Чтобы удержать указанное различие, следует найти эстетические данные для разрешения проблемы, как может выполняться, по словам Лейбница, exercitium arithmeticae occultum nescientis se numerare animi, или другой проблемы, аналогичной той, которую ставил в свое время Кант: каким образом душа может находиться в мире, присутствуя в существах, подобных существам материальной природы. Говоря современным языком, возможно ли присутствие души в таких природоподобных существах, как искусственный интеллект, робот. Как пишет Кант, необходимо "найти силу внешнего действия, а также рецептивность, т. е. способность воспринимать извне, в такой субстанции, соединение которой с человеческим телом есть только особый вид [соединения]. Мы не располагаем никаким опытом, на основе которого мы могли бы познать такой субъект в различных отношениях, которые единственно только и были бы пригодны к тому, чтобы раскрыть его внешнюю силу или способность; гармония же с телом представляет собой лишь отношение внутреннего состояния души (мышление и хотение) к внешнему состоянию материи нашего тела и, следовательно, не раскрывает отношения одной внешней деятельности к другой внешней деятельности, а потому вовсе не пригодна для разрешения поставленной проблемы. Вот почему возникает вопрос, возможно ли вообще при помощи априорного суждения разума раскрыть силы духовных субстанций… Если мы поэтому оставим пока в стороне доказательство, исходящее из гармоничности [мира] или из божественных целей, и спросим, возможно ли когда-нибудь на основании нашего опыта такое знание о природе души, которого было бы достаточно для того, чтобы исходя из него познать, каким образом она присутствует в мировом пространстве как в отношении материи, так и в отношении существ одинаковой с ней природы, – то тогда выяснится, есть ли рождение (в метафизическом смысле), жизнь и смерть нечто такое, что мы когда-нибудь сможем постигнуть при помощи разума". Стало быть, призвание философии искусственного интеллекта заключается в мастерстве постижения природы эквивалентов разума, интервала между нами и нами же созданным, между подлинным впечатлением и искусственным, деланым впечатлением, описания "внутреннего состава далеких миров, которыми являются другие существа" (М. Пруст) – носители не только естественного или универсального, но и интеллектуально схожего с нашим искусственного разума. Как считал К. Льюис, чтобы построить правдоподобные и волнующие "иные миры", мы должны опираться на единственный реальный "иной мир", известный нам, – мир духа. Но может ли стать духовная субстанция духовным автоматом, может ли последний развить чувственность внутри его собственной системы, способен ли искусственный интеллект давать самому себе закон действия, не станет ли сам робот знаниевым фанатом? Построение теории искусственного интеллекта предполагает своего рода компаративистику: сопоставление способов, посредством которых строит восприятие человек и робот, процедур обучения, характерных для того и другого, изучение того, чем машинная логика отличается от человеческой логики, от открываемой искусством логики чувств, мы пока мало занимаемся историей внутреннего взаимодействия смешанных команд людей и роботов.
Мировая художественная онтология, освещающая культурные формы и образцы технологического мышления, феномен, описываемый Ницше как искусственное искусство, современная искусствоведческая интерпретация идеи символического подобия, разброс значений, характеризующий отношение между произведением искусства и техникой имитации, – все это способствовало движению сознания, которое пока кибернетически темно. Как писал Валери, l’opération du poète s’exerce au moyen de la valeur complexe des mots, c.-à-d. en composant à la fois son et sens… comme l’ algebre operant sur des nombres complexes. Но можно ли уподобить творчество поэта и творчество программиста, поэзию и математику? XX–XXI века подготавливают почву, на которой философия искусства моделирует самые незаметные антропологические изменения эстезиомашинного смысла, включающие в себя все пространство человеческих переживаний, надежд, разочарований, принцип относительности драматических сценариев конструирования воображаемых возможных миров, она отвоевывала вариативное измерение, в котором объективация искусственного интеллекта обладает именно той направленностью, которая позволяет приблизиться к пониманию, может ли он творить. Рассматривая технологию как некий новый трикстер, Э. Дэвис пытается ввести структуры для понимания этого пространства: "Мы ожидаем от машин магического удовлетворения, которого они просто не могут нам дать; и нас продолжают постоянно вводить в заблуждение их непредсказуемые последствия. У технологий есть своя собственная и все более чуждая нам повестка дня, и человеческие интересы сохранятся и будут успешно развиваться, только когда мы научимся относиться к технологиям не как к рабам или простому продолжению нас самих, но как к неизвестным конструктам, с которыми мы вступаем в творческие союзы и заключаем осторожные соглашения. В частности, так обстоит дело с информационными машинами. На какое бы социальное, экологическое или духовное возрождение мы ни надеялись в новом веке, оно настанет в контексте коммуникационных технологий, которые уже покрывают Землю сетью разума и виртуального света". Но как человек может выстроить практики со-переживания опыту другого, сколько проб и опытов нужно свершить, чтобы "мудрый вкус мог лучшее избрать" (Микеланджело), и будет ли вообще иметь опыт этот другой, смотрящий на нас глазами робота (не будет ли обращать его взгляд (этот сознательно выполненный кем-то другим зрительный акт) как взгляд горгоны Медузы, все живое в камень), не окажется ли, что он не имеет места в том, что видит? Обращаясь к феномену компьютерного зрения, стоит задаться вопросом о метафизическом родстве глаза робота и человеческого глаза, и тот и другой смотрят на себя в зеркало, но при этом не наш глаз видит себя и зеркало, но "разум, который один знает и зеркало, и глаз, и себя" (Декарт). А что видит искусственный разум, смогут ли человек и машина выступить носителями некоего нового творческого восприятия?
Современное представление о целях, мотивах, обстоятельствах и стратегии разработки искусственного интеллекта, изучение способности интеллектуальных систем выполнять собственную творческую миссию, которая изначально мыслилась в качестве реализуемой только в антропологической перспективе, о границах искусственного разума (ведь нельзя сообщить все, быть всезнающей фигурой, изобрести нечто информационно исчерпывающее, информация – неисчислима и неиссякаема, невозможно бесконечно точное измерение ее), о динамике конвергентного развития в целом связано с пониманием того, как антропологическая культура сможет выработать свой собственный взгляд на структуру другой деятельности, как она может быть переведена в универсальные знаковые системы непонятно как действующего иного разума, каковы предпосылки общения этих двух разновидностей разума. Сложно представить себе, будет ли это культура общения разума со своими произведением, или это общение выйдет на какой-то новый, еще неведомый нам уровень – уже сейчас ставится вопрос о том, будут ли рассматривать нас роботы в качестве партнеров по общению, создадут ли они собственное лингвистическое поле. Каким образом эти процессы будут интерпретироваться эстетическим наблюдателем, как им будет воспринято облако робототехники, как конвергентная проблематика будет ставиться в контексте эстетической повестки дня, предполагающей участие искусства в ее обсуждении? Возможно ли проводить эстетическое исследование с помощью умных машин? Множеством вспышек может быть освещена деятельность художника виртуального пространства, осуществление которой пытаются совместить с проектным методом построения эстетического пространства, оно предстает искусственным и придуманным, в нем выполняется процедура редукции к визуальности, когда все появляется и исчезает, мерцает, словно изображение на экране монитора. Этот проектный метод предполагает и расширение взаимодействия изящных искусств и технизированных наук, обращение к таким атрибутам эстетической субстанции, как "совершенствование человеческого действия посредством интеграции технологий", совершенствование человека как основной концепт конвергентного произведения. Эстетика своими руками обрисовывает странный образ природоподобного, разрабатывает его скульптурную технику, с помощью которой конвергентная матрица может быть включена "в творческий процесс технологического развития". Современная эстетика превращается в некую метадисциплину, и поэтому не удивительно, что ее нормы входят в число базовых правил, определяющих формат конвергентного процесса, поиск новых методов визуализации, которую исследователи рассматривают как "мета-репрезентацию мира в числовой форме", уделяя при этом пристальное внимание построению сети "виртуальных социальных соседей". Язык искусства рассматривается в качестве специфических операций по переводу в универсальные понятийные системы, по кодированию, декодированию и перезаписи эстетических онтологий, языков символического движения сознания (у этих операций, конечно, мало общего с решением символически формализованных задач, выполняемых компьютерной программой, поскольку невозможно алгоритмизировать творческий поиск, но они незаменимы при исследовании внерациональных структур компьютерного знания), по извлечению смысла квантовоподобных эстетических состояний. В данном случае нас интересует рефлексия над соотношением таких семантических типов подобия, как богоподобие человека, конвергентность и фрактал. В силу условий, которые признаны необходимыми, важно обратиться к пониманию семиотического процесса, предполагающего в том числе и экспертизу с помощью цифровой эстетики, построенную на принципах Байесовой сети. Рассматривая способы участия хаоса – этой конструктивной силы – в построении образа, Я. И. Свирский отмечает, что саму "хаотическую составляющую, наряду с алгоритмами преобразования, можно считать внутренними свойствами среды, на которой происходит самоорганизация образа". От идеи хаоса никуда не уйти и при формировании компьютерного образа мира, и при осмыслении процесса создания произведения искусства.
Надо признать, что математическое программирование, как математика в целом, уходит своими корнями в философию, во внутренне присущие ей структуры эстетического синтеза; понимание такой укорененности имеет давнюю историко-философскую традицию: уже Кант усматривал в числе феномен, связанный с "эстетическим охватыванием, объединением множества". Но насколько действенным и действующим является осмысление опыта прочтения текстов и тестов искусственного интеллекта, математической теории информации в философии и эстетике?
Можно посмотреть на искусственный интеллект как на эстетический феномен, который вырастает из неприродности человека, из ненатуральности сознания, которое тем не менее нельзя искусственно составить (сознания, содержащего в себе искусственные композиции, цифровые коды, связки, метафоры близости и так далее) – а такой ракурс нередко встречается в современных исследованиях – с позиций кантовской идеи чистого разума, согласно которой природа человека неизменна: пока природа людей оставалась бы такой, как теперь, их поведение превратилось бы в простой механизм. Но если исходить из такого механистического момента, то надо признать, что вряд ли оправдано беспокойство, выражаемое подчас по поводу самой "умной машины", поскольку она есть произведение человеческого разума, а в нем "ничто не может ускользнуть от нас, так как то, что разум всецело создает из самого себя, не может быть скрыто, а обнаруживается самим разумом, как только найден общий принцип всего им созданного". Но в чем заключено это общее и где оно располагается? Возможно ли со-творчество человека и робота? С другой стороны, для эстетики искусственного интеллекта принципиально важно то, что самому человеку не может быть эстетически возвращено естественное богатство его сущности, что само прекрасное неестественным образом вписано в пейзаж восприятия. Следует ли эстетически смотреть на робот как на то, что превратилось просто в механическую игрушку или в театр анимации, где куклы-актеры приводятся в движение людьми, первые прекрасно жестикулируют, но в их движениях нет жизни, поскольку куклы-марионетки управляются механическими, автоматическими, иногда даже электронными устройствами.