В коротком рассказе Кафки "Превращение" главный герой Грегор Замза, проснувшись однажды утром, обнаружил, что, будучи у себя в постели, он превратился в гигантское насекомое. Он был обескуражен, смущен и все еще хотел прийти вовремя на работу. Семья от него отреклась и все от него отвернулись. Там все осталось без изменений, ибо его уже долго унижали и умаляли чуть ли не до уровня букашки. Они видели, что он сконфужен, и бросали в него яблоками. При всей абсурдности описываемого Кафка снова изображает деформацию индивидуального мифа под воздействием силы комплекса. Он испытал ее на себе и может о ней рассказать через метафору, позволяющую выразить дилемму радикального обезличивания человека.
В рассказе "Голодарь" Кафка изображает циркового артиста, который зарабатывает деньги голоданием. Он сделал голодание цирковым трюком. Некоторое время люди проявляли любопытство и приходили посмотреть, как он голодает, но подозревали, что тайком он все-таки принимает пищу. Однако вскоре внимание публики привлекли более захватывающие номера и внимание к нему ослабло. Когда голодаря спросили, почему он голодает, тот ответил, что никогда не найдет пищи, которая пришлась бы ему по вкусу. Если бы он нашел такую пищу, то наелся бы до отвала.
Сколько душ приняло смерть, не выдержав истощения, в какой-нибудь жизненно важной сфере, к которой призваны, лишь потому, что никогда не получали никакой поддержки?
Потом голодарь умер. Он скончался в своей клетке на куче гнилой соломы, и ему на смену в клетку впустили молодую пантеру. Зрители плотным кольцом обступали клетку, очарованные этим диким зверем, который отвлекал их от их собственного чувства голода.
Здесь мы снова видим драматизацию мощного комплекса вместе с его архаичной фантазией. Кафка так и не нашел подпитки, которую хотела его душа, но он научился превращать свое желание в произведения искусства, создав портрет своего и нашего общего эмоционального голодания. Ребенок, которого не кормят, может исходить только из своего ограниченного опыта, и тогда он часто приходит к выводу, что заслуживает того, чтобы его кормили, и что сама жизнь не дает ему никакой подпитки.
Рассказ "Голодарь" можно рассматривать как личную исповедь Кафки. Он испытывал мучительные страдания вследствие интроецированной ядерной энергии отвержения жизни из-за ужасного отца, который со всех сторон окружил своего сына, так что тот постоянно испытывал эмоциональный голод. К его чести, он обратил свои страдания в выражение психологических глубин, даже оставаясь во власти этого пагубного мифа. Прежде чем его в возрасте тридцати девяти лет сожрал туберкулез, он создал произведения, в которых рассказывается о духовной нищете целой эпохи. Однако это свидетельство не лишает нас надежды на то, что он все-таки мог найти поддержку.
Современника и земляка Кафки, Рильке, сначала назвали Рене, одевали как девочку, и мать ему сказала, что он плохо заменяет свою сестру, которая умерла до его рождения. Когда он стал взрослым, его отношения с женщинами оказывались мимолетными и вызывали у него смятение чувств. Как-то он написал, что он не мог полюбить женщину, потому что не мог полюбить свою мать. Он также написал, что он, как мог, пытался от нее защититься, видя, как она стремится нарушить его права и подчинить его себе. Как мог взрослый человек выбрать какой-то иной путь в жизни при такой парадигме отношения к фемининности?
Опять же, Рильке был блестящей личностью, способной к великим озарениям, но даже эта одаренная душа не смогла противиться власти его интрапсихического имаго. Не получив подпитку от архетипической фемининности, он слишком слабо держался за жизнь. Как цветок, слишком хрупкий и нежный для этого мира, он тоже преждевременно увял, когда укололся шипом розы и получил роковое обострение своей лейкемии. Его эпитафия была посвящена розе; утонченные лепестки розы, постепенно раскрываясь, воплощали для него изысканную красоту таинства. Мучительно страдая от опустошающих вторжений смертельной болезни, он написал одни из самых ярких лирических стихотворений XX века, стихотворений, полных величайшей страсти и нежности, и при этом не мог испытывать душевного комфорта в присутствии партнера.
История замечательной поэтессы Сильвии Плат тоже создавалась под воздействием ядерных комплексов. Ее мать, уроженка юга, обладала заметными способностями, но испытав профессиональную фрустрацию, проживала свою жизнь через дочь. Ее постоянная нерешительность и ревность обременяли дочь жизнью, которую не прожила мать. Но в самом известном стихотворении Сильвии Плат "Папочка" перед нами раскрывается другая история. Ее отец был профессором в Новой Англии. В своем стихотворении Сильвия изображает его чудовищем, называет его выродком и сравнивает с вампиром и фашистом. Принимая во внимание аффективную силу метафор, нам ничего не остается, как решить, что здесь идет речь о об огромном вреде, который причинили ребенку, скорее всего, связанном с его растлением?
Насколько известно, Отто Плат был обыкновенным невротиком – как большинство из нас: пренебрежительным, требовательным, но не одиозным чудовищем. Его дочь Сильвия, которая в стихотворении сравнивает себя с узницей фашистского концентрационного лагеря, не имела права на такое несправедливое сравнение. Когда она впоследствии покончила жизнь самоубийством, отравившись газом, то стала одновременно жертвой и преступницей, она осознанно решила заплатить шиллинг, чтобы включить газ. В газовых камерах в фашистских концлагерях у детей не было такого выбора, и не нужно умалять о них память дешевыми сравнениями. Тем не менее к такой метафоре, как "насекомость" у Кафки, надо относиться с уважением. Но что может считаться мерой метафоры?
В стихотворении "Папочка" Сильвия Плат обращается к своим прежним попыткам самоубийства, когда она пыталась "вернуться" к отцу. С одной стороны, у нее была мать-манипулятор, проживавшая свою жизнь через своего ребенка, толкавшая дочь к тому, чтобы та стала звездой, и сама же подставляла ей ногу, чтобы та спотыкалась и падала, а затем, после ее самоубийства, добилась того, что ее поэзия стала пользоваться успехом у читателя, а сама Сильвия Плат стала культовой знаменитостью. С другой стороны, Сильвия жила с относительно пресным отцом, не дававшим ей никакой поддержки, который сподобился умереть , когда дочери было десять лет. Тогда его "чудовищным" преступлением было вовсе не растление девочки; предательство заключалось в том, что отец ее покинул. Таким образом, имея внутри требовательного, недовольного отца, потеряв надежду на его внимание и заботу и обремененная амбивалентными амбициями своей матери, Сильвия периодически пыталась заглушить свою боль в приступах психоза и в попытках покончить с собой. Наконец, когда сиделка опоздала прийти ей на помощь в Лондоне, ее нашли мертвой, с головой в духовке.
Стихотворение "Папочка" остается серьезным официальным обвинением. Это стихотворение, которое можно было бы назвать cri du сoeur . Это скорее эмоциональный понос, чем поэзия. Его скорее можно назвать катарсисом черной желчи, чем "эмоцией, вспомянутой в покое" Вордсворта. Но с другой стороны, это тревожное напоминание о силе ядерных мифологем наряду с их ужасными двигателями, которые работают всю нашу жизнь. Эта блестящая, одаренная девочка, это дитя горе-родителей, которые сами были чьими-то детьми, так и не смогла перестать быть ребенком своих родителей. А кто из нас когда-нибудь это сможет?
Оба следующих коротких примера относятся к двум президентам Соединенных Штатов: Аврааму Линкольну и Уильяму Джефферсону ("Биллу") Клинтону. Родившись в бедных семьях, они оба достигли огромной власти. Они оба были податливыми, красноречивыми, интеллектуально одаренными людьми с гигантским материнским комплексом. При всей их одаренности они оба серьезно страдали от тяжелых последствий этой ядерной проблемы. У них обоих вряд ли можно переоценить власть архаичного имаго в его способности воспроизводить прошлое и свою сохраняющуюся власть. Несмотря на то, что они оба командовали огромными армиями, всю свою жизнь эти мужчины подчинялись своей внутренней матери.
Все мы знаем Линкольна как великого мудрого мыслителя, осознавшего всю несправедливость рабства и принимавшего участие в самом ужасном гражданском кровопролитии. Он перестал заниматься политикой в 1849 году, не сделав ничего примечательного в своей политической карьере. В течение пяти последующих лет он работал судьей в Спрингфилде, исколесив весь южный Иллинойс , содержал семью, а затем, после изнурительной депрессии среднего возраста, с новой энергией вернулся в политику. Его депрессия определенно соответствовала тому, что называется творческим кризисом, – конфликту взрослеющей личности с мятежом Самости. Если человек проходит через такой катабасис, он обновляется, и его личность становится более масштабной. Задействуются новые части его личности. Ложной самости брошен вызов. Из внутреннего источника исходит энергия обновления.
Но в жизни Линкольна по-прежнему доминирует негативная Анима. Его отец был эмоционально отчужденным, его мать -строгой и требовательной, но оказывала ему поддержку. В его адаптации к маскулинной энергии неизбежно существовал перекос из-за отсутствия отца. Единственная любовь в его жизни, Энн Рутледж, умерла от лихорадки еще в Нью-Салеме. Когда он женился, то казалось, что он это сделал из уступчивости, а не по какой-то иной причине. Его жена, Мэри Тодд, страдала болезнью, которую сегодня назвали бы маниакально-депрессивным психозом. У нее были глубокие, черные депрессии, и много времени она проводила в психиатрической клинике, куда ее поместил ее переживающий сын. Но при этом она проматывала все, ревновала мужа к другим женщинам, проводила жизнь в разорительных кутежах и вела себя эмоционально и физически оскорбительно по отношению к Президенту Линкольну. Много раз в Спрингфилде видели, что Линкольн спал вне спальни, словно старался избегать своей жены. Она устраивала шумные сцены и в Белом Доме, и на публике, и для всех стала главным возмутителем спокойствия. Но Верховный Главнокомандующий в то время самой большой армии в мире был перед ней совершенно бессилен.
Линкольн считал свой брак адом, но его брак точно был адом еще до того, как он стал нежизнеспособным. Соответственно, мы видим, что в своем браке он воспроизводит отсутствующую маскулинность и негативную фемининность. То, что оказывается самым непримиримым и наименее восприимчивым к изменению сознания, исходит из ядерной мифологемы. В восприятии Линкольна его брак был "фонтаном мучений, совершенно адских по своему характеру" . Его мать, которую он публично называл ангелом, была с ним жестока и часто его била. Там, где она жила, ее считали аморальной. Его отношения с женщинами в основном характеризовались его пассивностью. Но, принимая во внимание, что его мать умерла, когда ему было девять лет, вполне понятно, что его мучили ужасные мысли о том, что она его покинула, ибо, какой бы ни была эта женщина, она была его матерью – единственным источником тепла в жизни ребенка. Тогда нет ничего удивительного в том, что он должен был найти такую женщину, как Мэри Тодд, которая была сверхдоминирующей из-за своей эмоциональной нестабильности, перед которой он чувствовал себя бессильным и которую боялся потерять. Plus да change, plus c'est la mёmе chose.
В истории Билла Клинтона есть много общего: отсутствие отца, доминирующая, иногда неуравновешенная мать, которую он боготворил и одновременно боялся, а также его неспособность выйти за рамки парадигмы. Он женится на властной женщине и навязчиво вовлекается в сторонние связи и тем самым едва не доводит свою жизнь до плачевного финала. Этот паттерн характеризуется двойной потребностью: в проявлении раболепной зависимости и одновременно навязчивого стремления соединения с фемининностью, чтобы достичь самоутверждения перед угрозой быть покинутым.
В основе любой навязчивой одержимости лежит глубоко скрытая тревога, для которой навязчивость становится паллиативным лечением. Как и у его предшественника, Ричарда Никсона, который имел такую же психологическую структуру и который вспоминал свою мать в день своего импичмента, всякий раз совершаемый Клинтоном выбор приводил к печальным последствиям. Оказалось, что ни Никсон, ни Клинтон не способны осмыслить свой паттерн и узнать, откуда берутся их предпочтения в выборе. Содержание трагедии – безмолвная рука интериоризированной судьбы. Конечно, в классической греческой трагедии протагонист через страдания приходит к мудрости. Но в повседневной жизни всегда остается открытым вопрос: сможет ли человек пройти через искупительные и спасительные страдания, которые ведут к познанию и исцелению, и пройдет ли он через них.
Есть один вопрос, на который никто из нас не может ответить. Он следующий: в чем мы являемся бессознательными? Тем не менее добросовестный анализ паттернов человеческой жизни может часто привести к открытию скрытых факторов, логическим продолжением которых является наш внешний паттерн.
Самое худшее, что мы можем сделать другим, – это возложить на них бремя своего бессознательного материала; вместе с тем мы не можем этого избежать. Тогда остается осознать: самое лучше, что мы можем сделать в отношениях с другими, – как можно лучше осознать свою внутреннюю историю. Для нас всех история – это то, что мы сделали вследствие своей бессознательности. Именно то, что побуждает каждого из нас делать то, что мы сделали, и создает историю; редко бывает, что история раскрывается как осуществление абсолютно бессознательных намерений. Судьба наносит свои удары, повторяя их изощренно и многообразно.
Хотя, быть может, для кого-то оскорбительно относиться к комплексу как к мифологии – но в таком случае проясняются некоторые важные идеи. Первая: поскольку мифы, которые воплощает каждый комплекс, создаются исторически, то их активация и оцепенение сознания приводит к наложению прошлого ощущения самости и мира на то, которое существует сейчас. Во-вторых, динамика таких мифологий имеет рефлекторную тенденцию к навязчивому повторению, а следовательно, к созданию и укреплению паттерна, который, по нашему выбору или нет, становится нашей судьбой. В-третьих, сила мифологем, существующих здесь и сейчас, обладает возможностью распространяться за границы настоящего. Хорошо это или плохо, но эти мифологемы могут вмешиваться в наше общее отношение к миру. Как только вмешивается ядерный комплекс, наш диалог с миром подвергается влиянию значимого кластера, который находится в центре. От этого мифического ядра, как круги по воде, расходятся наши фундаментальные установки, такие как доверие – недоверие, зависимость – независимость, способность к близости – социофобия и т.д.
И наконец, энергия в ядре мифологической системы – это наша энергия; это крупица нашей души. Как только сознание сможет ее более полно ассимилировать, оно получит достаточно сил, чтобы увеличить масштаб нашей системы отсчета и границ нашей деятельности. Это таинственное море, из которого бьют ключи всей нашей жизни и без которого мы уже не являемся теми, кто мы есть. Это наше фрагментарное видение богов.
Глава 10. Воссоздание таинства в бесплодное время
Лишь таинство позволяет нам жить.
Гарсиа Лорка
Не я, не я, но ветер, который пронизывает меня.
Д.Г Лоуренс
Ошибочно говорить: "Я думаю". Надо было бы сказать "Меня думает".
Артюр Рембо
Богам нужна вера, а люди хотят иметь богов.
Терри Пратчетт. "Маленькие боги"
Жить – значит вести войну с троллями в своем сердце и своей душе.