входа - остановились в большом округлом куполообразном зале, освещенном тусклым светом горевших самоделок-светильников. По приказу майора Русакова начали считать свои потери. В тетрадь записывал погибших поименно лейтенант Шорников, комендант нашей дивизии. Как потом я узнал, он попал в каменоломни десять дней назад с пятью бойцами комендантского взвода. По приказу полковника Кашеварова Шорников должен был найти там штаб фронта и доложить, что войска арьергарда истощены, обескровлены и крайне нуждаются в срочной поддержке. Да так и застрял в подземелье.
- Не всех учли, - возразил Тишкин, когда Шорников зачитал Русакову поименный список павших. - Поместите в список лейтенанта Зиякова и сержанта Дронова. Сам видел, как фашистский снаряд накрыл их обоих. О господи, спаси и сохрани наши души! Убереги от смерти! - перекрестился Тишкин.
- Однако жаль, - вздохнул Боков. - Дрались они бесстрашно.
- Да вот же! Глядите, идут! - вскричал сержант Лютов, все время смотревший в сторону входа. - Я, как кошка, в темноте вижу. Товарищ майор, это они, Зияков и Дронов, ведут фрица. А ты, Тишкин, брось молиться за упокой!..
Лютов не ошибся. Зияков и сержант Дронов вели под руки низкорослого гитлеровца, который еле волочил ноги и голова его свисала на грудь. По приказу Русакова Зияков и Дронов отпустили гитлеровца. Коротышка-пленный закачался, потом, сделав два шага на огонек сальной свечи, упал на спину. Шинель на нем распахнулась, и какая-то связка выпала из-под шинели прямо под ноги майору Русакову, который тут же отпрянул в сторону. Сержант Лютов подхватил выпавшую связку, отбросил ее подальше - упаковка упала на камень, рассыпалась на листки. Лейтенант Зияков подхватил один листок, как мы уже заметили, с типографским текстом, молча прочитал, затем надвинулся на лежащего пленного, вскричал, потрясая "листовкой:
- Гад! Так ты с листовками к нам! Товарищ майор, эти листовки призывают красноармейцев убивать своих командиров и комиссаров…
- Собрать и сжечь! - приказал Русаков и кивнул мне: - Сухов, переведи гитлеровцу: кто его послал к нам?
Я перевел и посмотрел на фашиста. Вижу, из его перекошенного рта хлынула кровь, потом заметил рану на груди.
- Да уже все, - прошептал сержант Дронов, - скончался гад…
Майор Русаков воззрился на старшего лейтенанта Бокова.
- Егор Петрович, разберись, - произнес Русаков. - А труп убрать, похоронить, в общем. Потом зайдешь ко мне на КП, вон нишка, завешенная попоной, там я помещаюсь.
И майор ушел, не сказав ни слова больше…
2
Я спал в каменном отсеке для отдыхающих, спал беспробудным сном после дежурства у входа. Кто-то тряс меня за плечо, я все отмахивался да мычал во сне. Наконец открыл глаза, вижу, возле меня сидит на корточках лейтенант Шорников.
- Сухов, срочно на КП, майор Русаков вызывает!
Я вскочил на ноги, по уже выработавшейся привычке прислушался: не слышно ли выстрелов? Не ворвались ли в подземелье гитлеровцы? Тишина! С потолка падают капли в подставленные кружки, выговаривают: "Сколь-ко, сколь-ко". С водой у нас теперь очень трудно - на человека в сутки два стакана. Да и с продуктами не лучше, суточный рацион на каждого бойца составляет сто граммов хлеба, двадцать граммов муки, три галеты, две конфеты. Но больше всего мучает жажда, и я невольно потянулся к кружке.
Шорников приостановил:
- Не имеешь права! Высасывай из стенки, а собранное не трогай. Порядок, Сухов, для всех один.
Я припал к "плачущей" ноздреватой стене, губы покорябал, но что-то и в рот попало.
- Я готов, товарищ лейтенант!
Мы вышли из отсека - темень, хоть глаза коли.
- А зачем майор вызывает?
- Тут такое дело, Сухов. - Шорников взял меня под руку, чтобы мы ненароком не потеряли друг друга в темноте. - Гитлеровцы пробурили потолок, образовалась во какая дырища! И гогочут сквозь дыру, плескают воду, шумят: "Русь, вода кушайт хочешь?" Проклятые, измываются! В общем, они болтают. Майор решил послушать их, может быть, что-нибудь сболтнут полезное для нас. Думаю, что майор пошлет тебя к этой дыре… Ты заходи, а я останусь, - сказал Шорников, когда мы приблизились к КП, к "келье" майора, и остановились у подводы, груженной двумя охапками соломы. - Мне надо думать, Сухов, и о связи. Майор сказал: "Шорников, ищи. Здесь, - говорит, - в нашей галерее, размещался фронтовой батальон связи. Надо, - говорит, - мобилизовать радиста Семена Шкуренко, он, - говорит, - хохол упрямый, найдет и соберет целую рацию". Я уже кое-кого подключил, чтобы зажечь этой идеей радиста Шкуренко… Входи, входи, Сухов!
Я отвернул попону и вошел в "келью" Русакова, вскинул руку для доклада, гляжу, а майор спит, похрапывает на деревянном топчане, положив руки под голову. Я затаил дыхание, чтобы не нарушить сон майора, но он тут же открыл глаза, сказал:
- А, это ты, Сухов! Садись. - Он показал на камень, покрытый сверху какой-то одежонкой, служивший табуреткой. - Ну садись, садись! Будь как дома.
Я слегка улыбнулся.
- Да, это наш, наш дом. И мы обязаны защищать его до последних сил. Пойдешь ко мне ординарцем? У меня много беготни. - Он надел гимнастерку, подпоясался. - Ты же знаешь, в подземелье я не самый главный. Таких, как наша рота, которая обороняет восточный сектор, в катакомбах несколько гарнизонов, и возглавляет их общий штаб… Ну, совещания различные - раз. Координация боевых действий - два. Организация питания - три. Сбор всякой информации и передача распоряжений. В общем, нужен мне ординарец в ранге порученца. Пойдешь?
- Это же приказ, товарищ майор…
- Конечно, приказ, сержант Сухов. Да-да, Сухов, отныне ты сержант! Приказ о присвоении тебе воинского звания "сержант" оформлю немедленно, как только выйдем из подземелья и вольемся в свою дивизию. - Русаков достал из тумбочки петлицы с прикрепленными к ним сержантскими треугольничками: - Пришивай. У тебя должны быть иголка и нитка. Есть, значит, пришивай сейчас же!..
Дрогнула попона, вошел худой, с провалами щек на смуглом лице старшина:
- Вай, вай, товарищ майор, в моем амбаре почти ничего. Лепешка ехтур . Сахар, понимаешь, тоже ехтур. Понимаешь, думать надо…
Русаков спрятал от меня лицо, опустил голову к тумбочке. Густые, ранее смолянистые волосы уже посеребрила седина.
- Старшина Али Кулиев! - вдруг расправил плечи Русаков. - Да что мне твое "ехтур"! Ты кто есть?
- Повар…
- Не только повар, но еще к тому же и интендант, главный снабженец в роте! Так думай сам! Ступай! Нет, погоди… Радиста Семена Шкуренко уломал?
Кулиев тяжело вздохнул, промолчал.
- Не вешай головы, товарищ сержант. Мы же на своей земле, выкрутимся, дорогой сын Советского Азербайджана. И помни, пожалуйста, что мы защищаем здесь, под этими каменными сводами, и твой родной город Баку… Ну ступай, Али-оглы Мамедов, я надеюсь.
- Обязательно, товарищ майор, - произнес Кулиев и скрылся за попоной.
Русаков повернулся ко мне: в глазах его отражалась тревога.
- Лейтенант Зияков предлагает послать кого-нибудь в поселок Жуковка - ходят слухи, что в Жуковке враг держит продовольственные склады. Голод не тетка, Миколка, схватит за горло - и хана!.. Однако о твоем поручении… Вот что, сержант! Ты сейчас отправишься к пролому - тут рядом - и будешь слушать разговоры гитлеровцев. Все запоминай! Потом сделаем выводы. Да не вздумай подняться по обвалу на поверхность со своею любознательностью!..
Русаков зашарил по карманам, видно, что-то съестное искал для меня. Но, ничего не найдя, виновато развел руками:
- Извини, сержант. Ступай…
3
Я давно заметил: старшина Али Кулиев каждую ночь, когда бойцы спят, когда тишина охватывает все катакомбы - отсеки и галереи, тяжелые своды, - открывает свой "амбар"-сундук и, погремев в нем, куда-то уходит с фонарем, крадучись и озираясь.
Майор Русаков, оставив на КП за себя старшего лейтенанта Бокова, отправился на боевые позиции, а мне приказал отлежаться "от своих нервных дежурств у пролома". Старшина Кулиев уже открыл крышку своего "амбара"-сундука и, погремев в нем - пожалуй, пустом, - украдкой что-то положил себе за пазуху, тихо, как бы сокрушаясь, произнес:
- Мало, мало, одни крохи, - и направился в темноту самого длинного отсека.
Так я - за ним, на этот раз из любопытства:
- Али-оглы, куда ты все же отлучаешься по ночам, яолдаш?
- Вернись, Миколка-оглы… Пока нельзя, майор держит это в секрете.
Но Али говорил не строго, вроде бы и не прочь, чтобы я следовал за ним, ведь ходить по катакомбам вдвоем менее опасно - если уж в темноте расшибешь башку, товарищ не оставит в беде. Он поднял фонарь, осветил:
- Ты Семена Шкуренко не забыл?
- Нет. Но он же пропал бесследно еще две недели назад.
- Пропал! Пропал! А может, и не пропал. Ну ладно, топай за мной. Если проболтаешься, язык вырву. С Девичьей башни сброшу… после войны.
- А где такая башня?
- В Баку, у самого моря. Пах, пах! Он не знает…
Когда Али пахает, знай: или он крайне недоволен, или выражает чувство восторга.
Мы подошли к входу в отсек, в котором находилось брошенное имущество армейского батальона связи. Вход в отсек завешен какой-то дерюгой.
- Ну заходи, Сухов-оглы.
В отсеке горел свет, в глаза бросился строгий порядок - не было прежних нагромождений, чисто подметено, посередине "кельи" что-то возвышалось, накрытое брезентом.
Заметил я и топчан, на котором кто-то лежал лицом кверху. Кулиев подсветил фонарем - меня поразило желтое, чисто выбритое лицо человека, лежавшего на топчане, ну, как у покойника.
- Помер? - невольно вырвалось у меня.
- Ехтур, - тихо сказал Кулиев. - Не помер, зачем - помер…
Он начал вынимать из-за пазухи то, что, по-видимому, взял из ротного "амбара", поставил на столик стограммовый шкалик, наполненный водой, маленький кулек, который тут же развернулся, и из него выкатились три шарика-конфеты, половина затверделой лепешки…
- Зачем - помер, - повторил Али. - Пах, пах! За это командир башка мне долой… Сема! Шкуренко! - Он пощекотал пятки лежащему на топчане. - Сема, кушать принес.
Да, это был наш радист Семен Шкуренко. Уже без усов, но я узнал его сразу по запотевшим выпуклым скулам я черно-смолянистым волосам. Он поднялся с топчана, вытянулся перед Кулиевым, сказал:
- Товарищ старшина, освободите, не получается.