2. В качестве Повествования (Романа, Страсти) любовь есть история, которая вершится, - в священном смысле слова: это программа, которую нужно пройти. Для меня, напротив, история эта уже совершилась; ибо событийного в ней только одно восхищение, чьим предметом я стал, а ныне с запозданием (и тщетно) повторяю его вновь и вновь. Влюбиться - это драма, если вернуть этому слову архаическое значение, которое дает ему Ницше: "Античная драма означала большие декламационные сцены, и этим исключалось действие (каковое происходило до сцены или за сценой)". Любовное похищение (момент чистого гипноза) происходит до речи и за просцениумом сознания; любовное "событие" носит иератический характер - это мое собственное, местное предание, моя маленькая священная история, которую я декламирую сам себе, и такое декламирование свершившегося (застывшего, забальзамированного, оторванного от всякого делания) факта - и есть любовная речь.
Ницше
Единение
ЕДИНЕНИЕ. Мечта о полном единении с любимым.
1. Наименования полного единения: это "единое и простое удовольствие", "радость беспечная и чистая, совершенство грез, исполнение всех надежд", "божественное великолепие", - это неделимый покой. Или еще: удовлетворенное обладание - я грежу, что мы наслаждаемся друг другом, абсолютно обладая друг другом; это пользительная услада, любовное пользование (слова эти - fraitif, fruition - чрезмерно книжны? Благодаря их начальной лессировке и потоку высоких гласных наслаждение, о котором они гласят, приумножается оральным - устным - сладострастием; произнося само слово, я наслаждаюсь этим единением во рту).
Аристотель, Ибн Хазм, Новалис, Музиль, Литтре
2. "С ее половиной срастаюсь своей половиной". Я только что видел фильм (впрочем, не очень хороший). Один из его персонажей поминает Платона и Андрогина. Решительно все теперь знают эту историю о двух половинках, которые стремятся вновь слиться (желание - значит испытывать нехватку того, что имеешь, - и дарить то, чего у тебя нет: дополнять, а не восполнять).
Ронсар, Лакан
(Полдня провел, пытаясь нарисовать, изобразить андрогина, о котором вел речь Аристофан: он с виду округл, у него четыре руки, четыре ноги, четыре уха, одна-единственная голова, одна шея. А как расположены половинки - спиной к спине или лицом к лицу? Скорее всего, животом к животу, поскольку так их зашивает Аполлон, стягивая складками кожу и образуя пупок; лица, однако, смотрят в разные стороны, чтобы Аполлону пришлось разворачивать их по направлению к разрезу; а гениталии - сзади. Старался-старался, но, плохой рисовальщик или посредственный утопист, так ничего и не достиг. Образ "древнего единства, желание и преследование которого и составляют то, что мы зовем любовью", - андрогин для меня неизобразим; по крайней мере, у меня выходили лишь чудовищные, гротесковые, невероятные тела. Из грезы получается фигура-несуразица - так и из безумия любовной пары рождается непристойность семейного хозяйства (один пожизненно готовит другому пищу).
Пир
3. Федр подыскивает образ совершенной пары. Орфей и Эвридика? Слишком схожи: изнеженный Орфей и сам-то был как женщина, вот боги и наслали на него погибель от женских рук. Адмет и Алкестида? Много лучше: возлюбленная замещает собой неродных родителей, она исторгает их сына из его рода и предоставляет ему другой; таким образом, здесь все-таки есть мужчина. И все же совершенная пара - это Ахилл и Патрокл; не по априорному предпочтению гомосексуализма, но потому, что в рамках однополости прочерчена разница: один Патрокл) был любящим, другой (Ахилл) - любимым. Итак - гласят Природа, мудрость, миф, - не ищите единения (амфимиксиса) вне разделения ролей, если не полов; в этом - основание любовной пары.
Пир, Фрейд
Эксцентричная (скандальная) мечта подсказывает противоположный образ. Я хочу, чтобы в дуалистической форме моих фантазмов нашлась некая точка без иного места, я воздыхаю (что не очень-то современно) по центрированной структуре, получающей равновесие благодаря плотности Того же самого: если все не в двоих, к чему бороться? Впору снова погнаться за множественным. Чтобы свершилось желаемое мною все (твердит моя мечта), достаточно, чтобы мы оба, и один, и другой, остались без места - чтобы мы могли магически подменять друг друга; чтобы воцарилось состояние "один за другого", словно мы - вокабулы некоего нового и странного языка, в котором абсолютно законно употреблять одно слово вместо другого. Это единение не имело бы пределов - не из-за широты своего охвата, но из-за безразличия к перестановкам внутри него.
(Что мне делать с ограниченностью взаимоотношений? Я от этого страдаю. Пожалуй, если меня спросят: "Как обстоят дела у вас с X…?", - я должен отвечать так: сейчас я исследую наши пределы, словно простофиля из пословицы, я сам тороплю беду, очерчивая нашу общую территорию. Но мечтаю я о всех других в одном; ведь если мне удастся соединить вместе X…, Y… и Z…, то из всех этих точек, ныне разбросанных как звезды, у меня получится совершенная фигура - родится мой другой.)
Пир
4. Мечта о полном единении: все утверждают, что мечта эта неосуществима, но она, однако, настырна. Я от нее не отступаюсь. "На стелах в Афинах, вместо героизации усопших, - сцены прощания, в которых один из супругов расстается с другим, сжимая руку в руке, наступает конец союзу, разорвать который удалось только третьей силе, так в этой выразительности проявляется скорбь […]. Без тебя я более не я". Изображенная скорбь и является подтверждением моей мечты: я могу в нее поверить, потому что она смертна (невозможно единственно бессмертие).
Франсуа Валь
Sobria Ebrietas
ЖЕЛАНИЕ-ВЛАДЕТЬ. Понимая, что сложности любовных отношений проистекают из того, что он без конца хочет присвоить в той или иной форме любимого человека, субъект принимает решение впредь отказаться по отношению к нему от всякого "желания-владеть".
1. Постоянная мысль влюбленного: другой должен мне то, в нем я нуждаюсь.
Но вот я впервые в самом деле напуган. Я бросаюсь на постель, размышляю и принимаю решение: отныне от другого ничем более не желать владеть. Это НЖВ (не-желание-владеть, выражение, подобное восточному) есть вывернутый наизнанку заместитель самоубийства. Не убий себя (по любви) подразумевает: прими это решение, решение не владеть другим. Именно в такой момент, когда он мог бы отказаться от обладания Шарлоттой, и покончил с собой Вертер: либо так, либо смерть (момент, стало быть, торжественный).
Вагнер
2. Нужно, чтобы желание-владеть прекратилось, - но нужно также, чтобы не-желание-владеть не было видно: никаких жертв. Я не хочу подменять жаркие порывы страсти "оскудевшей жизнью, желанием смерти, безмерным утомлением". НЖВ - не сродни доброте, НЖВ резко, жестко: с одной стороны, я не противопоставляю себя чувственному миру, я позволяю желанию переливаться во мне; с другой стороны, я подпираю его "моей истиной", а моя истина - любить абсолютно; иначе я отступлю, я распадусь, как войско, отказывающееся идти на приступ.
Ницше, Дао
3. А что если НЖВ - тактическая мысль (наконец какая-то нашлась!)? Что если я всегда хотел (хотя и тайно) завоевать другого, притворяясь, что от него отказываюсь? Если я отдалялся, чтобы овладеть им еще прочнее? В основе реверси (игры, где выигрывает тот, кто берет меньше взяток) лежит хорошо известная хитрость мудрецов ("Моя сила в моей слабости"). Эта мысль - уловка, ибо она проникает внутрь самой страсти, оставляя нетронутыми ее наваждения и печали.
Дао, Рильке
Последняя ловушка: отказываясь от всякого желания-владеть, я воодушевляюсь, восхищаясь собственным "красивым образом". Я не выхожу за рамки системы. "Арманс возбуждалась […] энтузиазмом добродетели, и это тоже было способом любить Октава…"
Стендаль
4. Чтобы мысль о НЖВ могла порвать с системой Воображаемого, нужно, чтобы я сумел (по воле какой же неведомой усталости?) выпасть куда-либо за пределы языка, в инертность и, некоторым образом, просто усесться ("Сидишь спокойно, ничего не делая, приходит весна, и трава растет сама собой"). И снова Восток: не желать владеть не-желанием-владеть; пусть (от другого) приходит то, что приходит, пусть (от другого) исходит то, что исходит; ничего не схватывать, ничего не отвергать; принимать, не сохранять, производить, но не присваивая и т. д. Или иначе: "Совершенное Дао не доставляет трудностей, разве что избегает выбирать".
Дзэн, Дао
5. Пусть же He-желание-владеть будет по-прежнему орошено желанием благодаря такому рискованному ходу: слова я люблю тебя остаются у меня в голове, но я заточил их позади губ. Я не изрекаю их. Я молча говорю тому, кто уже или еще не другой: я сдерживаюсь вас любить.
Ницшеанский акцент. "Больше не молиться, благословлять!" Мистический акцент: "Вино вкуснейшее и сладчайшее, а равно и самое хмельное […], которым, не пив его, опьянена уничтоженная душа, свободная и упоенная! забывчивая, забытая, пьяная тем, чего она не пила и никогда пить не будет!"
Ницше, Рейсбрук
Domnei
ЗАВИСИМОСТЬ. Фигура, в рамках которой принято видеть положение влюбленного субъекта, порабощенного любимым объектом.
1. Механика любовного вассалитета требует бесконечной заботы о пустяках. Ведь, чтобы зависимость проявлялась во всей своей чистоте, нужно, чтобы она вспыхивала при самых, что ни на есть, смехотворных обстоятельствах, так что я по малодушию даже не смог бы в ней признаваться. Дожидаться телефонного звонка - зависимость в некотором смысле чересчур нечистая; мне нужно сделать ее беспредельно утонченнее; и вот я стану терять терпение в аптеке из-за болтовни кумушек, задерживающих мое возвращение к телефону, которым я порабощен; а поскольку звонок, который я не хочу пропустить, предоставит мне некую новую оказию подчиниться, можно сказать, что я энергично действую, стремясь сохранить само пространство зависимости и позволить этой зависимости проявиться; я теряю голову от зависимости, но к тому же - очередной меандр - я этим своим безумием и унижен.
Куртуазия, Пир
(Если я принимаю свою зависимость, то потому, что она служит для меня средством обозначить свою просьбу: в области любви забота о пустяках - отнюдь не "слабость" и не "смешная причуда"; это настоящий, сильный знак - чем пустяшнее, тем значимее и тем более утверждает себя в качестве силы.)
2. Другому определено высшее обиталище, некий Олимп, где все решается и откуда до меня снисходит. Эти спускаемые свыше решения подчас имеют ступенчатый характер, другой и сам оказывается подчинен какой-то инстанции, которая его превосходит, так что я дважды подчинен: тому, кого люблю, и тому, от кого он зависит. Вот тогда-то и начинаю я роптать; ибо высшее решение, последним и словно бы раздавленным объектом которого я являюсь, теперь уже кажется мне совершенно несправедливым: я вытеснен из области Фатума, избранного мною, как и положено трагическому субъекту. Я оказываюсь на той исторической стадии, когда власть аристократии начала подвергаться первым нападкам демократических требований: "Нет никаких оснований, чтобы именно я и т. д."
(Этим первым требованиям удивительно благоприятствует планирование отпуска, календарь которого столь запутан из-за той или иной сети отношений, частью которой я оказываюсь.)
"Со смущенным видом"
ЗАМЕШАТЕЛЬСТВО. Сцена с несколькими участниками, в которой невыявленность любовных отношений оказывает сковывающее действие и возбуждает коллективное замешательство, которому никак не выговориться.
1. Вертер устраивает Шарлотте, сцену (дело происходит незадолго до его самоубийства), но сцена обрывается на полуслове из-за прихода Альберта. Смолкнув, они начинают со смущенным видом ходить по комнате; пытаются заговорить на несущественные темы, которые, увы, одна за другой отпадают. Ситуация напряженная. Отчего? Оттого, что каждый воспринимается двумя другими в его роли (муж, любовник, предмет соперничества), но в ходе беседы эта роль не может учитываться. Тяготит безмолвное знание: я знаю, что ты знаешь, что я знаю; такова общая формула замешательства, пустой, холодной застенчивости, отличительным знаком которой становится незначительность (реплик). Парадокс: невысказанное как симптом… сознательного.
Вертер
2. Случай внезапно столкнул в этом кафе нескольких друзей - целый набор аффектов. Ситуация напряженная; хотя я и сам в нее вовлечен и даже от этого страдаю, вижу я ее как некую сцену, отлично прорисованную, отлично построенную картину (этакий чуть извращенный Грез); она напичкана смыслами, я их прочитываю, я следую им во всех их тонкостях; я наблюдаю, расшифровываю, наслаждаюсь текстом, который с очевидностью поддается чтению благодаря именно тому, что в нем не высказывается. Мне достаточно видеть, что говорится, как в немом кино. Во мне происходит (противоречие в терминах) своего рода зоркая зачарованность: я прикован к сцене и, однако, не теряю бдительности; моя внимательность составляет часть разыгрываемого, в сцене нет ничего внешнего - и однако я ее читаю; нет рампы, это предельный случай театральности. Отсюда и неловкость или - для некоторых, извращенных - наслаждение.
Недостоверность знаков
ЗНАКИ. Хочет ли он доказать свою любовь или силится разгадать, любит ли его другой, в распоряжении влюбленного субъекта нет никакой системы достоверных знаков.
1. Я ищу знаки, но чего? Каков объект моего прочтения? Является ли им вопрос "любят ли меня" (или "любят ли меня еще", или "не разлюбили ли меня")? Не свое ли будущее пытаюсь я вычитать, расшифровывая в начертанном предвестие того, что со мной случится, пользуясь процедурой, основанной одновременно на палеографии и гадании? А может быть, в конечном счете, я скорее прикован к другому вопросу, ответа на который неустанно взыскую на лице другого: чего я стою?
Бальзак
2. Власть Воображаемого не опосредованна: я не ищу Образа, он вдруг является мне. Затем уже я, обдумывая его, принимаюсь бесконечно чередовать плохие и хорошие знаки: "Что означает эта короткая фраза: "Я вас глубоко уважаю?" Какие ледяные слова! Что это: полный возврат к прежней дружбе или вежливый способ оборвать неприятный разговор?" Как стендалевский Октав, я никогда не знаю, что же нормально; полностью лишившись (я это знаю) рассудка, я хочу заменить его, чтобы принять ту или иную интерпретацию, здравым смыслом; но здравый смысл снабжает меня лишь противоречивыми банальностями: "Ты же понимаешь, это все же не нормально - уйти среди ночи и вернуться через четыре часа!", "Это же вполне нормально - прогуляться, когда у тебя бессонница", и т. д. Желающий правды всегда получает в ответ сильные и живые образы, которые, однако, становятся двусмысленными, неустойчивыми, как только он пытается преобразовать их в знаки; как во всяком гадании, влюбленный вопрошатель сам должен выработать свою истину.
Стендаль
3. Фрейд пишет своей невесте: "Единственное, что заставляет меня страдать, это невозможность доказать тебе свою любовь". И Жид в дневнике: "Все в ее поведении, казалось, говорило: раз он меня больше не любит, мне все равно. Ну а я все еще любил ее, и даже никогда прежде так не любил, но доказать это было уже невозможно. Именно в этом самый ужас".
Знаки не есть доказательства, поскольку всякий может создавать ложные и двусмысленные знаки. Остается парадоксальным образом опереться на всемогущество языка: так как ничто не удостоверяет языка, я язык и приму за единственную и последнюю бесспорную данность: я больше не стану верить интерпретации. От моего другого любую речь я буду принимать как знак истины; а когда буду говорить я, то не стану сомневаться, что он примет за правду сказанное мною. Отсюда важность деклараций: я без конца порываюсь вырвать у другого формулу его чувства и, со своей стороны, без конца говорю ему, что я его люблю; ничего не отдано на откуп намекам и догадкам - чтобы нечто было известно, надо, чтобы оно было сказано; зато как только оно сказано, это пусть совсем ненадолго, но правда.
Фрейд, Жид