И вот наконец ваша бригантина устремляется к далекому неведомому поселку, откуда вы мечтаете полететь домой. На мачтах, как золотые флаги, колышутся копченые таймени; как обрывки истрепанных штормами парусов, болтаются вяленые хариусы. Вы потемнели возле костров, просолились тузулуком и бульонами. Ваши товарищи, "люди флинта", беззаботно щелкают кедровыми орехами, мурлыча о том, как они презрели "грошовый уют".
И вдруг - треск. Рушатся мачты вместе с "флагами" и "парусами", как спички, рассыпается на бревна уютное гнездышко - бригантина. Все исчезает в клокастом, пенистом хаосе порога.
Кое-как выбираетесь вы на берег и что-то бессвязное кричите товарищам. Вот и они вынырнули из темных волн. Слава богу, все живы!
Вы собираетесь в тесный круг и с ненавистью смотрите на порог. Если языки начнут сыпать проклятия, а руки заламываться жестами отчаяния, вспомните о том, что вы спрятали в правый карман походной куртки. Достаньте скорее белые защечные мускулы тайменей и жуйте, жуйте, чтобы успокоиться, - они гораздо крепче американской жевательной резины. Жуйте до тех пор, пока ваши челюсти не выдвинутся с грозной решимостью вперед, а в глазах не появится стальной блеск - победить, во что бы то ни стало победить.
Раньше вы были вовсе не робинзонами, а жалкими рыбоедами, густо приправленными кулинарными специями. Но теперь вам может позавидовать даже сам старик Крузо.
Сторонка моя родная…
Беспокойная жизнь у геологов. Недолго я поработал, но уже успел побывать в Крыму, на Урале, в Туве, в Саянах, на Нижней Тунгуске, на Хантайке, в бахтинской тайге и даже за границей. Давно хотелось побродить по лугам, где в детстве пас колхозное стадо, поудить пестрых рыбок с пальчик, которые зажгли во мне первую искорку рыбацкой страсти. И только в 1963 году наконец удалось попасть летом в родную Липецкую область.
И что же? Сердце облилось горечью: на месте черемуховых зарослей, под которыми я каких-то пятнадцать лет назад сидел с удочками, густым жирным черноземом темнел обрыв; ракитовые кусты обкорнали топорами, вырубили под основание; гибкие лозы спилили. Крохотные березовые рощицы - приют соловьев и золотой иволги, отрада крестьянских детей, нанизывающих на стебли травы огненно-рубиновые бусы майской духовитой земляники, - поредели и стали еще крохотнее. Густые зеленые дубравы, щедро дарившие людям ландыши, костянику, пряные лисички, ядреные крепыши-поддубники, тугие, хрупкие, как мрамор, белянки - тоже поредели и ощетинились черными щербатыми пнями. Речка стала журчать приглушенно, обмелела.
Луг, на котором ребятишки купались в цветах и барахтались в копнах пахнущего медом сена, а девушки и юноши плели венки, водили под звонкие неприхотливые переливы русских гармошек лунные хороводы, пели любовные страдания, - луг покрылся буйными непролазными зарослями колючих татарок. Председатель колхоза приказал посадить на нем табак. Табак поднялся выше человеческого роста. Ухаживать за ним не хватило рук, он перестоял. Бабы осенью рубили табак топорами на… топку. На следующий год колхозники решили оставить луг под сено. Но вместо травы непрошибаемой стеной поднялись татарки.
Когда я услышал сухое костяное шуршание их жестких колючек-кинжалов, мне показалось, будто колючки вонзились в сердце. Я не мог удить пестрых рыбок, не мог спокойно смотреть на загубленный луг, на поруганные берега речки.
Еще раньше, в честь окончания седьмого класса, я посадил вдоль дороги семь берез. Теперь они стали высокие, ветвистые. Бригадир пытался срубить их на оглобли, но соседи, слава богу, не позволили. Хоть за это низкий вам поклон, земляки мои. Откуда у вас такое безразличное отношение к земле, дающей людям жизнь, богатство, красоту?
Из родной деревушки я пешком пошел в город Елец. Там живут мои братья. Там прошла моя школьная комсомольская юность. И пока я шел, встречались следы терзания и без того скудной природы Центральной России: овраги и буераки, работа неумолимой эрозии - расползаются по полям, как щупальца фантастических осьминогов, уничтожая плодороднейшие земли.
Я пригласил своего старшего брата Николая на рыбалку. Он согласился, но как-то без охоты, видимо, лишь просто из вежливости, чтобы не обидеть меня. Мы наловили черпаком в тине вьюнов и пошли к реке Сосне.
Люблю Сосну, люблю ее мутноватые, суетливые воды, крутые извивы среди белых яров, золотистую россыпь песка, кудрявые заросли ракит, зеленую глушь луговой поймы. Люблю смотреть, как мчится она среди замерших в сонной дреме цветущих колосистых полей.
Когда я учился в десятилетке, мы часто проводили ночи у Сосны. Николай увлекался донками с колокольчиками. Каждый колокольчик у него звенел по-своему; один тинькал синичкой, другой заливался жаворонком, третий дребезжал старой сорокой. Не было для Николая более сладкой музыки, более целебного отдыха, чем слушать в воскресенье после трудовых смен ночные трели, посылаемые подводными музыкантами.
…Синяя роса покрыла траву. Крестьяне загнали по хлевам скотину. Лишь девичьи голоса вызванивали на лугу заливистые частушки да лихо пиликала гармошка. Перепелки во ржи уговаривали всех: "спать пора, спать пора". Наконец молодежь разбрелась по хатам. Над Сосной белым туманом легла влажная предвосходная тишина.
Мы сидели с Николаем у копны сена, ждали, когда запоет хор колокольчиков. Чуть-чуть порозовел восток. В кустах встрепенулась какая-то птичка. Поблескивая росой, безмолвно и печально висели на лесках поникшие колокольчики. Безмолвно и печально дремали мы над мертвой рекой.
- Так и знал, что ничего не поймаем, - сказал брат, сматывая удочки, и вздохнул. - А помнишь раньше?
Да, я хорошо помню ночную рыбалку на Сосне. Помню, как мы сажали в плетеный садок голавлей, сазанов, падустов. Помню, как Николай безошибочно угадывал по звону колокольчиков, какая рыба теребит насадку. Помню фонтаны брызг, вылетающие из-под хвостов.
А потом какой-то завод опустил в Сосну цистерну кислоты. Бабы ловили уснувшую, квелую рыбу юбками и волокли на базар. С той поры по Сосне уже не гуляют табуны резвящихся жерехов.
На следующий день я снова пошел к реке. У канализационного потока, текущего из-под городской ТЭЦ, толпились мужчины. Кто-то пустил слух, что здесь хорошо ловятся сазаны, и со всего города к электростанции спешили рыболовы: ехали на автобусах, на машинах, на велосипедах, плыли на лодках и просто бежали на своих двоих. Мишка Колдун так тот выкопал в береговом обрыве землянку и жил там круглые сутки, карауля свои донки и "счастливое место", где стояла у него прикормка из подсолнечных жмыхов. Сазаны, привлеченные теплыми струями, действительно брались на пшеницу, но очень редко и некрупные. Они брались до тех пор, пока электростанция не начала спускать в Сосну какую-то гадость (вероятно, реактивы для промывки котлов). От этой гадости кверху брюхом всплыли мальки.
Я стоял на берегу Сосны, а думалось о судьбе сибирских рек. Горнорудная, металлургическая, нефтяная, химическая, лесообрабатывающая промышленность могучей поступью шагает сейчас по Сибири. Под их всесокрушающим натиском все дальше в глубь тайги убегают ленки, хариусы, таймени.
Всем известно, что фабрики и заводы - самые злостные браконьеры, погубившие жизнь во многих водоемах. К горькому стыду, мы пока не можем гордиться по-настоящему заботливым, по-настоящему любовным отношением к природе. Надо создать такую государственную службу "здоровья и чистых вод", чтобы она была наделена необходимыми правами и полномочиями вплоть до закрытия предприятий, наносящих вред природе, а следовательно, человеку. Перед каждым канализационным потоком нужно поставить санитарные и биологические кордоны, проверяющие безопасность отходов. Нужно разработать такие меры и законы, чтоб ни один директор, ни один председатель колхоза не посмел осквернять водоемы. Пока еще не поздно. Пока еще рыбные богатства можно восстановить.
Особенно не везет речным великанам. Когда-то Л. П. Сабанеев писал, что пироги с североуральским тайменем - верх гастрономического совершенства. Ныне же таймени на Урале - исторические воспоминания. Мало стало его на Алтае, в Хакассии и Туве. Быстро исчезает он и в Северном Енисее. Над сибирским тайменем нависла угроза истребления. В нашей большой и богатой стране нет ни одного завода, который занимался бы выращиванием молоди тайменя. Браконьеры орудуют по всей Сибири безнаказанно: перегораживают речки заездками, заколками, всевозможными ловушками.
Непостижимо страшный вред нанесли и наносят сибирской рыбе алмазодобывающие предприятия, Только работники Амакинской экспедиции (конечно, не без ведома ее руководителей и партийных комитетов) начиная с 1963 года нацело перегородили сплошными заборами заездков многие притоки Анабара. Даже были попытки перегородить сам Анабар.
Для постройки плотин-ловушек браконьеры пускают бульдозеры, вездеходы, самосвалы, автоматические пилы, взрывчатку, металлические сети, предназначенные для обогащения алмазов. Разве может выжить рыба перед натиском неуемной жадности и грозной техники! И, что особенно горько, особенно трагично, выловленный такими способами "продукт" принимают для продажи государственные магазины.
Добывая алмазы - дорогие сокровища земных недр, некоторые горняки забывают, что жизнь дороже всех алмазов и бриллиантов. Алмазы делают сейчас искусственно, а тайменей в пробирке еще не вырастил ни один ученый.
Не лучше положение и на "спортивном фронте" Сибири. Вооруженные спиннингами хапуги ловят тайменей без стыда и совести. Над ними зачастую довлеют инстинкты рвачества.
Я слышал, как в Туруханске один "спортсмен" хвастался, что он за утро взял на реке Северной 32 тайменя, сдал их в столовую и "отхватил солидный кус монет". Но его "успехи" блекнут перед "подвигом" двух "рыболовов" из Эвенкии. Всего лишь за несколько часов они поймали на один спиннинг 49 лобанов весом от 8 до 18 кг каждый! Особенно отличаются "ратными делами" летчики и вертолетчики, которые могут приземляться (и довольно часто приземляются!) вблизи удаленных таежных нерестилищ и осенних миграционных скопищ лососей.
Скажу без преувеличения, многие сибирские спиннингисты берут не только крупных тайменей, но и маломерок по 50–60 см, когда они еще не достигли половой зрелости. Журнал "Рыбоводство и рыболовство", а также альманах "Рыболов-спортсмен" считают это, видимо, правильным, если предоставили для популяризации истребления малышей свои страницы.
"Мы ловим тайменя, - хвастается Н. Изосимов в очерке "По Чулыму". - Стоит сделать на перекате получасовую остановку, как в садке оказывается несколько почти двухкилограммовых тайменей".
"Он был маленький, не больше килограмма весом, - восторгается Вл. Архангельский. - Я разглядывал его в сумерках. Но даже в эту пору дня мой первенец был очень красив. Его хвост нежного оранжевого цвета напоминал большой лепесток алтайского огонька".
Вы что думаете - поэт-спиннингист отпустил "алтайского огонька" цвести, наливаться икрой и молоками, чтоб заполнить реки своим потомством? Как бы не так! Он сварил из "лепестка" жиденькую уху. А ведь через 8-15 лет мог бы сделать из него отменный балык! Десятки, сотни балыков!
Как тут не привести выдержку из статьи английского спортивного журналиста, который рассказал, что недавно Бирмингемская ассоциация рыболовов-любителей устроила соревнование, где участвовало 3200 человек. Они расположились вдоль обоих берегов реки Северн на протяжении 29 километров.
"Мне могут задать вопрос, - пишет журналист, - как при таком размахе рыболовного спорта в водоемах Англии все еще есть рыба? Каждый рыболов обязан поместить весь свой улов в садок из сетки, погруженный в воду, и не должен умертвить ни одной из пойманных рыб. В конце дня рыбу взвешивают в живом виде, а после этого выпускают обратно в водоем"
Слава богу, до жестких английских правил нам пока далеко. Но охранять природу по-настоящему уже давно пора.
Речные великаны - гордость и краса сибирских водоемов, самые гигантские лососи мира - и вправду издают звуки, но не урчат, не буркают, а говорят русским языком:
"Советские граждане - будьте благоразумны! Мы можем принести счастье всем рыболовам. К нам могут стекаться туристы со всех концов света. Хоть немножко подумайте о наших и ваших детях"
Примечания
1
В старом масштабе цен. Прим. ред.