Генрик Ибсен
В архивах человечества нет очень древних документов, поэтому мы не помним то время, когда люди имели прямую связь с богами.
Сегодня я следил за освобождением девяти шахтеров из завалов шахты в Пенсильвании. После того, как они пробыли несколько дней в воде, на глубине 240 футов от поверхности земли, их спасение было поразительным, ошеломляющим и, конечно, чудесным. Их не оставили товарищи, их семьи рыдали и молились одновременно, и расчеты, куда нужно подать воздух, чтобы он вытеснил откачиваемую воду, и дать им хотя бы немного тепла, были научными, но вместе с тем все происходило наудачу. Вечером многие собирались по молельным домам, чтобы поблагодарить своего Бога за освобождение. Я бы присоединился к ним, если бы там был. Пусть это была прихоть богов, а в других случаях многие погибли бы. Важно, что эти остались живы; на тот момент этого было достаточно.
Я согласен с Овидием, который в своих "Метаморфозах" написал: "Праведных боги хранят: почитающий – сам почитаем". Здесь нет никакого зла, это просто воздействие тех сил, которые мы называем богами. Как великие колебания природных сил, которые существуют до сих пор, они нас сохранили, чтобы мы умерли другой смертью в другое время. В этом маленьком городке сегодня вечером отмечали оберегающую веру в Бога.
Однако для большинства из нас боги исчезли, оставив после себя бесплодный мир. Некоторые из них стоически приспособились, умудрившись сохранить себя в целости во время своего отсутствия. Поэт Стефен Данн дает наставления своему панегиристу:
Скажи им, что, умирая, я не верил в Бога:
Он был просто историей,
Которую я когда-то любил, как и многие другие истории,
Со всеми ее величайшими тайнами и чудесными спасениями,
При всей ее высокопарности и пышности. Все дело в том,
Что я научился жить без надежды на загробную жизнь,
Насколько я смог, почти что счастливо
В сегодняшнем разграбленном сверкающем мире.
Переход из града небесного на грешную землю длился века. Сверкающий центр Западного мира уже исчез, когда Данн описал свое последнее великое видение метафизической гармонии, моральной причины и следствия и кульминации в фантазии о спасении. Но пышная роза, которая служила ему блаженным божественным видением, сменилась машиной, а затем – Интернетом и разными другими энергиями, которые будут продолжать сверкать в темноте. Вольфганг Кёппен так описывает этот переход:
…вспомни, какую силу в эпоху Средневековья давало людям привлекавшее их небо……Осел тащил повозку. Он воображал, что тащит ее на небо, и скоро начнется рай, и там ослы уже не будут таскать поклажу, и пастбища будут вечно зеленеть, и хищные звери станут ласково играть с ним.
Но постепенно осел начал замечать, что небо-то не приближается, он почувствовал усталость, сено религии уже не так манило его, ему уже не хотелось столь храбро идти вперед. Тогда, чтобы повозка не остановилась, голод осла переключили на земной рай, на некий общественный парк, где всем ослам дадут равные права, кнут будет отменен, поклажа станет легче, корма – лучше; но и к этому Эдему путь долог, цель не приближается, и осел опять начинает упрямиться. К счастью, ему всегда надевают шоры, поэтому он не замечает, что идет не вперед, а только по кругу, и что он не тащит повозку, а вертит карусель, и, может быть, мы просто развлечение на празднестве богов, боги после ярмарки забыли убрать карусель, и осел все еще вертит ее, а боги и не вспоминают о нас.
Когда попутчик главного героя сказал, что если бы он так же смотрел на мир, как он, то скоро покончил бы с собой, но тот ответил, что он не хочет торопиться к своему концу, каким бы он ни был. Если бы ему должна была открыться истина, он хотел бы ее увидеть, даже если бы испугался, что не сможет ее выдержать. "Наряду с миром, с жизнью существует еще что-то, чего мы не видим. Но вот что это?" О том, что доступно нашему видению, мы знаем. Половина мира живет, купаясь в материальном изобилии, а другая половина – за чертой бедности. Половина мира находится в некой зависимости – от власти, пищи, богатства – от того, что дает им надежду на изменения. Однако правительства и корпорации давно лишились прав на народное доверие. Нет ни одной компании, увещеваниям которой можно полностью доверять, нет правительства, которое не было бы пропитано лицемерием.
Может быть, так было всегда, но обещания материализма и прогресса в достижении мира, спасения, душевного покоя и, главным образом, смысла явно увенчались неудачей. Если бы всего этого удалось достичь, свидетельства тому мы видели бы вокруг нас; вместо этого мы видим психопатологию и страдания души. Мы превратили в богов прогресс, материализм и другие идеологии, тогда как сами боги, как отметил Юнг, стали болезнями.
И чем же мы стали? Согласно Т.С. Элиоту, мы стали полыми людьми:
Мы полые люди
Мы набивные люди
Труха в башке,
Как в мешке. Увы!
Наши засушенные голоса,
Если шепчемся,
Безотносительно голосят,
Как ветер в сухой конопле,
Как шаги крысят
По стеклянному бою в погребе где ни капли…
Согласно содержанию романа Роберта Музиля "Человек без свойств" (Der Mann ohne Eigenshaften), написанного в 1930 г., мы потеряли свою душу и свою индивидуальность. Спросим себя: что же представляет собой человек без свойств?
Ничего. Именно ничего! <…> Нынче их миллионы…Это порода людей, рожденная нашим временем!… Погляди на него! [современного человека]… То есть вид у него настолько интеллигентный вообще, что какого-то единственного, определенного содержания лишен!
В данном контексте я бы перевел слово Eigenschaften скорее как "характеристики", ибо человек без характеристик – это, в конечном счете, человек без характера. Отличительная черта нашего времени заключается в том, чтобы оставаться между -как отметил Хайдеггер, – между богами, которые исчезли, и богами, которые еще не появились, между Поццо и Лаки, которые ждут Годота, между эйхмановской "банальностью зла" (по выражению Ханны Арендт) и мироощущением поэта Карла Денниса, который обращается к вопросу существования своего собственного рая или ада:
Скорее всего, я не двинусь с места, навсегда застыв [в этой жизни],
Приговоренный к созерцанию вечного повторения
Времен года: лета и осени, зимы и весны…
Оставшись лишь тенью – слишком слабой, чтобы открыть дверь [в новый мир].
Закончу, пожалуй, стенанием израильского поэта и прозаика Амоса Оза :
Осталось лишь море,
И хотя оно изменилось: из ярко-синего Стало серым.
Ребенок не верит.
Или верит.
Пусть верит.
Какая разница.
Глубинная психология появилась более века тому назад, и ее появление было далеко не случайным. Понятие "психоанализ", которое впервые было использовано в статье, вышедшей в 1896 году, указывало на его главную цель – сдерживание напряжения противоположностей в течение великого между: между разными стадиями человеческой жизни, между прежними, подразумеваемыми соглашениями с Вселенной – и более новыми и более сложными представлениями, между духовными заповедями, питавшими наших предков, и образами, которые стали доступными нам сейчас. Мы утратили ощущение видения Овидия, согласно которому связь с невидимым миром существовала везде и всюду, а природа была живым свидетельством деяний богов. Мы отошли от признания гностического Евангелия, в котором говорится, что Царствие распространяется на всю землю, и при этом мы его не видим . Мы забыли о выводе, к которому пришел Марк Аврелий:
Любопытствующим: "где ты богов видел и откуда взял, что существуют они, чтобы так их почитать?" Ну, во-первых, и глазами можно их видеть. Кроме того, я и души своей не видал, а ведь чту же ее. Так и с богами: в чем вновь и вновь испытываю силу их, чрез то постигаю, что они существуют, и вот благоговею.
У нас нет таких возможностей получить непосредственное переживание, как это было в эпоху античности. Следует помнить, что значит слово "боги" для нас, живущих в эпоху постмодернизма. Ричард Тарнас выражает это кратко и емко: "Считается, что реальность наполнена и структурирована присутствием мощных нуминозных сил, которые воплощаются как мифические божества" .
Таким образом, боги порождаются нашим почтительным отношением к тем мощным энергиям, которые пронизывают мир. Однако мы пришли к осознанию не только внешних, но и внутренних аспектов нашей самости как "первобытных психических форм, которые структурируют и стимулируют поведение и переживание человека… как проявление коллективного бессознательного, присутствующее у каждого человека".
В таком случае, если мы говорим о богах, значит мы признаем существующую между нами дистанцию, ибо мы превратили их в существительные. Но вспомнив о том, что они являются не существительными и не объектами, а глаголами и процессами, мы сделаем шаг по направлению к воссозданию таинства. Дилемма современного человека как раз и заключается именно в том, чтобы совершить этот шаг, который Уильям Блейк назвал "обновленной невинностью" (reorganized innocence).
Такая невинность во многом была характерной чертой первобытного состояния людей, которые испытывали религиозное переживание. В состоянии трепета они обратились к метафоре, ибо то, что действительно является трансцендентным, не может содержаться в общих понятиях, относящихся к мышлению и чувственному восприятию. Очевидно, такие метафоры имеют следующую тенденцию: когда они переносятся на переживание другого содержания, они застывают, становятся артефактами сознания и уже не воплощают эмпирические образы.
Трудности в передаче изначального откровения приводят к догматизму, возникновению ритуалов и закреплению их в культовой практике.
Опыт [религиозного переживания] обрастает догмами, которые пытаются его объяснить, защитить и передать другим. Очевидно, что сама по себе догма не содержит никакого таинства, хотя в ней может очень искренне говориться об изначальном переживании этого таинства. Главным мотивом ритуалов является воссоздание и, будем надеяться, возвращение к жизни изначального переживания мистической сопричастности, participation mystique, сопутствующей феноменологическому переживанию. Спустя какое-то время, в результате многочисленных повторений, ритуал может постепенно застыть и омертветь, утратив способность к воссоединению его участника с изначальным аффектом. То же самое можно сказать о культовой практике, которая, с одной стороны, отличает одни группы населения от других, а с другой – со временем может стать властной и подавляющей.
Вследствие снижения аффективной связи с изначальным образом такой религиозный опыт обрастает различными институтами, с целью сохранить то сокровище, которое одухотворяло наших предков.
Как нам всем известно, со временем власть начинает больше угнетать, чем служить внешним выражением изначального опыта, деспотично навязывая свои ценности всему обществу. И со временем эти институты начинают жить своей собственной жизнью, а сохранение их тлеющей святости постепенно становится их собственным raison d'etre. Все боги скрылись под землю только затем, чтобы появиться где-то еще.
Если мы будем относиться к богам как к фактам, а не как к метафорам, мы уйдем в споры о достоверности фактов вместо постижения их смысла. Фундаменталист привязывает свои верования к фактам и тем самым ограничивает духовную жизненную силу, отказывается обсуждать преследующие его насущные вопросы, выстраивая ригидные защиты. С другой стороны, атеист отстаивает то, что и так ясно, путается под воздействием внешних институциональных форм и упускает возможность смотреть глубже, которая всегда возникает при столкновении со смыслом божественности.
Когда общественные институты превалируют над личным переживанием, их подавляющее воздействие будет проявляться в виде депрессии и оцепенения, которые предшествуют погромам и крестовым походам. Именно этот смысл составляет содержание критики Кьеркегора и Ницше в XIX веке, а также так называемой "смерти Бога", о которой говорили теологи в XX веке. И те и другие отмечали, что imago Dei – образ Бога – застыл и перестал вызывать трепет у сопричастных ему людей. Со временем собственный импульс и своекорыстие институтов могут даже помешать людям испытывать первичное религиозное переживание, ибо оно могло бы нести угрозу их стабильности и социальным представлениям, которые они охраняют.
Юнг сказал, что боги стали болезнями. Их имена, которые когда-то были лучезарными, превратились во внешние оболочки. Как я уже отмечал, самый древний религиозный грех заключается в поклонении этой скорлупе, которую покинула энергия. Он называется идолопоклонством, и в наше время возродилось множество лжебогов. Посмотрим на современный пантеон: безграничный Прогресс, увесистый Материализм, героическое Здоровье, нормативный Нарциссизм, омерзительный Национализм, рассуждающий Сциентизм и многие другие. Никто из них не спасает, не создает близость, никто из них не имеет силы, и все мы прекрасно это знаем.
Тогда ничуть не удивительно, что психодинамическая психология появилась в последнее десятилетие XIX века, ибо она позволяла приблизиться к разверзшейся пропасти, которая открылась человеческой душе. Прежние установления не могли предложить огромному числу людей ничего такого, что затрагивало бы их душу, а новая научная парадигма хоть и дала огромный толчок продвижению в материальной сфере, но ничуть не удовлетворила духовный голод.