* * *
Ты знаешь, как это бывает
Ты вдруг проснешься в тишине
И в ней отчетливо узнаешь
Тот голос, что звучал во сне
Слова вдруг лягут на бумагу
Необъяснимою строкой
И в сердце радость и отвагу
Заменят грустью и тоской
Все, что терзало и пленяло
Вдруг растворится в суете
И то, что душу наполняло
Умрет в звенящей пустоте
* * *
Приходит запоздалая весна
И тают запоздалые узоры
Рождая запоздалые слова
И ими зачарованные взоры
И тает лед, рожденный тишиной
И гаснет пламя вдохновенной страсти
Прощаясь с запоздалою зимой
И отражаясь запоздалым счастьем
В душе, отогреваемой весной
Проснется вера, вырвавшись из страха
Родится мудрость, ставшая собой
И вечность, отделенная от праха
И свет необычайной чистоты
Укажет предстоящую дорогу
Ведущую из вечной мерзлоты
К теплу Всесогревающего Бога
* * *
Поступью легкой, незримою
Время идет незамеченным
Разумом хлестко гонимые
Прячутся истины вечные
В душах несчастных избранников
Сея разброд и шатание
И очаровуя странников
Молча пророчат изгнание
Роясь на свалке сознания
В поисках слов убедительных
Я нахожу лишь страдания
Стойких пороков губительных
Ему казалось, что из-за своей бездарности или по каким-то другим, непостижимым для него причинам, он не сможет передать – сначала бумаге, а затем и людям – той небесной гармонии, которая была ему открыта и доверена. Что он просто не способен и не достоин вобрать в себя эту великую Божественную гармонию. И тогда он испытывал настоящее отчаяние.
* * *
И с небес вдруг опустится мрак
На священное света вместилище
И ко мне вдруг приблизится Враг,
Угрожая чистилищем
И разверзнется бездна без дна
И из сердца опустошенного
Сокровенные вырвет слова
Словно к смерти приговоренного:
Отойди от меня, забери
Свои жалкие искушения!
И ко мне ты не подходи -
Не твои здесь владения!
* * *
Бреду в бреду,
Не разбирая слов
Иду в беду,
Не отличая снов
От яви злой
Где быль, там боль
Где сон – покой
Где пыль, там тлен
Там рай, здесь – плен
И дрожь, и трепет
Бренных вен:
Воскрес певец запретных тем!
Народом окружен: Ура!
Начнется новая игра
С утра…
Фанфары бравурно гремят
И свечи траурно горят
Толпой обласкан и воспет
Поэт…
Вдруг стих внезапно воспарил
И стих фальшивый перезвон
И бой часов остановил
И замер жизни камертон
И потускнели зеркала
И обнажен предсмертный стон…
А в небе ангелы парят
И долго люди говорят,
Почтенье внешнее храня,
А меж собою – хороня
Меня.
Но сны все же продолжали дарить его юной душе возвышенные и необычные образы. Постепенно он научился более точно передавать то настроение, которое оставалось у него после таких ночных переживаний. На свет появлялись странные и необъяснимые строки. Порой ему казалось, что написанные его собственной рукой стихи куда-то зовут его, призывая исполнить какую-то высокую миссию и предрекая ему не совсем обычную судьбу.
* * *
И будут ставки высоки
И будут цели велики
И будет истина близка
Но поглотит ее тоска …
Вернись к себе, приди в себя
Найди в себе святой огонь
Войди в него – сожги свой страх!
Тот, что привел ты за собой
Тот, что привел тебя сюда
Тот, что водил тебя везде -
Гори!
– Горит в святом огне!
Бог возвращается к тебе!
И только думая о Нем
Ты сам становишься собой
Из темной ночи – светлым днем
Из пепла – пламенным огнем
И чтобы стать своей судьбой
Ты должен быть самим собой!
Ты возвращаешься к себе
Ты возвращаешься к судьбе …
Судьба моя – вести других
К своей несбыточной мечте
* * *
Наслаждаясь своей вдохновенностью
Поражаясь величию образов
Загружу я себя повседневностью
Плача рифмой и радуясь прозою
Расклонируюсь клоунов кланами
Святотатцами лика прекрасного
И своими реальными планами
Уничтожу я чувство ужасного
О себе заявлю я решительно
И обрушусь войной на устои я
И весенним ручьем очистительным
Разольюсь в океане истории
И паря над полями безбрежными
Где живет только юность беспечная
Буду сеять наивно и бережно
Неразумное Доброе – Вечное
Юность незаметно миновала. Оказавшись в университете, куда он поступил, чтобы научиться разговаривать с миром, он продолжал свои словесные изыскания. Правда, большей частью они сводились к вольному обращению с энергетикой слов. Он беспардонно ломал и крушил образы, созданные словами и их устоявшимися сочетаниями. Особенно ему нравилось издеваться над штампами и стереотипами, которые складывались годами, в результате теряя не только свой изначальный смысл, но и какой-либо смысл вообще. Кабинет франкофонии, где его вместе с другими студентами пытались обучить французскому языку, он обозвал кабинетом франкофобии. Это название сразу же распространилось по всему учебному заведению, заменив собой настоящее. Лексический минимум он переименовал в лексический максимум. Это понравилось даже преподавателю латыни, так как намного точнее передавало смысл данного понятия для студентов (да и для преподавателей тоже).
Ему навсегда запомнился один случай. Все студенты и преподаватели пользовались пожелтевшими учебниками, выпущенными еще сорок, а то и пятьдесят лет назад. Как правило, все они были написаны одним человеком – профессором по фамилии Гак. Для факультета, на котором он учился, он значил больше, чем Ленин для СССР. Без ссылок на работы Гака на зачетах и экзаменах делать было нечего. Ты мог забыть свое имя, но имя Гака было свято и незабвенно.
И вот, в один из обычных учебных дней, когда "казалось бы, ничто не предвещало" ничего из ряда вон выходящего, перед началом очередной лекции в аудиторию входит декан и говорит: "Занятий не будет. Все – в актовый зал! Там будет встреча с профессором Гаком". И декан быстро уходит. Все просто обомлели. "Как с Гаком? Он – что, жив?" Изумлению публики не было предела. Если бы объявили о визите вечно живого Ленина, эффект был бы намного меньшим. Удивились даже опытные преподаватели: в свое время они тоже учились по книгам Гака. Похоже, профессор был действительно бессмертен, так же, как и его труды. На этот раз в актовый зал стоило сходить, хотя бы для того чтобы убедиться, что все это не розыгрыш и не шутка.
Увидев знаменитого корифея, все были удивлены еще больше. На вид профессору было никак не больше шестидесяти лет. По-видимому, он начал писать свои учебники, как только научился сидеть и держать головку. Однако Гак оказался весьма интересным и живым человеком. На заумный вопрос одного из преподавателей "Почему уважаемый профессор сказал так-то и так-то в такой-то своей работе" Гак спросил: "Простите, в каком году я это сказал?" Преподаватель порылся в старинной книге и уточнил: "В 1973". И тут профессор выдал: "Господи, неужели вы думаете, что я помню все глупости, которые я наговорил за свою долгую жизнь?" Сконфуженный преподаватель утонул в громе студенческих аплодисментов. После этих слов Гака зауважали и полюбили все и по-настоящему. Та историческая встреча навсегда вошла в историю университета и в его собственную память.
Конечно же, он не мог не среагировать на это. После этого выдающегося события, как только кто-то из его товарищей начинал рассказывать какую-то ерунду, он, подняв голову, с возвышенной интонацией, независимо от пола рассказчика, говорил: "Молчи, дура! Я Гака видел!" Со временем это высказывание стало визитной карточкой его факультета.
Вдохновленный бессмертной песней "Гоп-стоп, мы подошли из-за угла", которую его товарищ по общежитию слушал день и ночь, он обозвал его придуманным им словом "гопник". Затем он щедро подарил это слово всему миру, нацарапав на трамвае "Смерть гопникам!" и подписавшись "Неформал". С тех самых пор это слово и появилось в обиходе, а между "гопами" и "неферами" началась непримиримая война, которая кое-где продолжается по сей день.
Во время большого перерыва он вместе с друзьями отправлялся перекусить в столовую, которая находилась на первом этаже. Здесь, между изысканными блюдами дешевой студенческой кухни, обитала интересная повариха. В ширину она была раза в два больше, чем в высоту. Иногда, выбирая какой-нибудь десерт или закуску, от которых в этой столовой оставались только названия, среди тарелок со снедью он вдруг неожиданно обнаруживал голову Терезы. Именно так звали "хозяйку" этого "злачного заведения". Только белый приплюснутый колпак позволял отличить ее от не вполне свежего холодца, стоявшего рядом. Естественно, придуманное им название подошло как нельзя кстати. Через месяц после его обнародования все студенты и учителя отправлялись перекусить ни куда-нибудь, а в "кафе" с гордым названием "У Терезы". Несколько лет спустя, когда чувство глубокой ностальгии внезапно привело его в альма-матер, на стене, выходящей на улицу, он увидел большую вывеску "Café Ches Thérèse". Он даже пожалел, что в свое время не запатентовал это название.
Закончив обучение изящной русской и нерусской словесности, он оказался в одной из коммерческих фирм, которые почковались на теле его страны, разрываемой бандитскими девяностыми годами. У одного из людей в погонах, обеспечивавших их бизнесу милицейскую поддержку, он спросил: "Почему на одном из главных милицейских зданий висит табличка "Региональное управление по организованной преступности (РУОП)". Неужели у милиции теперь нет никаких секретов от народа, и они называют все вещи своими именами?" Милиционер не понял всей глубины его мысли и спросил: "Что ты имеешь в виду?" На что дипломированный лингвист терпеливо объяснил, что неплохо было бы вставить "по борьбе" с организованной преступностью, а то слишком уж откровенно получается. Он бы и забыл об этом разговоре, если бы при очередной "зачистке" их офиса не увидел на широких спинах маскированных бойцов надпись "РУбОП". Буква "б" хоть и была маленькой, но все же придавала видимость законности деятельности этого учреждения.
Невольно он обогатил и иностранный язык. При общении с баронессой, приехавшей "из самого Парижу" посотрудничать с их фирмой по поводу отделки фасадов, он забыл, как по-французски будет "ремонт". Это русское слово показалось ему вполне французским, и он несколько раз уверенно и твердо его употребил, грассируя звук "р" и пряча в нос "н". Аристократке понравилась предложенная им инновация. По смыслу получалось что-то вроде "переделка" или "повторное возведение". Поработав немного, она увезла это слово с собой, даже не сказав "мерсибо".
Шло время. Он взрослел и становился старше. Вместе с ним росли и его чувства. Грубый бизнес сменился "мягким", постепенно приближавшим его к заветным целям. В итоге он понял, что занимаясь каким-либо бизнесом, он губит себя и изменяет не только своим лучшим чувствам, но и самому Богу, который ожидает от него совершенно иного. Узнав, что такое настоящая поэзия, он перестал писать стихи. Он понял, что стихами он не может передать и малой доли того чувства, которое должно их наполнять. Его мысли были достойны гораздо лучшей формы, чем позволяли найти его стихотворные способности. Попадая на ту же высоту, что и остальные поэты, он не мог вернуться назад, не растеряв по пути высокие чувства. Оставшиеся ощущения не позволяли найти на земле ресурсы, необходимые для настоящей поэзии. Одно время он даже считал, что ему никогда не добраться до тех высот, откуда приходило вдохновение для настоящих поэтов. Но энергия слов не хотела его отпускать. Та реальность, которую позволяли создавать слова, захватывала его воображение. В его душе еще не было единственного и настоящего компаса, так необходимого любому человеку. И тем более нужного тому, кто занимается творчеством. Не имея истинной веры, он все-же решил попробовать свои силы в прозе.
Справедливости ради нужно сказать, что его тексты того периода снискали ему определенную известность и даже позволяли неплохо существовать. Так появлялись на свет его произведения, наполненные тоской и безысходностью. Он сам удивлялся их успеху, и, пытаясь объяснить его, думал примерно так: "Неужели людям мало собственной печали? Зачем они ищут чужую печаль, оформленную в модную упаковку, под названием "страдание ищущего разума в гибнущем мире". Он размышлял над этим, пока не сделал для себя важное открытие. Видя, что не только они, но и "лучшие умы человечества" томятся в отчаянии и упадке, собственное падение казалось людям, питающимся этой "современной культурой", не таким страшным, каковым являлось на самом деле. Не умея бороться с проблемами в собственной жизни, они щедро наполняли ее чужими грехами и всепоглощающими страстями. На их фоне собственная потерянная жизнь выглядела несколько привлекательнее. И он "помогал" этим людям, рассказывая им длинные и короткие, выдуманные и невыдуманные истории из своей и не своей жизни.
"Продвинутые" молодежные журналы, ведомые заимствованными лозунгами "новой эстетики" и "расширенного сознания", с удовольствием печатали его произведения. До тех пор, пока очередной такой журнал не погибал в бездне, рожденной из пустоты, которую авторы сами создавали, "продвигая" своих читателей так далеко, как те и не собирались. Он понимал, что занимается совершенно не тем, чем должен.
Его друзья активно звали его в журналистику. И особенно – в политическую. "Там ты сможешь развернуться по-настоящему!" – говорили они. "Да еще и неплохо заработать! Ведь в политике всегда есть с кем бороться!" Особенно активно такие призывы звучали в канун очередных политических выборов. Слава Богу, у него хватило ума не броситься в этот мрак. Глядя на тех, кто его звал, он понял, что попав туда, он уже не сможет вернуться назад без ощутимых потерь. Нельзя бороться с грязью, не испачкавшись в ней. Чтобы отмыться, не хватит никаких денег. А если и повезет, то, отмывшись, ты вдруг обнаружишь зияющую рану и абсолютную пустоту на том месте, где когда-то была душа. Звали его и в "серьезные" журналы "анализировать современное искусство". Но сам для себя он уже давно его проанализировал. И не найдя в нем ничего интересного, вынес ему свой собственный приговор. О какой работе критика можно было после этого говорить? Став критиком, он бы превратился в обыкновенного, правда, предельно старательного могильщика для этого искусства. Причем, в отличие от своих коллег, он бы его не убивал, нет, – он хоронил бы его живьем вместе с его прославленными авторами! Этот грех он давно за собой заметил и даже боролся с ним, но пока безрезультатно. Поэтому он не стал этим заниматься, отчетливо понимая, что подобное "творчество" благополучно умрет и без его участия. Вместо того чтобы ругать неудавшиеся произведения других людей, ему казалось более благородным самому создать что-нибудь достойное по сравнению с тем, что окружало его и попадало в поле зрения.
Настоящее призвание пришло к нему именно тогда, когда он понял и осознал все это. Когда же он не только понял, но и сумел отказаться от всех соблазнов и искушений, появилась возможность для начала реализации собственных планов. Этот момент отозвался в его душе новыми строками.
Дедушка и Смерть
Я рано жил и поздно умер…
"Подготовьтесь к старости! Переживите старость сейчас, и вы сможете встретить ее достойно, зная, что это такое! Подарите себе новые незабываемые ощущения, станьте на один день стариком, и вы еще больше оцените свою молодость!" В конце концов, настойчивые рекламные призывы проникли в его сознание. Он остановился и прислушался к электронному голосу, искусственно смодулированному и звучащему на "приятной для всех людей частоте". В конце послания сообщался адрес необычной фирмы, которая, в отличие от всех остальных, решила подарить людям немного отчаянья, чтобы хлебнув его полной грудью, они лучше оценили то, что имели.
В приемной его встретила приятная молодая особа, которая почему-то напомнила ему стюардессу. Он внимательно слушал ее и так же внимательно вглядывался в ее лицо, пытаясь понять, кто перед ним – робот или живой человек. Ему казалось, что девушка, беседовала с ним через свою улыбку. Она вся была слишком совершенна для живого человека. Предложение фирмы было простым до гениальности. В течение нескольких часов профессиональный гример превращал любого платежеспособного клиента в настоящего старика или старуху. Можно сказать, что в назначенное время в офис этой компании заходил молодой человек, а через некоторое время из него появлялся еще один престарелый гражданин. Грим имел свой секрет: он словно прирастал к человеку, на оговоренное время полностью заменяя ему настоящее лицо. Вся процедура нанесения волшебного грима проходила под наркозом. Подписав контракт и внеся полную предоплату, клиент садился в кресло, выпивал стакан приятного, но слегка приторного напитка и засыпал глубоким сном. Просыпался же он абсолютным стариком. В новой жизни его встречала все та же улыбчивая "стюардесса" и врач со шприцом наготове. Не все переживали спокойно внезапную и глубокую старость. Некоторых приходилось слегка успокаивать.