* * *
Было еще совсем темно, когда Ли Чан разбудил Висковского. На небе сверкали звезды и блестела луна. Чуть заметно светлел восток, но геолог по опыту знал, что сейчас вспыхнет заря и поднимется солнце. Голубой дым расползался по мокрой траве, издалека брели насытившиеся кони; монголы выходили из юрт и в тишине утра шли к стадам.
Путешественники направились к одной из юрт. Седоусый монгол грел руки над тлеющими углями и молчаливо приветствовал гостей. Ли Чан разлил по чашкам соленый чай с молоком. В чугунном котле лежала холодная свежая баранина.
Старик-монгол роздал каждому по куску мяса и закурил длинную трубку.
По знаку профессора Ли Чан вышел к автомобилю и вернулся с ковшом, полным сухого печенья, жаренного на бараньем сале.
- Великодушный Ли Чан, - торжественно сказал Джам-бон, - одари хозяев боорсуками. Это сделает тебе честь как лучшему хранителю старинных традиций нашей страны. И еще, Ли Чан, принеси сюда маленький бидон бензина.
Послушный китаец принес и бидон. Глаза старика-мон-гола заблестели от удовольствия.
- Кочевник более всего будет рад этому подарку, - объяснил Джамбон геологу: - он смажет бензином хвост табунному жеребцу. Многие уверяют, что волки не выносят запаха бензина и страшатся нападать на стадо.
Распростившись с хозяевами юрты, путешественники уселись в машину. В этот момент взошло солнце, и автомобиль тронулся в путь.
Свернув в сторону от караванной дороги, Ли Чан помчался по степи. Ударяясь о тарбаганьи норы, несся "бьюик" вперед, и с каждой минутой местность становилась все более дикой. За первые два часа путешественники проехали около ста километров. Давно окончились становища кочевников, исчезли стада, и в бескрайней степи в прозрачном воздухе открывался вид на сто километров вперед.
Солнце еще не дошло до середины неба, когда из глубины степи показались две черные точки и навстречу автомобилю попались два охотника. Изможденные кони еле передвигали ноги. Охотники были до последней степени истощены, но, ничем не выказывая своего состояния, по обычаю долго приветствовали путников:
- Сайн байну! (Добро вам!)
- Сайн, - ответил Джамбон.
- Амор сайн соджи байну? (Хорошо ли живете?)
- Сайн, - повторил профессор, - сайн.
- Мал сурук сайн байну? (Скоту и табуну вашему хорошо ли?), - осведомился второй охотник, но, бросив взгляд на автомобиль, поправился: - Здорово ли сердце машины?
Соскочив на землю, монголы спутали ноги изморенных коней и, усевшись на корточки и закурив трубки, продолжали свои приветствия:
- Хорошо ли едете?
- Хорош ли путь?
Джамбон, в свою очередь приветствуя охотников, расспрашивал их о пути и охоте. На все кочевники отвечали одним словом: "сайн" - "хорошо", беспрерывно курили, выколачивали трубки и вновь набивали их табаком.
- Соин-ю байн? (Что нового?), - спросил профессор.
Это означало, что можно приступить к обычному разговору.
- Четверо суток мы охотились в степи, - сообщил охотник, - охотились на волков.
- Нет ли у почтенных путников воды? - спросил другой. - Нам будет отрадно принять от вас чашку воды.
Джамбон сделал знак, и Ли Чан отвязал походный бак.
- Сокровенная радость! - с достоинством поблагодарили охотники, осторожно приникая губами к чаше. - Четыре дня мы ничего не пили и не ели, - Где же убитые вами звери? - спросил Джамбон. - Я не вижу ваших волков.
- Плохой воин - богатырь дня своих знакомых! - рассмеявшись, ответил охотник. - Не стоит таить правду: ночью мы не смогли уследить зверя, и стая скрылась в горах. Темные ночи в эту пору.
Второй охотник добродушно вторил своему спутнику:
- Неметкий человек всегда сваливает вину на длинные рукава - есть и такая пословица. После жары мы уснули в скалах, когда глаза наши должны были быть открыты, и звери ушли.
- Однако где их ружья? - удивился Висковский. - Спросите их, профессор.
- К чему ружья? - равнодушно ответил охотник Джамбону. - Вот ташур. Ташуром я рассеку голову самому страшному зверю.
- Счастья и благоденствия вам! - поднялся старший охотник. - Стыдно возвращаться без добычи. Это у меня впервые…
- После неудачи бывает большой успех, - попробовал утешить его Джамбон. - В следующую охоту…
- А слава? - с печальной улыбкой покачал головой охотник. - Нас осудят… Мужчина, которого осуждают люди, - то же, что белая лошадь, упавшая в грязь. Прощайте!
И еще три часа ехал "бьюик" по степи. Отныне люди больше уже не встречались.
Постепенно исчезала караванная тропа. Промелькнули последние придорожные плиты заклинаний и благословений. В спутанных травах блеснул на солнце потрескавшийся плоский камень с письменами:
"Ом мани патме хум" ("Слава тебе, на лотосе сидящий"), - прочел Джамбон.
Позднее встретились еще две такие же каменные плиты, и это были последние знаки людей:
"Спасайся от злых духов!"
"Жертвуй злым духам!"
Джамбон многозначительно посмотрел на Висковского и глухо сказал:
- Конец!.. Больше мы не встретим людей!
Безостановочно ехал автомобиль, переваливая через холмы. Наконец Ли Чан, снизив скорость, высунулся из-за руля. Он как будто к чему-то прислушивался.
- Сиди спокойно, любезнейший капитан, - сказал профессор. - Мы никого не встретим в этом зеленом океане.
- Я выбираю, - ответил Ли Чан, - место для остановки.
У высокого кургана китаец развернул машину, и путники расположились в тени. Снимая кошмы и брезент, путешественники вдруг ясно услышали гул автомобиля. Из-за кургана выехал "додж". Висковский узнал вчерашнего кинооператора. Сорвав с головы пеструю тюбетейку, Телятников ликующе взмахивал рукой:
- Привет, друзья! А я вас все-таки нагнал. Куда вы так быстро несетесь? У вас смешной шофер. Настоящие тонки! Вы, вероятно, намерены обедать? Очень хорошо, я тоже чертовски проголодался!
В ЖЕЛТОЙ ПУСТЫНЕ
Ночью, когда автомобили остановились на ночлег и все уснули, Висковский, с досадой поглядывая на примостившегося возле палатки кинооператора, записывал при свете костра дневные впечатления, причем Телятникову посвящались следующие строки:
"Наглец или нахал? Возможно, однако, что это простодушная личность, и я буквально не знаю, как удалить неожиданного спутника и его сестру. Отрицательный тон, каким я разговариваю с ним, нисколько не действует, не производит на него никакого впечатления. Телятников, неизвестно почему, понравился профессору, и Джамбон уверен, что мы с кинооператором - старые знакомые. Сестра его имеет беспомощный вид. Как объяснить профессору глупое недоразумение? Телятников невозмутимо едет рядом с нами. Он лихо рулит одной рукой и безумолчно рассказывает профессору немыслимые басни и анекдоты. Старику нравится его трескотня, и только вот сейчас, укладываясь спать, он мне сказал про Телятникова:
- Странный, забавный, но очень приятный молодой человек.
Что делать, как избавиться от белокурого болтуна? Остается лишь надеяться, что завтра или самое позднее через пару дней ему наскучит однообразие пути и он возвратится назад. Обязательно вернется!
…Но что творится с Джамбоном! - пишется дальше. - Затворник с горы Богдоула неузнаваем. Кто бы поверил, глядя на разгоряченную маленькую живую фигурку старого человека, что ему шестьдесят восемь лет и двадцать дет он провел взаперти, схоронившись от людей? Джамбон буквально не может усидеть на месте - его разжигают воспоминания юношеских лет, на каждом шагу он то и дело останавливает машину и, обводя тростью горизонт, рассказывает нам про курганы и древние развалины разрытых и мертвых городов. И так без конца льются воспоминания давних лет. Задерживаясь у самого неприметного холма, он мечтательно рассуждает:
- Кто знает, что схоронили века под выжженной травой? Кто лежит под вековечными камнями: богатырь или певец - свидетель славных подвигов? - И т. д. и т. п.
Вечером он приказал Ли Чану свернуть к разбитой скале и, с увлечением осмотрев ее со всех сторон, допытывался:
- Не правда ли, в очертаниях скалы чудится всадник с пикой в руках?
Задыхаясь от восторга и усталости, профессор облазил скалы. На одном из камней он нашел древние, уже стершиеся, загадочные, неизвестные науке знаки. Надо было видеть, с каким упоением, едва ли не касаясь щекой камней, он всматривался в знаки!
- Олени… Оленьи знаки!.. - бормотал он, срисовывая их в блокнот. - Предтечи букв! Откуда они появились? В честь знаменитых побед высечены начертания или скорбные события запечатлены на камнях? Этот знак напоминает турецкое "а". О-о-о! А вот это, несомненно, изображение человека. Он что-то несет. Наверно, возвращается с охоты, сгибаясь под добычей! Опять буквы… Нет-нет, это оленьи рога. Тут водились олени? Или пришельцы высекли эти изображения, вспоминая зверей и животных своей родины? Стойте! Да это определенно турецкое "а". Ли Чан, взирай!
Призраки древних веков преследуют наш "бьюик", зато современные события абсолютно неизвестны старому профессору. Он, например, с детским любопытством слушает о преображенном Советском Союзе; мигая своими ясными глазами, он узнает про фашистские костры, об изгнании ученых из Германии, о расистской теории - одним словом, сегодня мне пришлось преподать ему первый популярный урок пионерской политграмоты. Старик - сердечный, обаятельный человек, я искренне рад нашему знакомству и совместному путешествию. Ли Чан - превосходный шофер и трогательная нянька профессора. Он также вызывает во мне исключительный интерес; надо узнать его поближе.
Профессор спит в синей монгольской палатке - май-хане.
Телятников поставил рядом свой "додж" и безмятежно заряжает киноаппарат".
Далее в дневнике идут записи чисто профессионального содержания - беглые геологические наблюдения над местностью, которые мы опускаем и продолжаем наш рассказ.
Улучив удобный момент, Висковский подошел к Гране, молчаливо пригласил ее следовать за собой и отошел ог костра настолько, чтобы Телятников не мог его слышать.
- Послушайте, - сурово сказал он, - вы мне кажетесь серьезной и умной девушкой… Что же касается вашего брата…
- Он очень хороший, - опустив глаза, промолвила девушка. - Поверьте, он…
- Он может быть лучшим из кинооператоров и превосходным братом, судя по тому, что вы сопутствуете ему, но я вам советую поговорить с ним и убедить его покинуть нас.
Подавленная тоном геолога, Граня пообещала:
- Хорошо… я ему скажу… Мы уедем…
Она повернулась, чтобы уйти, но геолога, по-видимому, тронул жалкий вид девушки:
- Постойте… Прошу вас понять меня. Я не имею чего-либо против вас…
Недовольный собой, он тотчас переменил тон и угрюмо закончил:
- Одним словом, я все сказал и, надеюсь, могу быть спокоен, что завтра же с рассветом вы с братом уедете!
- Да… - чуть слышно проговорила Граня, - можете быть уверены.
Обеспокоенный отсутствием сестры, Телятников отставил аппарат. Но вот Граня вернулась, и он торопливо расстелил брезент в машине.
- Укладывайтесь, моя Русалка. Завтра на рассвете в путь.
- Скажи, - нерешительно спросила Граня, - не замечаешь ли ты, что здесь недовольны….
- Что ты! - перебил Телятников. - Превосходные люди! Какие могут быть разговоры? Поедем дальше. Они будут очень рады. Если станет скучно, повернем обратно. А пока - ехать и ехать! А, как ты думаешь?
Граня взглянула в сторону Висковского и неожиданно для себя самой заявила:
- Конечно!.. Я вполне согласна с тобой.
Утром Висковский, зайдя в майхан профессора, застал Джамбона за странным занятием. Стоя на коленях, изгибаясь перед осколком зеркала, профессор, ворочая шеей, прилаживал воротник и туго повязывал галстук.
- К чему это, профессор? - поразился геолог. - В степи?..
Джамбон оглянулся и многозначительно прошептал:
- Среди нас дама.
С восходом солнца двинулись в путь два автомобиля. Граня сидела, опустив голову, стараясь не встречаться взглядом с Висковским, зато Телятников чувствовал себя превосходно.
* * *
На следующий день трава постепенно уступила мертвому пространству, мелкому гравию, и Джамбон, завидев на горизонте осыпающиеся бугры, похожие на горбы лежащих верблюдов, провозгласил:
- Прощайтесь, друзья, с благодатными травами. Конец Цао-ди! Древние китайцы, - разъяснил он, - называли страну монголов Цао-ди - Травяная земля.
Голые, потрескавшиеся плиты отсвечивают на солнце, искрятся волнистые песчаные дюны. Но вот пейзаж резко переменился, и камни затерялись в глубоких сыпучих песках. Неподвижные пышные белые облака, словно изнывая от зноя, стояли над желтыми барханами. Час от часу путь становился трудней. И в жаре, достигавшей шестидесяти градусов, все выходили из застрявшего в дюнах автомобиля. Телятников оставлял свой "додж" и помогал Висковскому подталкивать тяжелый "бьюик". Джамбон в таких случаях выскакивал на ходу и, не выпуская из руки трости и сжимая маленькие кулаки, надув щеки, изо всех сил толкал и толкал машину.
В течение четырех дней путешественники, против ожидания, успешно проехали четыреста пятьдесят километров.
Однажды перед заходом солнца профессор, пытливо изучавший карту, внезапно приказал Ли Чану свернуть на восток. Висковский не возражал, терпеливо ожидая разъяснения причины отклонения с пути. В сумерках среди песков показались каменные валуны.
- Любезный мой друг, вы простите старика, - сказал Джамбон, - но было бы неслыханным преступлением не посетить мировых памятников…
Джамбон, виновато пряча глаза, слез с машины и отправился к камням. Висковский и Телятников последовали за ним. Как и следовало ожидать, на камнях оказались древние надписи.
- Бичик! Письмена! - восхищенно воскликнул профессор.
На этот раз и Висковский с Телятниковым пришли в изумление. По гладким глыбам камней извивались настолько четкие письмена, что, глядя на них, казалось, будто вчера их высек острый резец.
- Здесь в 1624 году, - объявил Джамбон, - князь и поэт Цокто-Тайчи диктовал свои мысли, настроения, и слова его выбили на камнях. Он вспоминал воспитавшую его женщину Холовуту и, из далекого похода выражая ей свои чувства, повелел на века надписать на камнях следующее. - И Джамбон с пафосом прочел то, что было вырезано на камнях: - "В год белой курицы, осенью 21-го числа первой осенней луны, Цокто-Тайчи выехал на своем могущественном коне на гору, что на северной стороне Цецерлика, Хангайского хребта. Он поднялся на вершину и стал обозревать… Посмотрел на восток и опечалился и, плача, произнес…"
Взволнованный Джамбон про себя пробормотал слова, обращенные к Холовуту, и тихо закончил:
- "Говоря, он заплакал, и его слова запомнили и записали через четыре года, в год мыши, 18-го числа новой луны, Паж Данчин и Богатырь Хаен, и на скале высекли…
Паж Данчин и Богатырь Хаен, - все более и более воодушевляясь, читал профессор, - в ознаменование славы Хана высекли эту надпись спустя 464 года после рождения Чингис-хана. Год рождения Чингис-хана - год водяной лошади…
В великий белый день, - закончил Джамбон, - на скале, подобной яшме, они написали слова Цокто-Тайчи!"
Так множество раз во время путешествия профессор приказывал своему верному Ли Чану сворачивать в сторону и находил старинные памятники, надгробия, курганы. Многое узнали его спутники из того, что до сих пор было неизвестно.
Так, на одном из курганов профессор насчитал восемнадцать высоких камней.
- На этом месте, - объяснил он, - похоронен могущественный воинственный хан. Он покорил восемнадцать подобных себе ханов и князей!
Не прошло и двух дней, как Телятников окончательно покорил старика-ученого. Найдя старинное, полузасыпанное песками надгробие, профессор, не смея задерживать машины, с искренним вздохом уселся на свое место, разрешая Ли Чану ехать дальше.
- Алмасские горы зовут нас, - сказал он, - иначе я бы здесь провел не менее трех дней и ночей и до конца своих дней запечатлел бы эти чудесные памятники.
- Уважаемый профессор, - воскликнул из своего "доджика" Телятников, - если вам угодно, вы эти гробницы будете всегда иметь под рукой!
- Как так? - нахмурился Джамбон. - Я ценю ваше остроумие, милый юноша, но… будьте снисходительны к старику, который видит пленительные изваяния в последний раз в жизни.
- Вовсе нет! Вы их будете видеть каждый день. Я нащелкаю вам сколько угодно этих Чингис-ханов!
И Телятников во всех видах заснял надгробье.
Джамбон был вне себя от радости.
- Какое счастье, - сказал он Висковскому, - что к нам присоединился этот обаятельный молодой человек!
С течением времени Висковский должен был примириться с присутствием кинооператора. Веселый Телятников в самые тяжелые минуты путешествия своей беспечностью поднимал настроение, охотно помогал вытаскивать "бьюик" из песков; его же маленький "додж" ни разу не застревал. Но Граня сильно беспокоила геолога. Чувствуя какую-то непонятную симпатию к молчаливой девушке, Висковский принимал это чувство за жалость и досадовал на себя.
Сестра Телятникова ничем не давала знать о себе, и чем тише она себя вела, тем более ее поведение вызывало досаду у геолога.
Желтая пустыня встретила путешественников нестерпимым зноем. В лицо веяло духотой и сильным, сухим жаром раскаленных песков. Под солнцем пустыни Граня быстро загорела, и на смуглом лице ее голубые глаза засветились еще более восхитительным блеском, волосы стали ослепительно золотыми. И старый Джамбон и замкнутый Ли Чан с восхищением смотрели на девушку, точно видя ее впервые. Вполне естественно, что и Висковский заметил эту перемену и часто ловил себя на том, что он невольно следит за машиной Телятникова. В таких случаях выдержанный, "каменный", как называл его оператор, геолог вскипал злобой. Однажды, не вытерпев, он, против воли и что совсем было не в его характере, съязвил. Поравнявшись с машиной Телятникова, он крикнул Гране:
- Загорели?
В ответ Граня приветливо улыбнулась.
- Вы ошиблись, - громко произнес Висковский, - ваше место в Гаграх, на пляже!..
С тех пор Граня избегала какого бы то ни было общения с суровым геологом. Она помогала Ли Чану у костра, стелила постель Джамбону, отчего растроганный и смущенный профессор терял дар речи и около получаса церемонно раскланивался. Она заряжала брату кассеты и после всего от одного взгляда Висковского чувствовала себя лишним человеком.
Впоследствии Граня чистосердечно признавалась, какое истинно радостное облегчение ощутила она, когда брат ее принял новое решение. Это было на седьмой день путешествия.
Утром седьмого дня, проснувшись первым, Телятников взобрался на самый высокий бугор, осмотрелся по сторонам и убедился, что дальше стелются бесконечные пески.
- До свиданья, товарищи, - объявил он, спустившись в палатку. - Мне стало скучно, я уезжаю. Как раз нам хватит бензина на обратный путь.
- Не смею задерживать, - с сожалением сказал профессор, - но мне лично очень жаль расставаться с вами. Кроме того… я не мыслю, как это вы будете один пробираться семь дней…