- Мы позаботились об этом.
Акимов закурил:
- А кто эти люди?
- Начальник разведки у Петушкова капитан Сучков, Иван Михайлович. У него есть опыт, навыки вести себя в среде немцев…
- Слышал, слышал. Сучков годится. А еще кто же?
- Боюсь назвать. - Кашеваров наклонился к Акимову: - Товарищ генерал, она уже доказала Сучкову, что на это задание сподручнее ей идти. И Сучков согласился, убедила она капитана.
- Женщина?.. Неужто Марина Сукуренко?
- Вы против, товарищ генерал? Она говорит, что для девушки такая работа менее опасна. Переоденется, вольется в один из отрядов севастопольцев, мобилизованных на окопные работы. Ей легче и потому, что немецкий язык Марина знает не хуже, чем Сучков…
Акимов призадумался: "Не много ли для нее испытаний? Надо пожалеть хоть один раз. Но и запретить ей нельзя, доверие окрыляет человека".
- Значит, Марина уже готова? - поднял голову Акимов. - Я слышал, - генерал сделал паузу, - что подполковник Андрей Кравцов в нее… влюблен. Более того, будто бы они договорились после взятия Севастополя пожениться. Полковник Петушков об этом сказал мне… И Марина все же решила пойти в тыл?
- Кравцов не знает, куда отзываем Сукуренко…
- Лучше бы знал. Надо все взвесить, подойти со всех сторон… Впрочем, сторона у нас у всех одна - победа над врагом. Пусть идет! Воля вольному, отвага храброму, - Акимов сел в машину, но тут же открыл дверцу, вышел. - Петр Кузьмич, я думаю доставить лучше всего ночью по воздуху, на самолете По-2… "Петляковы" пробомбят, и тут наш тихоход сбросит разведчиков в тот же район. Да хорошо бы, чтобы в тот же район, обработанный "петляковыми". В общем, я помогу вам в этом, звоните мне сегодня в двадцать три ноль-ноль.
Андрей Кравцов спешил к разведчикам, чтобы узнать у самой Марины, куда она уезжает и почему скрывает время отъезда и место назначения. Возле домика, в котором размещался полковой взвод разведки, стоял "виллис", за рулем сидел капитан Сучков, кого-то, видно, поджидая. Кравцов подошел, спросил:
- Иван Михайлович, вы ко мне? - и сразу почувствовал, как охватило его волнение. - Ты за Мариной?
- Приказано доставить, Андрей Петрович…
- Куда?
- Этого я не знаю…
- Конспиратор!
- Не страдай, вернется твоя Джульетта. Вернется, еще и полк твой не успеет войти в Севастополь.
Марина вышла из домика с маленьким чемоданчиком в руке, сказала Сучкову:
- Товарищ капитан, только что звонил полковник Петушков, велел поторопиться. - И тут Марина увидела Кравцова, оторопела.
- А надолго? - спросил Кравцов. - Я должен знать… Марина!
Она уже сидела в "виллисе", рядом с Сучковым, едва сдерживаясь, чтобы не броситься к Андрею.
- Андрей Петрович, - с грустью сказала Марина, - товарищ подполковник, до свидания…
Кравцов схватил ее протянутую руку, наклонился, чтобы поцеловать, но сдержался:
- Я буду ждать тебя, Марина…
- Вам было письмо, - сказала она, - я передала его Рубахину.
- От кого, не знаешь? - спросил Кравцов.
- От генерала Акимова. - Марина высвободила руку из руки Андрея. - Поехали, миленький Иван Михайлович…
Машина быстро развернулась и, выйдя на дорогу, помчалась к ущелью, откуда уже выходили войска, чтобы вновь штурмовать учебную Сапун-гору.
Появились из домика и разведчики. Родион Рубахин подбежал к Кравцову:
- Товарищ подполковник, вот вам письмо.
Кравцов тут же и вскрыл. На тетрадном листе было написано:
"Командиру части Кравцову А. П.
Уважаемый Андрей Петрович!
Ты для меня самый-пресамый дорогой и любимый человек. Я скоро вернусь, только очень жди. Я очень терпеливая, будь и ты терпелив. И никому не верь, что война все может списать. Мой дорогой, любовь не списывается. И коль она живет в тебе ко мне, береги, не урони! И я буду самым счастливым человеком на всей планете".
- От кого, товарищ подполковник, письмо-то? - спросил Рубахин.
- От генерала Акимова, товарищ Рубахин. От Акимова, Родион…
- А не от нее?..
Рубахин тяжело вздохнул и, козырнув Кравцову, побежал догонять взвод…
* * *
Три дня и три ночи подряд штурмовые полки то кидались на каменистые кручи, то сползали вниз серыми волнами, сползали быстро и с каким-то рокочущим, похожим на отливы океанских волн шумом, то снова поднимались, подрывали и захватывали дзоты, террасы и другие укрепления, построенные на этой дикой, густо усеянной сизоватыми валунами горе трудягами-саперами.
Шла последняя тренировка войск. Кашеварову хотелось быть в центре событий, лично посмотреть на работу тех, кому суждено непосредственно штурмовать укрепления Сапун-горы, - на солдат, взводных и ротных командиров. Он находился в окопе и ждал сигнала атаки. В воздухе висело белое облако, оно, казалось, дрожало и очень медленно, еле заметно сползало в сторону моря. В горах наступила такая тишина, такое безмолвие, что Кашеваров уловил голос какой-то пичужки, жужжание шмеля, глухие и тревожные вздохи оседавших камней. Потом, едва он успел прижаться к стенке окопа, впереди грохнуло и тяжело, с надрывом зарычало.
Кашеваров подумал: "Вот это похоже на бой, это то, что нужно для тренировок!" - и приподнялся, вылез из окопа.
И люди, и огонь - все, что могло передвигаться, поползло все выше и выше - туда, где облако гари и дыма кудрявилось в отсветах разрывов.
Подниматься было трудно, но Кашеваров упорствовал, снял плащ и теперь, в генеральском кителе, бросался каждому в глаза. Его обгоняли, а ему не хотелось отставать.
- Давай, давай, товарищ, быстрее, быстрее, ребятушки! В темпе главная сила атакующих, - шептал он, стараясь ободрить не столько бегущих мимо, сколько себя, чтобы почувствовать тот заряд энергии и воодушевления, который испытывают люди в атакующей врага лавине, и ему удавалось эт: крутизна делалась будто положе, и ноги брали новые метры подъема.
Где-то - видимо, при подходе к последней террасе, ибо артиллерия уже умолкла, Кашеваров посмотрел в бинокль и увидел впереди себя, в цепи солдат, залегших для очередного броска, стоявшего на коленях подполковника Кравцова. Он узнал его сразу, обрадовался, потом нахмурился: "Куда тебя занесло, братец, в самое пекло!" Он долго возмущался, пока не возвратились Кравцов и посланный за ним адъютант.
- Посмотри-ка, командир полка, вот с моего места, отсюда виднее. - Кашеваров нахмурился.
Кравцов понял - не для этого позвал Кашеваров, но повиновался, поднес к глазам бинокль. Передовые цепи вздрогнули, колыхнулись - подразделения поднялись, чтобы завершить последнюю атаку. Кравцов отчетливо видел, как отделились, вырвались вперед трое бойцов из взвода разведки. Двоих узнал, вернее, догадался, что это Дробязко и Мальцев. Третий, издали похожий на черный валун, катился непостижимо быстро, прыгая через окопы и камни. И этого солдата наконец он узнал и обрадовался: "Да это же Рубахин! Похвально, Родион, похвально!"
Кашеваров и Кравцов поднялись на плато, к месту, где намечалось произвести разбор генеральной репетиции. Здесь уже не было войск, их отвели заранее намеченными маршрутами к подножию горы. Догорая, тлела подожженная снарядами бревенчатая хатенка, еще дымились воронки. В наступившей тишине слышно было, как где-то неподалеку рвались, глухо хлопая, патроны. Оттуда, где угадывалась Сапун-гора, время от времени доносились тяжелые вздохи крупнокалиберной артиллерии. Вслушиваясь в этот знакомый говор, Кашеваров пытался в уме сравнить прошедшие учения с предстоящим штурмом немецких укреплений. Он знал, что эти вещи несравнимы, но в чем-то чувствовал и их сходство, какие-то одинаковые закономерности, трудности. Сходство еще не было ясно, но он совместно с командирами частей на разборе найдет его, обнажит, подчеркнет и возьмет в основу своих требований, приказа на штурм Сапун-горы…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
СТРАХ
1
Конец марта разразился в Крыму холодными дождями, к ночам переходящими в мокрые снегопады. Войска 17-й немецкой пехотной армии, изгнанные в сорок третьем году с Кавказа в Крым, несмотря на непогодь, лихорадочно зарывались в землю, возводили долговременные оборонительные рубежи на каменистых, обрывистых скатах Сапун-горы, прикрывающей ближние подступы к Севастополю, ежесуточно устанавливали железобетонные колпаки с амбразурами для пулеметов и артиллерийских орудий, закапывали тяжелые танки - неподвижные огневые точки.
Однако вся эта гигантская изнуряющая работа, по мнению самого командующего 17-й армией профессора фортификационных наук генерала Енеке, должным образом не поднимала моральный дух у войск - полки и дивизии заметно никли при мысли о том, что сухопутный выход из Крыма уже закупорен 4-м Украинским фронтом, а высаженная в ноябре сорок третьего года Отдельная Приморская армия может в любое время нажать со стороны Керчи. Падал дух у немецких войск и оттого, что советская авиация днем и ночью бомбила морские подступы к берегам, топила транспорты, пытающиеся пробиться к портам с вооружением, боеприпасами и резервами. Не станет ли для 17-й армии Крым Сталинградом - тем страшным кольцом окружения, из которого так и не вышли войска фельдмаршала Паулюса?..
* * *
В пасмурный мартовский полдень к кирпичному одноэтажному дому, расположенному на западной окраине города Джанкой, подъехала доверху загруженная ящиками, различными упаковками бричка. Сидевшие на ней поверх поклаж трое солдат в форме вермахта соскочили на землю и начали было разгружать упаковки, но вышедший из дома офицер в чине капитана, с оплывшим лицом приостановил разгрузку, приказал ожидать и вернулся в дом, в комнату, сплошь загроможденную такими же ящиками, обитыми ленточным железом, и такими же упаковками, что и на бричке. За небольшим обеденным столом, уткнувшись лицом в раскрытую тетрадь, сидел, читая написанное, плотный, с небритым лицом капитан, одетый в потертое обмундирование, на правом рукаве алело пятно крови.
- Иохим, неужели так интересно? - спросил офицер с оплывшим, дряблым лицом, едва присев на один из ящиков, видно подготовленных для отправки. - Отложи. Ну что там, на Ай-Петри, досказывай…
- Теодор, мы туда не могли пробиться. Там пропасть партизан. Потеряли двадцать человек убитыми. Я сам еле ноги унес… Кажется, нам в Крыму делать нечего, песня наша спета. Успеть бы выбраться.
- Как она к тебе попала? - спросил Теодор о тетради. - Нейман, ты слышишь?.. Дай-ка, я пробегу…
Нейман, покусывая нижнюю губу, передал тетрадь, обложка которой была обернута целлофаном, и вышел в другую, смежную комнату, откуда тянуло запахом медикаментов и шел душок готовящегося на плите мясного супа.
Теодор прочитал на титульном листе тетради: "Приговор им", присвистнул ртом-дырочкой.
- Фью! Это кому "им"? Советикам? Это, наверное, интересно… - И взялся читать безотрывно.
"Июнь 1942 года
Собираемся на Северный Кавказ. Профессор Дюрр, с виду - скелет, гнусавит нам, бывшим "нахтигальцам", а теперь "бергманцам", то есть "кавказцам", теорию национал-социализма: "Каша для всех; Крупп народный капиталист; русские недочеловеки". Вкусные слова!
Перед отправкой - митинг. На трибуне высокие гости батальона: адмирал Канарис, генерал фон Мюнстер, сам профессор Теодор…
- Вы едете утверждать новый порядок на Кавказе! - вот о чем говорят высокие гости.
Та же работа, что и во Львове, на Вулецкой горе. Ничего, приемлемо. Мы ни за что не отвечаем. Недурно! Подходит: вешай, убивай, разрушай и жги! Знакомое дело! И по-прежнему мы должны быть "слепыми, глухими и немыми", как утверждает наш капитан Теодор. Я у него под боком, один из самых близких, доверенных, вроде лейтенанта Цаага, телохранителя Теодора.
Едем поездом. Потом на своих грузовиках, вслед за танковой армией генерала фон Клейста…
Неожиданная остановка. В чем дело? Почему? Оказывается, русские на подступах к Моздоку остановили танки господина Клейста. И Теодор швырнул весь батальон под огонь противника. "Господа, это же не наша работа!" Цааг говорит: "Не ори! Это проверка благонадежности и верности каждого "бергманца". Под обстрелом русских легла чуть ли не половина батальона. Вот это Мо-о-здок!
Сентябрь - октябрь 1942 года
Наладилось, пошло, как во Львове. Дымит и горит город Нальчик. Под горой огромная толпа - и лезгины, и кабардинцы, и балкарцы, и русские. Все, как один, заядлые советики, то есть противники нашему порядку. Теодор распорядился: часть их расстрелять, а часть пропустить через душегубки системы инженер-полковника СС Вальтера Рауфа. Господин Теодор говорит Цаагу: "Нечего с ними церемониться, большевиков надо уничтожать". Неужели в Советском Союзе принимают в большевистскую партию и детей, и подростков? Старух и дряблых, облысевших стариков? В толпе таких много…
Дело сделали. И не понесли со своей стороны никаких потерь. Сам Теодор расстрелял, как Цааг говорит, пятнадцать пленных русских солдат. У меня же заел автомат…
Октябрь 1942 года
Лежу в госпитале в Пятигорске. Меня навещает капитан Иохим Нейман. По его словам, Теодор обосновал свою штаб-квартиру в Кисловодске, на бывшей даче русского певца Шаляпина, и к нему, Теодору, часто приезжают высокие чины из ставки генерала фон Клейста, и будто бы сам Клейст приезжал, и профессор Теодор получил ученую степень доктора политических наук, и он в тесной связи с начальником разведотдела штаба фон Клейста генералом фон Мюнстером…
"Кто же ты на самом деле, мой капитан Теодор? - задаю себе непосильный вопрос. - Может, ты тайный министр у фюрера по делам расстрелов русских?" Да мне-то какое дело до того, кто ты, мой капитан! Дурею, что ли? Или мне мало того, что позволено отправлять, безо всякого ограничения, сколько захочу, посылки в Германию? Был бы у меня, как у капитана Теодора, личный самолет, отправил бы домой пол-России! Как это делает сам Теодор.
Январь 1943 года
Отступаем. Боже мой, отступаем! Разместились в станице Славянской. Одно название станицы бесит Теодора. "Пойдем! - говорит он мне. - И ты, Цааг, бери автомат". За станицей, в глубоком сыром овраге, расположились на ночлег свыше двух тысяч военнопленных. При подходе к оврагу, увидя нас, солдаты из охраны жалуются, что военнопленные умирают с голодухи, они, охрана, не знают, что делать…
- Как не знаете?! - возмутился Теодор. - Каждому русскому - пуля в лоб! - И оповестил конвойных: - Господа, следуйте моему примеру! Туда! Туда этих швайн, туда, откуда начинается хвост редиски. Господа, огонь! - И первым ударил из автомата по оврагу, вниз, по копошащимся военнопленным… Расстрел длился более часа.
Ноябрь 1943 года
Вот-вот войска нашей 17-й армии, отступающие под напором русских, настигнут батальон, в котором теперь еще два "эскадрона смерти", созданных Теодором для дальних рейсов, догонят, настигнут, захлестнут, и мы смешаемся с боевыми частями. "Может быть, и к лучшему?" - шевельнулась у меня мысль. Но тут подъехал на своем побитом плохими дорогами "бенце" Теодор.
- Господа легионеры! Все в порядке, фюрер распорядился переправить "Бергман" в Крым на самолетах. - Его маленький рот-дырочка свистел, шипел. - Хайль! Хайль фюреру! Эскадронам доколотить пленных и следовать на аэродром.
Вот какой авторитет у нашего Теодора! Сам фюрер ему помогает.
Апрель 1944 года
Крым. Побережье Черного моря. Стрелковые роты нашего батальона залезли в окопы. В бухточке стоит корабль. "Куда теперь-то, господин Теодор? Если ты все можешь, осуши море". Слышу, кто-то из солдат надрывно плачет, потом подползает ко мне, шепчет: "Пришел конец. Теодор потопит нас в море. Вывезет, и корабль взорвется. Слух прошел, в батальон поступила маленькая мина, вроде наручных часов. В ней огромная сила взрыва".
Я боюсь самого себя. Мою голову не покидает мысль: мы озверели! И к тому же ослепли! Грызем друг друга из-за того, чтоб побольше отправить в Германию, домой, ценных вещей, золота. И Иисус-Мария, не дай мне погибнуть… Я хочу жить! Жить…
Господин лейтенант Никкель говорит мне: "Слышишь, хочешь со мной в горы, к русским партизанам, на пастбище Ай-Петри? Я не хочу больше мокнуть в крови".
Отвечаю: "А проберемся?" Он со вздохом говорит: "Я ж там бывал с карательным отрядом, кое-какие тропы мне известны". - "Тогда бери мою тетрадочку. В ней приговор им".
- Цааг! - не закрыв тетрадь, закричал в окно Теодор на стоявшего у брички своего личного порученца. - Ко мне!
Крик этот, пронзительный, со свистом, услышал и капитан Нейман, тоже поспешил к Теодору.
- Цааг, вот эту тетрадь сожги, а пепел закопай в землю! Да поглубже!
Цааг побежал выполнять, а Теодор, у которого белело и зеленело лицо, шевелились оттопыренные уши, резко бросил Нейману:
- Ты закопал хозяина этой тетради?!
- Я уже рассказывал. Закопал. Это обыкновенный немец, ростом чуть ниже тебя, Теодор. Он пробирался на Ай-Петри. Когда я его заметил, он открыл огонь…
- Налей мне коньяку…
Теодор выпил, воззрился на капитана Неймана:
- Иохим, как бы тебе покороче сказать, надо спасать Германию в Германии… Немцы слабеют духом от всяких слухов. Созданный в Советском Союзе так называемый национальный комитет "Свободная Германия" засылает своих функционеров… Иохим, мы должны навести порядок. Сегодня вечером я улетаю в "Зольдатштадт". Ты полетишь со мной. Цааг! - забарабанил Теодор в окно. - Заходи!
Цааг зашел.
- Мой верный Цааг! - продолжал Теодор. - Я принял окончательное решение: остатки батальона "Бергман" погрузить на корабль и отправить морем в Грецию…
- Так это же на верную гибель, господин капитан! - вздрогнул Цааг. - Русские пустят корабль на дно. Они бомбят днем и ночью.
- Море глухо. Море без языка! - не отступал от своего решения Теодор.
- Там одна тысяча двести человек, господин капитан…
- Все равно, сколько бы ни было, море не выдаст. И не напишет в тетрадочке… Море глухо и немо! Цааг, бери мою машину, отправляйся в батальон. И там немедленно приступай к погрузке батальона. Все! Ступай!
Крайняя раздражительность мало-помалу приугасла в нем, и он сел на ящик, самый большой из всех ящиков, что в комнате и на бричке во дворе. В этом большом ящике таились золотые изделия, бриллианты, древние женские украшения.