5
Красные лепестки фитильков, рассеивая вокруг темноту, еще резче оттеняют границу мрака. Впечатление такое, что там, в тридцати метрах от штабного отсека, бездонная пропасть: разбегись - и полетишь в тартарары.
Исторгает наружный свет лишь "проклятый пролом", который время от времени продолжает мучить, жестоко дразнит всплесками воды. Старший лейтенант Боков, как я знал от самого Егора Петровича, вчера окончательно решил выйти через эту дыру на поверхность, разгромить гитлеровских истязателей, добыть воду - плачущие каменные своды и стены почти высохли и в подставленных кружках все реже слышится говор капели.
У пролома, задрав голову, стоит Григорий Тишкин с подставленным котелком и ждет случая, - может, немец ливанет ради своей бесчеловечной шутки…
- Нам надо поколотить гитлеровцев, - сказал Боков собравшимся в штабной куполообразный отсек. - Я требую еще раз обратить внимание на состояние противогазов. Чтобы экипировка у каждого была штатной.
- И пуговицы надраим!..
- И это неплохо, - поддержал Боков. - Берите пример с коменданта, - кивнул он на лейтенанта Шорникова, с первых дней подземной обороны строго следящего за своим внешним видом.
Со стороны отсека, в котором еще пребывали керчане, послышался гул. Из темноты показалась толпа, надвинулась и застыла. Маленькая женщина с заострившимся носом и впалыми щеками подошла к Бокову:
- Водички бы, товарищ командир. Дети умирают. И хворых много. Вчера четверо померли… - Она запнулась, видя содрогнувшегося Бокова. - Тогда, товарищ командир, выдайте нам оружие, мы с вами в бой пойдем.
Остальные тоже загудели:
- Пойдем!
- И гранат дайте!
- Иван! - позвала женщина из толпы Ткачука. - Иван Митрофанович, ты в гражданскую, кажись, пулеметчиком был?
- Еще как давал жару из "максимки"… Трри-три-три… О, как палил! - картинно изобразил Ткачук. - Включай в свой батальон всю мою команду, промаха не будет, товарищ командир. А ну постройтесь! - шумнул Ткачу к на толпу. - Пусть поглядят на нас военные, что мы стоим-то!
Но гражданские не успели построиться - во весь голос закричал Тишкин:
- Газы! Разве вы не видите?!
- Га-азы! - подхватила толпа.
- Вон-на! Вон-на! - кричал Тишкин, уже подбежав к Бокову. - Я уже наглотался. Братья, умираю…
Я кинулся к Тишкину, упавшему вниз лицом:
- И что за мода - панику поднимать! Тишкин, слышишь?!
В пролом сыпались банки и тут же лопались - из них прыскали желто-синие струи дыма… Подо мной качалась земля. Я с трудом рассмотрел, что Тишкин уже перевернулся на спину, изо рта его текла красная пена. Он шамкал - пена попадала на подбородок, стекала на бороду.
- И-их! - корчился Тишкин. - И-и-их, - прыскал он кровавой пеной мне в лицо.
- Что ты корчишься?! Поднимайся! - кричал я на Тишкина, еще полностью не осознав, что это действительно газы.
- Миколка, прикончи, мука-то какая! Ну, прикончи…
Я сорвал с себя флягу, взболтнул и что там было влил в пенящийся рот Григория. Это ему помогло, и он встал на колени.
- Мочите губы! Отходите вглубь! - слышался голос Бокова.
- Куда отходить?.. Глубже могилы нет, - сказал Тишкин, крестясь передо мной и тяжело дыша. - Ну-у, зверство какое!.. Вона что! Вона что! - показал он рукой на какую-то кучу.
Куча шевелилась. Я сразу догадался - команда Ивана Митрофановича, пулеметчика гражданской войны. Я подошел - человек пятьдесят, глухо стеная, извивались в конвульсиях. Сам Ткачук, упершись спиной в каменную стену, крутил руками с ощутимой натугой, прыская кровавой слюной. Женщина с заостренным носом позвала меня к себе:
- Ох… ох, помогите, спасите, умираю. Спасите дочку. - Она поднялась на четвереньки, и из-под нее выползла девочка лет трех, лицо и рот которой были обвязаны мокрой тряпицей. Девочка наконец встала и побежала к выходу, видневшемуся лоскутком неба. Там шла ожесточенная стрельба. Я догнал девочку, вернулся… Григорий макал тряпицу в алюминиевый котелок и вытирал пенистые губы женщины.
- Где взял воды? - спросил я у Тишкина, готовый тоже помогать людям.
- Где! Где! Изнутри! - сказал Григорий, смачивая губы мальчику, корчившемуся на спине.
Всем воды "изнутри" не хватило. А многие не нуждались в ней - их остекленевшие глаза уже ничего не видели.
Литейщик Ткачук наконец поймал свой рот, отерся, но тут же, сделав несколько шагов по направлению к пролому, упал вниз лицом, весь изгибаясь, и затем стих совсем.
В это время в центре сплетенных тел что-то зашевелилось, сгорбилось - и из-под погибшего Прокопия Кравцова показалась голова Лютова.
- Ванечка! - бросился я. - Ванечка!
Лютов, качаясь, поднялся. Некоторое время он молча водил взглядом по телам погибших, и из глаз его покатились слезы.
* * *
На другой день при свете лучин да сальных "катюш" во взводах считали павших от газов, пофамильно вносили в тетрадки: военных - в одну, гражданских - в другую. Эти скорбные списки доставлялись на КП. Боков клал их в свой сейф-тумбочку.
Когда подсчет был закончен, Боков вызвал к себе старшину Кулиева:
- Вот что, хозяйственник, отыщи мне хотя бы одного музыканта. Хоронить будем с музыкой. Как павших смертью храбрых.
- Товарищ старший лейтенант, где же я его возьму?
- А ты сходи в главный штаб к медикам. Ищи там. Ступай, старшина.
Но Кулиев не тронулся с места.
- В чем дело? - спросил Боков.
- Газовая атака фашистов коснулась всех секторов обороны. Еще не известно, уцелел ли главный штаб, - с трудом сказал Кулиев.
- Ты не очень падай духом!.. Сходи, сходи, дорогой Али-оглы Мамедов, - подбодрил Боков Кулиева, едва стоявшего от истощения на ногах.
Часа через три, а может, и больше Кулиев вернулся, привел с собой трубача и барабанщика с инструментами и пожилого капитана в куцеватой шинельке. Присутствующий при этом лейтенант Шорников опознал капитана, воскликнул:
- Здравствуй, товарищ Котлов! Жив?
- Жив, - буркнул капитан Котлов. - Мне-то, товарищ комендант, умирать нельзя, я ведь на такой службе… - И приумолк, не назвав своей службы.
Но Шорников не умолчал.
- Чего таишься-то, Прокопыч? - сказал Шорников. - Ведь твое занятие известное - начальник похоронной команды из полка майора Петушкова.
Тут и барабанщик назвался перед Боковым:
- Моя фамилия Ухин, Петр Петрович. Я профессиональный музыкант. А это, - показал он на трубача, - Сорокин Евгений. До войны мы вместе работали в джазе. А на войне попали в полк майора Петушкова, Дмитрия Сергеевича. Может, знаете, товарищ старший лейтенант?
- Знаю, знаю, - быстро ответил Боков. - Познакомимся потом. А сейчас, дорогие товарищи, готовьтесь. Старшина Кулиев, займись!..
Котлов повел музыкантов вслед за старшиной, который, едва сделав несколько шагов, вдруг захрипел, споткнулся в упал.
Ухин наклонился над ним, еле слышно произнес:
- Умер…
Боков закрыл глаза. С минуту он молчал, потом подкрутил фитилек, очистил от нагара и, достав из тумбочки листок тетрадной бумаги, подал мне:
- Надо разорить гнездо газопускателей. Пиши приказ на атаку…
* * *
Насыпь от пролома конусообразной формы, с большим наклоном. По нему не так уж трудно подняться наверх, выйти из подземелья. Обрушившиеся камни подступают к самой дыре, через которую видно небо, низко нависшее над землей. Кто-то должен подняться первым, осмотреть местность вокруг, нет ли поблизости гитлеровцев, потом дать сигнал остальным. Боков подзывает к себе Лютова:
- Сержант, смотри тут, я поведу.
- Нельзя тебе, - произнес Лютов. - Ты же командир, забыл, что ли? Егор Петрович, теперь, после гибели майора Русакова, ты за все в ответе.
- Я знаю, что делаю. Не учи, Лютов! - вспылил Боков. - И ты, Иван Иванович, тоже в ответе не меньше, чем я. Оставайся, сержант, возглавь группу поддержки… За мной, товарищи!..
Поднимаемся с трудом. Дрожат ноги. Боков протягивает мне руку, помогает преодолеть последний метр подъема. Внизу, хоть и темно, виднеется стоянка машин. Там немцы со своими компрессорами, которыми они нагнетают в подземелье газ. Боков дает знак: рассредоточиться в цепочку.
…Метров сто ползем по-пластунски. Впереди двигается Боков. Тишина. За машинами кто-то пиликает на губной гармошке.
- Огонь! - громко, изо всех сил тянет Боков.
Бросаем гранаты в два приема. Ярко вспыхивают разрывы. Впереди образуется пляшущий огненный клубок. Трое лежат неподвижно - им уже не увидеть своей Германии.
- В атаку! - зовет Боков.
Мы рванули на зов старшего лейтенанта в расположение врага.
Прислуга, обеспечивающая компрессор и буровые установки, видно, не вынесла внезапного налета и побежала к Керчи. Мы испортили машины - отвинтили гайки, подожгли заправленные горючим силовые установки. Вскоре стоянка компрессора превратилась в море огня, и стало светло. На пути замаячил еще не тронутый огнем домик, покрашенный в светлые тона, такой красивый, в три окна, под островерхой крышей и с крылечком. Мы вдвоем - Боков и я - с ходу вышибли дверь и ввалились в помещение с трофейными автоматами и молотками в руках. Кто-то зажег электрический свет, и мы увидели перед собой раздетого до нижнего белья, с волосатой грудью гитлеровца - он пучил голубые глаза и, пожалуй, никак не мог взять в толк, кто осмелился так невежливо потревожить его сон. И все же схватил телефонную трубку, но Боков остановил его, усадил в стоявшее у стола кресло. Я же с Алешей Мухиным мигом обшарил все углы, разбрасывая все, что попадалось под руки.
Боков приказал допросить гитлеровца. Я не успел задать вопрос, как Мухин схватил со стола бумажку и подал ее мне. Я молча прочитал и тут же перевел вслух:
- "Черт возьми! Майор Носбауэр, сколько же вам еще нужно времени?! Красные подземники срывают нам переправу через пролив! Приказываю: в течение двух суток задушить газом всех подземников, сровнять, взорвать, превратить в горы щебня катакомбы! Генерал Пико".
- Так это ты Носбауэр? Из команды профессора Теодора?! - надвинулся Боков на заморгавшего немца.
- Найн, найн. Я всего лишь денщик. А господин майор до русской бабы пошел. Любит он русский баба. О, черт бы побрал господина майора, Носбауэр плохой человек!
Но офицерская шинель, висевшая на вешалке, выдала притвору. Алеша Мухин сорвал ее с крючка и пошарил по карманам, обнаружил в них фотографии и письма. "Денщик", увидя поднесенную Боковым к своим глазам фотографию, на которой Носбауэр был сфотографирован в форме майора, с ужасом раскрыл рот.
- Дрянь! - сказал Боков. - Душить газами, давить обвалами - так ты майор! А на расправу - денщик! Мерзавец! Убийца!.. Собирайся! Судить будем!..
Фашист быстро оделся. Я уже открыл дверь, а пленный успел нажать кнопку, и на улице завыла сирена. И Мухин разрядил свой автомат в гитлеровца…
Уже под землей, неподалеку от пролома, нас свалила усталость - и лежим, обессиленные тяжелым боем.
6
Вот уже два дня подряд от взрывов, обвалов гудит, ревет все подземелье, во всех "казармах", то есть секторах, рушится потолок. Хлещут по стенам тугие волны воздуха и, отскакивая, наткнувшись на каменную преграду, шарахаются в обратную сторону с тем же ревом, гулом. Ушные перепонки не выдерживают, лопаются, сочится кровь. "Нет, Егор Петрович, - думал я, - это покрепче любого землетрясения. Любой тут согнется, в том числе и ты, железный Егор. Тут уж ты никуда не денешься, сам на отступной пойдешь".
- Товарищ старший лейтенант, это же самоубийство! - сказал я, вытирая платком кровь, показавшуюся из ушей Бокова.
- Сейчас, сейчас, Сухов! Вот тебе бумага и карандаш, пиши.
- Конечно, надо выходить, - говорю я Бокову. - Есть же возможность переправиться на Большую землю.
- Ага!.. Ага! - Поднялся Боков. - Пиши, тебе говорят! Пиши: "Коменданту города Керчь. Генералу Пико. Генерал! Вероятно, вы, как и ваш Гитлер, полагаете, что ходите по завоеванной земле. Ошибаетесь, вонючие служаки, ублюдки международного капитализма! Реальность такова, господин Пико, - ваши войска стучат ногами на раскаленной докрасна сковородке. И никакие ваши газы, обвалы вас не спасут. Палачам и убийцам - неминуемая смерть! Победа будет за нами!" Подпись: "Командование Красной Армии". Теперь прикрепи к камушку эту записку и в пролом зашвырни - подберут и прочитают.
Я прикрепил записку, зашвырнул через пролом на поверхность и тотчас вернулся к Бокову, в каменную "келью", вновь заговорил о возможностях выхода из-под земли и переправы на Тамань.
- Вот у вас, товарищ старший лейтенант, под топчаном что лежит? Четыре пары немецкой военной формы…
- Сержант Сухов, ты дьявол! И болтун! - Боков долго смотрел мне в лицо. - Ты же в ту ночь спал.
- Я видел все, Егор Петрович…
- А именно?!
- Это было месяц назад, если не больше. Скорее, больше, наверное, два месяца… Вошел лейтенант Сучков, так сказать отправленный на поиск штаба фронта, с большим рюкзаком, в котором оказалось вот это, что лежит под топчаном: четыре пары фрицевской формы. "Это, - сказал Сучков, - на крайний случай… Переоденетесь - и через пролив!"
- Сухов, - прервал меня Боков, - велю тебе об этом молчать! - Он подсел ко мне на топчан, обнял одной рукой. - Эх, Микола, Микола-Николай, действительно возможности имеются. Более того, откроюсь перед тобой: один немецкий лейтенант, по фамилии Густав Крайцер, дал слово Сучкову организовать побег на весельном баркасе через пролив. Возможности есть, да приказа на то не имею, сержант Сухов.
- Да некому уже отдавать приказ, товарищ старший лейтенант, - быстро отозвался я. - Штаб, как вам хорошо известно, еще пять дней назад полностью погиб под обвалом…
- Стоп, стоп, Сухов! - Боков сиял свою руку с моего плеча, поднялся и глядит мне в лицо. - А совесть, сержант Сухов? Совесть бойца Красной Армии, спрашиваю? Если она, совесть-то, настоящая, выше и справедливее любого устного или письменного приказа! Так ты, Сухов, извини меня, моя совесть велит мне: "Старший лейтенант Боков, приказываю свой сектор обороны держать насмерть!" И эти, вот эти четыре пары немецкого обмундирования надо сжечь, спалить!.. К чертовой матери, подальше от соблазна!..
Он отвернулся и долго стоял ко мне спиной.
Тугая волна очередного взрыва сорвала дверной занавес. Спустя немного, когда горячий, тугой воздух, ворвавшийся в "келью" волной, поостыл, ослаб почти полностью, в дверях показался согнутый, с обросшим лицом радист Семен Шкуренко, держа в руках переносный микрофон, за которым тянулся с "улицы" черный шнур.
- Вот все, что мог сделать, - еле произнес Шкуренко, опускаясь наземь. - Рация настроена, товарищ старший лейтенант… Чуток бы воды, - добавил он, глядя на меня. - Если есть…
Боков быстро опробовал микрофон щелчком по мембране. Я ничего, никакого звука не услышал, у Бокова же засветились глаза, и он, подмигнув мне, поднес микрофон к губам.
- Работает, - сказал Шкуренко. - Говорите, может быть, услышат…
- Родина, слушай бойцов подземного гарнизона!.. Товарищи! У микрофона старший лейтенант Боков, Егор Петрович. Докладываю: бойцы Аджимушкайских катакомб продолжают героическое сражение с гитлеровскими войсками, оккупировавшими Керченский полуостров. Сражаются и не помышляют о капитуляции. Да здравствует наша Советская Родина! Смерть немецким оккупантам!..
У Семена Шкуренко вдруг покатились из глаз слезы, он что-то говорил. Наконец, когда Боков прервал передачу а тихо опустился на топчан, я расслышал слова Шкуренко:
- Кажется, мощности… мощности я все же недобрал… не хватает… не хватает…
- Ничего, ничего, Сеня, - сказал Боков. - Люди услышат нас! - уже громко добавил он. - Услышат! - повторил старший лейтенант с прежней твердостью и опустился на колено перед лежащим на каменном полу радистом Семеном Шкуренко. - Семен, - перешел Боков на шепот, - Семен, ты что же? Открой, открой глаза, я тебя напою из своего шкалика. - И вскричал: - Сухов, он умер!.. Ведь это преднамеренное убийство безоружных людей! - еще громче прокричал Боков, простирая руки к сводам каменного потолка, который уже скрипел, трескался.