Она умерла в 1989-м, когда Зинаиде исполнилось восемнадцать. Шесть месяцев спустя они снова оказались на Троекуровском кладбище, положив в землю Серго, рядом с матерью. Зинаида закрыла глаза, вспомнила, как отец напился на похоронах; в памяти всплыли несколько армейских друзей Серго, среди них - молодой нервный лейтенант, совсем еще мальчишка, который был командиром Серго: он произнес прощальные слова, сказал, что Серго погиб за родину, оказывая братскую помощь прогрессивным силам Народной Республики...
... Черт возьми, какое это имеет значение? Лейтенант смылся сразу, как представилась возможность, минут через десять, и Зинаида в тот же вечер собрала свои манатки в этой полной призраков квартире. Отец пытался ее остановить, даже ударил, изо всех его пор несло водкой, и еще был запах вымокшей под дождем собаки. Больше она его не видела. Не видела до утра прошлого вторника, когда он появился у ее дверей и назвал ее шлюхой. Она вытолкала его, как нищего, сунула две пачки сигарет, и вот теперь он мертв и она его действительно больше не увидит.
Она наклонила голову, беззвучно шевеля губами, и со стороны могло показаться, что она молится, хотя на самом деле она читала его записку и разговаривала сама с собой.
"Ты права, я плохой отец. Ты права во всем. Не думай, что я этого не понимаю..."
Ох, папа, не надо об этом.
"Но теперь представилась возможность сделать доброе дело..."
Доброе? Ты так это называешь? Доброе? Ничего себе доброе. Тебя из-за этого убили, а теперь хотят убить меня.
"Помнишь то место, которое у меня было, когдабыла жива мама?"
Да, да, я помню.
"И помнишь, что я тебе говорил? Ты слышишь меня, девочка? Правило номер один: что это за правило ?"
Она сложила записку и оглянулась. Глупо.
"Говори же, девочка!"
Она понуро опустила голову.
Никогда не подавай виду, что боишься.
"Повтори еще раз!"
Никогда не подавай виду, что боишься.
"А правило номер два? Какое второе правило?"
У тебя в этом мире только один друг.
"И что это за друг?"
Ты сама.
"И еще?"
Вот это.
"Покажи". Ну это, папа. Это.
В темноте сумки ее пальцы задвигались, словно перебирая четки, сначала неловко, потом все более уверенно.
Вставить до щелчка, поставить на боевой взвод, опустить...
Когда служба кончилась, она вышла из церкви и зашагала по Красной площади, успокоившись, зная, что делать.
Этот иностранец прав. Ей нельзя рисковать и возвращаться домой. Друга, у которого можно было бы остановиться, у нее нет. В гостинице надо регистрироваться, и если у Мамонтова есть дружки в ФСБ...
Оставалось только одно.
Было уже около шести, и тени вокруг Мавзолея сгущались, но напротив, на другой стороне вымощенной брусчаткой площади, все ярче сияли огни ГУМа - линия желтых маячков среди мрака осенних сумерек.
Она быстро сделала покупки. Прежде всего - черное шелковое вечернее платье до колен. Потом вызывающие черные чулки, короткие черные перчатки, черная сумочка, черные туфли на высоких каблуках и косметика.
Она расплатилась наличными, в долларах. У нее никогда не было при себе меньше тысячи. Она не хотела пользоваться кредитной карточкой: зачем оставлять следы? Банкам она тоже не доверяла - все они жулики и алхимики, заберут драгоценные доллары и в лучшем случае отдадут деревянными.
У прилавка с косметикой продавщица ее узнала: "Привет, Зина!" - и пришлось спешно ретироваться.
Она вернулась в секцию верхней одежды, сняла в примерочной куртку, блузку и джинсы и облачилась в новое платье. Трудно было застегнуть сзади молнию - пришлось едва не вывернуть левую руку, чтобы дотянуться до середины спины, а правую просунуть сверху между лопаток, пока пальцы обеих рук не встретились. Но в конце концов она застегнулась, подтянув телеса, и вышла к зеркалу посмотреть на себя: рука на бедре, подбородок приподнят, легкий поворот головы.
Хорошо.
Да, довольно неплохо.
Макияж занял еще десять минут. Она запихнула старую теплую одежду в фирменный гумовский пакет, накинула куртку и направилась обратно через Красную площадь, постукивая каблуками по брусчатке.
Она даже не повернула головы к Мавзолею и Кремлевской стене, куда девочкой ее водил гулять отец, - к надгробию Сталина. Вместо этого она быстро вышла через ворота в северной стороне площади, свернула вправо и двинулась к "Метрополю". Ей хотелось чего-нибудь выпить в баре гостиницы, но швейцары преградили дорогу.
- Нельзя, дорогуша, уж извини.
Она слышала, как они хохотали ей вслед.
- Начинаешь сегодня пораньше? - крикнул один из них.
Когда она вернулась к машине, было уже совсем темно.
И снова она здесь.
Странно, подумала она, вспоминая прошлое, смерть матери и Серго, две эти смерти. Странно. Как два первых крохотных камушка перед грандиозным обвалом. Потому что вскоре рухнуло все - весь старый привычный мир ушел вслед за ними в сырую землю.
Не в том дело, что Зинаида особенно уж следила за политикой. Первые два года после ухода от отца прошли как в тумане. Она жила в какой-то дыре в районе Красногорска. Дважды забеременела. Сделала два аборта. (И редкий день не думала, что бы выросло из ее детей - им было бы сейчас семь и девять - и стал ли бы другим мир, в который они так и не попали.)
Да, Зинаида не интересовалась политикой, но обратила внимание на деньги, которые крутились возле богатых отелей - "Метрополя", "Кемпински" и прочих. И деньги заметили ее, как и многих московских девочек. Зинаида была не красавицей, но довольно хорошенькой - что-то мингрельское придавало ее лицу восточную утонченность, в то же время она оставалась русской и ее стройная фигура сохраняла пышность форм и соблазнительность.
И поскольку ни одна московская девушка не могла заработать за месяц то, что западный бизнесмен тратил вечером на бутылку вина, не нужно было быть экономическим гением из числа тех мрачнолицых специалистов по менеджменту, что потягивали напитки в баре, чтобы понять: здесь складывается рынок. Вот почему декабрьским вечером 1992 года в номере немецкого инженера из Людвигсхавена-на-Рейне двадцатидвухлетняя Зинаида Рапава стала шлюхой; после девяноста потных минут она вышла, стуча каблучками по коридору, засунув в бюстгальтер 125 долларов - сумму, которую ей никогда еще не доводилось видеть.
Рассказать тебе что-нибудь еще, папа, теперь, когда мы наконец разговорились? Это было хорошо. И я была хороша. Потому что делала то же самое, что делают каждую ночь миллионы девушек, только у них не хватает мозгов брать за это деньги. У них это распущенность. У меня - бизнес, иными словами - капитализм, и это хорошо, все обстоит так, как ты и говорил: у тебя только один друг - ты сама.
Со временем бизнес переместился из отелей в клубы, и стало еще легче. Клубы платили мафии за покровительство, собирая дань с девушек, зато мафия не подпускала сутенеров, и все выглядело мило и респектабельно, и можно было делать вид, что это удовольствие, а не бизнес.
Сегодня, через шесть лет после первого опыта, в ее квартире - а квартиру она оплатила сама - были припрятаны почти тридцать тысяч долларов наличными. У нее имелись свои планы. Она изучала право. Она хотела стать адвокатом. Она бросит "Робот", а вместе с ним и Москву, переберется в Санкт-Петербург и станет порядочной легальной шлюхой, иными словами - адвокатом.
Она шла к своей цели, пока утром во вторник из небытия не возник отец, которому захотелось с ней поговорить, осыпать ее бранью, принеся с собой из прошлого до боли знакомый запах мокрой собаки...
Она прослушала десятичасовой выпуск новостей, затем включила зажигание и стартер и медленно выехала с Большой Лубянки на северо-запад в сторону стадиона Юных Пионеров, где припарковалась на обычном месте, чуть в стороне, в темном проезде.
Ночь была холодная. Ветер прибивал тонкое платье к ногам. Прижав сумочку к груди, Зинаида двигалась к ярким огням. Внутри будет безопаснее.
У входа в "Робот" толпились люди - милая очередь западных овец, готовых подвергнуться стрижке. В обычное время ее глаза, пока она пробиралась к двери, стрельнули бы в толпу, как отлично заточенные ножницы, но только не сегодня.
Она обогнула здание и вошла, как всегда, через служебный вход, и бармен Алексей впустил ее. Она оставила куртку в гардеробе, затем, поколебавшись, отдала пожилой гардеробщице и сумку - клуб был не из тех мест в Москве, где можно спокойно сидеть с пистолетом в сумке.
При необходимости она всегда могла здесь спрятаться за другим именем, и, помимо денег, это было еще одно достоинство заведения. ("Как вас зовут? - спрашивали ее, пытаясь завязать знакомство. "А какое имя вам нравится?" - обычно отвечала она.) Свою биографию можно было оставить у входа и стать другой Зинаидой: сексуальной, уверенной в себе, жесткой. Но не сегодня. Сегодня, подправляя в дамской комнате макияж, она поняла, что старый трюк не срабатывает, и лицо, смотревшее на нее из зеркала, было, несомненно, ее собственное: напуганная, с припухшими, покрасневшими глазами Зинаида Рапава.
Она сидела за неярко освещенным столиком больше часа, наблюдая за происходящим. Ей нужен был клиент, который пригласил бы ее на всю ночь. Кто-нибудь порядочный и респектабельный, с собственной квартирой. Но как определить, что собой представляет тот или иной мужчина? Молодые, с вихляющей походкой и бойкие на язык в конце вечера чаще всего обливаются слезами и показывают фотографии своих возлюбленных. А очкастые банкиры и адвокаты пускают в ход кулаки.
В половине двенадцатого, когда в заведении наступил самый горячий момент, она вышла на охоту.
Обошла танцевальный зал с сигаретой во рту и бутылкой минеральной воды в руке. Бог ты мой, подумала она, сегодня здесь девочки, которым на вид не больше пятнадцати. Она годится им чуть ли не в матери.
Ясно, эта полоса ее жизни подходит к концу.
Мужчина с темными вьющимися волосами, выпирающий из своей застегнутой на все пуговицы рубашки, подошел к ней, но он слишком напомнил Зинаиде О'Брайена и она отпрянула от этого облака лосьона и предпочла крупного азиата в костюме "Армани".
Он допил свой стакан - чистая водка, без льда, но заметила она это слишком поздно - и потащил ее танцевать. Он сразу же обхватил ее ягодицы, по одной в каждой ладони, и начал проникать в нее пальцами, чуть ли не приподнимая ее от пола из новых, слегка свободных туфель. Она велела ему прекратить, но он, похоже, не понял. Она попыталась оттолкнуть его, но он лишь сильнее в нее впился, и тут что-то в ней не то чтобы уступило, скорее соединилось - две Зинаиды слились в одну...
"Ты хорошая большевичка, Анна Сафонова? Готова ты это доказать? Станцуешь для товарища Сталина?"
... и тогда она впилась ему в лицо так глубоко, что почувствовала, как его гладкая, лоснящаяся кожа лопнула под ее ногтями.
Он выпустил ее, заорал и согнулся, тряся головой и брызгая вокруг кровью - правильными полукружиями, точно мокрая собака, отряхивающая с себя воду.
Вот это было зрелище!
Зинаида побежала - мимо бара, вверх по винтовой лестнице, мимо металлоискателей в вестибюле, на уличный холод. Ноги у нее разъезжались, как у коровы, и она растянулась на льду. Она была уверена, что он гонится за ней. Быстро поднявшись, она кое-как добралась до машины.
Жилой комплекс "Победа революции". Корпус девять. Темнота. Милиции не видно. Да и других людей тоже. Скоро и самого дома не станет - он был сляпан кое-как даже по советским стандартам, через месяц-другой его снесут.
Она остановила машину на другой стороне улицы, там, куда в ту ночь привезла англичанина, и посмотрела на дом, отделенный от нее мостовой, уже покрывшейся накатанным снегом.
Корпус девять.
Дом.
Она так устала.
Она обхватила руль и опустила голову на руки. Не осталось сил даже плакать. Казалось, что отец рядом, а в ушах звучали слова глупой песенки, которую он часто ей напевал:
Колыма, Колыма,
Лучше места нету!
Двенадцать месяцев зима,
А остальное - лето...
Был, кажется, еще какой-то куплет? Что-то про работу двадцать четыре часа в сутки, а остальное - сон? И так далее. Она постучала головой о руки, словно отбивая воображаемый ритм, затем прижалась щекой к рулю и вдруг вспомнила, что сумка с пистолетом осталась в клубе.
Вспомнила, потому что подъехал большой автомобиль и остановился возле ее машины так, чтобы она не могла вылезти, и на нее уставилось мужское лицо - скорее не лицо, а светлое пятно, искаженное двумя грязными мокрыми стеклами.
18
Его разбудила тишина.
- Который час?
- Полночь. - О'Брайен шумно зевнул. - Ваша смена.
Они остановились на обочине пустого шоссе и выключили двигатель. Келсо не видел ничего, кроме нескольких тусклых звезд высоко в небе. После шумной езды тишина ощущалась даже физически - закладывало уши.
Келсо принял вертикальное положение.
- Где мы?
- В ста пятидесяти - ста восьмидесяти километрах к северу от Вологды. - О'Брайен включил внутреннее освещение, и Келсо от неожиданности заморгал. - Где-то здесь, я думаю. - Он наклонился над картой, его крупный ноготь ткнулся в белое пятно, прорезанное красной линией шоссе, со штриховыми символами болот по обеим сторонам. Дальше к северу белое пятно сменялось зеленым, что означало лес.
- Мне надо отлить, - сказал О'Брайен. - Пошли вместе.
Было гораздо холоднее, чем в Москве, а небо казалось совсем бескрайним. Громадная флотилия туч, чуть светлая по краям от лунного света, медленно плыла к югу. Время от времени в разрывах между ними проглядывали звезды. О'Брайен включил фонарь. Они спустились по некрутому склону и справили нужду, едва не касаясь друг друга плечами, и пар поднимался у них из-под ног. О'Брайен застегнул молнию и посветил вокруг. Мощный луч пронзил темноту на сотню-другую метров, высветив пустоту. Холодный туман стелился низко над землей.
- Вы что-нибудь слышите? - спросил О'Брайен. Его дыхание вырывалось изо рта белесыми облачками пара.
- Нет.
- Я тоже.
Он выключил фонарь, они постояли еще минуту.
- Ох, папочка, - прошептал О'Брайен детским голоском. - Мне так страшно.
Он снова включил фонарь, и они поднялись к машине. Келсо налил по чашке кофе, пока О'Брайен открывал заднюю дверцу и вытаскивал две канистры. Он нашел воронку и начал заправлять бак.
Келсо, смакуя кофе, отошел подальше от паров бензина и закурил. Во тьме и холоде, под необъятным евразийским небом он чувствовал себя оторванным от реальности, напуганным, но и странным образом возбужденным; все его чувства обострились. Он услышал далекий грохот, и сзади на прямом шоссе возникла желтая точка. Он пронаблюдал, как она увеличилась, как свет разделился надвое и в конце концов превратился в две мощные фары; в какое-то мгновение Келсо показалось, что они надвигаются прямо на него, но затем громадный восьмиосный грузовик промчался мимо, и водитель весело просигналил. Шум мотора был слышен где-то вдали еще долго после того, как красные габаритные огни растворились в темноте.
- Эй, Непредсказуемый, подсобите немножко!
Келсо в последний раз затянулся и выбросил окурок, снопом искр шмякнувшийся на асфальт.
О'Брайену была нужна помощь, чтобы достать что-то из его драгоценного оборудования - белую пластмассовую коробку размером сантиметров шестьдесят на тридцать с притороченными с одной стороны колесиками. Вытащив коробку из машины, О'Брайен поднес ее к передней дверце.
- И что теперь? - спросил Келсо.
- Вы хотите сказать, что никогда этого не видели?
О'Брайен открыл крышку и вынул нечто вроде четырех пластмассовых полок, похожих на те, что откидываются на спинке самолетного кресла. Он соединил их вместе, сотворив площадку квадратной формы, которую затем прикрепил к одной стороне коробки. В центр этого квадрата он ввинтил длинную телескопическую антенну. Протянул электропровод от ящика к розетке прикуривателя "тойоты", вылез из машины, повернул рукоятку, и на аппарате замелькали многочисленные огоньки.
- Внушительно? - Он достал из кармана куртки компас и осветил его лучом карманного фонаря. - Где, черт возьми, этот Индийский океан?
- Что-что?
О'Брайен посмотрел назад, на убегающую в темноту ленту шоссе.
- Кажется, прямо по нашей дороге, только в обратную сторону. Спутник на постоянной орбите в двадцати тысячах миль над Индийским океаном. Вы только подумайте, каким маленьким стал наш мир, Непредсказуемый! Клянусь, у меня такое чувство, что он лежит у меня на ладони. - Репортер усмехнулся и наклонился к аппарату, двигая его кругами, пока антенна не уставилась прямо на юг. Аппарат тотчас издал писк. - Есть. Зацепили птичку! - Он нажал кнопку, и свист прекратился. - Теперь подключаем телефонную трубку - вот так. Дальше набираем ноль-четыре, наземную станцию в Эйке, в Норвегии. А теперь набираем номер. Легче не бывает.
Келсо осторожно приложил ухо к трубке. Он услышал гудки где-то далеко, в Америке, а затем мужской голос: "Отдел новостей".
Келсо закурил новую сигарету и отошел от "тойоты". О'Брайен сидел на переднем сиденье, включив освещение, и, даже несмотря на поднятые стекла, его голос был слышен в холодной тишине.
- Да, да, мы на шоссе... На полпути, наверное... Да, он со мной... Нет, у него все в порядке. - Открылась дверца, и до Келсо донесся крик О'Брайена: - у васвсе в порядке, профессор? Келсо поднял руку.
- Да, - продолжал О'Брайен, - в полном порядке. - Дверца захлопнулась, и он, наверное, понизил голос, потому что больше Келсо почти ничего не мог расслышать. - Будем там около девяти... конечно... хороший материал... так мне кажется...
Что бы О'Брайен ни имел в виду, Келсо не понравился его тон. Он подошел к машине и открыл дверцу.
- Ладно, нам пора двигаться, Джо. Привет. - О'Брайен положил трубку и подмигнул Келсо.
- Что именно вы им сказали?
- Ничего особенного. - У репортера был вид провинившегося мальчишки.
- Что значит "ничего"?
- Ну ладно, я должен был швырнуть им хотя бы косточку, Непредсказуемый. Дать им общее представление...
- Общее представление? - Келсо перешел почти на крик. - Мы же договорились о конфиденциальности...
- Но они же никому не скажут, понимаете? Я просто не мог исчезнуть, не введя их хотя бы слегка в курс дела.
- Боже! - Келсо привалился к боку машины и поднял глаза к небу. - Что же я делаю?
- Хотите кому-нибудь позвонить, Непредсказуемый? - О'Брайен махнул ему телефонной трубкой. - Жене? За наш счет.
- Нет, сейчас я никому не хочу звонить. Спасибо.
- А Зинаиде? - вкрадчиво спросил О'Брайен. - Почему бы не позвонить Зинаиде? - Он вылез из машины и втиснул трубку в руку Келсо. - Давайте. Я вижу, что вы обеспокоены. Это так просто. Ноль-четыре, и дальше ее номер. Только не болтайте слишком долго. А то ваш приятель отморозит себе все места.
Он зашагал прочь, размахивая руками, чтобы согреться, а Келсо после недолгого колебания сунул руку в карман в поисках картонки с адресом и телефоном Зинаиды.