С этими словами он достал из кармана куртки блестящую металлическую пластинку, согнул ее в кольцо на ноге птицы и щипчиками крепко сдавил концы.
- Готово. Кольцо номер 4321. Сейчас запишу.
- Вот видишь, это совсем не больно, - опять ласково заговорил с Журкой человек в очках.
Тем временем остальные участники операции тоже надели кольца на ноги пойманных журавлей. Потом окольцованных птиц осторожно вытащили из-под сети и выпустили. Слегка ошеломленный Журка взмахнул крыльями, словно проверяя, действуют ли они, и полетел к голубому небу, сияющему солнцу.
Журавли поднялись над болотом и потянули к лесу, А люди стояли и махали им руками.
После этого события прошло много дней. Возможно, Журка и забыл бы о встрече с людьми, если бы не легкое алюминиевое колечко на ноге. Когда солнечные лучи падали на металл, он начинал блестеть, невольно привлекая внимание птицы. Журка косил красным глазом на странную штуку: что такое блестит у него на ноге? Пробовал сорвать кольцо клювом, но оно держалось крепко.
Теплые солнечные дни все чаще стали сменяться серыми и прохладными. Небо закрывали мрачные, низко стелющиеся тучи. Иногда они поливали землю холодным дождем.
Журавлиная стая по-прежнему жила на большом моховом болоте, к которому со всех сторон подступал лес. Среди разлапистых темно-зеленых елей кое-где виднелись группы высоких берез и осин. Они тихо шелестели желтыми и красными листьями. На этом болоте никто больше не беспокоил птиц, и разного корма здесь было вдоволь.
Однажды утром вожак собрал молодежь и подал сигнал подняться в воздух. Журавли взлетели над болотом и закружили, медленно набирая высоту. Началось обучение окрепшей молодежи под наблюдением стариков. Широкими кругами журавли поднимались все выше и выше. Летели над лесом, потом над просторами опустевших полей, то снижаясь чуть не до самой земли, то снова поднимаясь, выстраиваясь углом в походный порядок. Только к вечеру вожак привел уставшую молодежь на болото.
Журка старательно делал все, чему его учили. Особенно ему нравилось подниматься над облаками и там, распластав широкие крылья, вытянув ноги и шею, купаться в потоках прохладного воздуха, смотреть, как в разрывах облаков желтеют поля, поблескивают пятна озер и болот.
Теперь каждый день старые журавли выводили молодняк на длительные воздушные прогулки, выстраивали в походный клин.
С берез и осин стали облетать листья. Вода между кочками на болоте покрылась ржавыми разводами. Пышные заросли осоки полегли, а возле широких глянцевых листьев больше не появлялись белые, словно восковые, цветы кувшинок. Раскачиваемый ветром, сухо шумел желтеющий тростник. В воздухе проплывали серебристые нити паутины, цеплялись за кусты и повисали на них. Мелкие кулики, которых на болоте было множество, куда-то вдруг разом исчезли, а чирки и кряквы, раньше летавшие парами, стали сбиваться в большие стаи и перекочевывать на соседние глубокие озера.
Журка чувствовал, что надвигается какое-то большое событие, и его охватило странное волнение. Впрочем, не только его, но и других молодых журавлей. И вот пришел день, в предрассветном сумраке которого, когда на востоке только чуть обозначилась желтая полоска зари, вожак издал особенный звук - грустный и протяжный:
- Кррруу… Крруу… Крру-крру-крруу…
Вся стая шумно захлопала крыльями и дружно поднялась в темное еще небо. Старые птицы печально кричали:
- Крру… крру… крруу…
Стая облетела болото и стала подниматься выше и выше к розовеющему небу. Там, на большой высоте, птицы выстроились острым походным углом и полетели на юго-запад. Когда журавли пролетали над старым еловым лесом, из-за горизонта поднялось бледное солнце и осветило стаю. В его лучах журавли казались жемчужно-золотистыми.
Внизу тянулись поля, изрезанные серо-голубыми извилистыми лентами рек и речушек, перечеркнутые темными нитями дорог, вставали лесные массивы, тускло поблескивали зеркала озер в желто-зеленой оправе из камыша и тростников. Потом на пути стаи появился большой город. За ним снова раскинулись поля вперемешку с лесами. Время от времени взрослые птицы издавали все тот же протяжный тоскливый крик:
- Крру… Крруу… Крууу…
Не нарушая общего строя, стая на лету перестраивалась. Те птицы, что летели впереди, уступали место другим, а сами занимали концы клина.
Только к вечеру вожак повел стаю на снижение и опустил ее на берегу мелкого озера. Уставшие птицы начали кормиться, а когда совсем стемнело, собрались на небольшом островке. Дозорные расхаживали неподалеку, а остальные, уложив головы на спины, отдыхали. Где-то сонно крякали утки. Иногда раздавался легкий всплеск - это по своим делам отправилась водяная крыса, а может, проплывала ондатра. Сторожевые журавли зорко всматривались в тростники, чутко ловили тревожные ночные звуки.
С первыми признаками рассвета стая снова поднялась в воздух и опять полетела на юго-запад. Внезапно послышался звук, похожий на отдаленный рокот грома. Рокот быстро приближался и стал невыносимо громким. Обеспокоенный вожак повернул в сторону, а следом за ним и вся стая. Через несколько секунд высоко над стаей пронеслась огромная серебристая птица. Она исчезла так же внезапно, как и появилась, оставив после себя дымные полосы. Вожак взял прежнее направление.
Так стая серых журавлей летела много дней. Летела быстро и спокойно. Но однажды, когда уставшие путешественники опускались на болото, внизу, среди камышей, блеснули красные языки, раздался громкий треск. Одна птица с перебитыми крыльями упала в воду. Стая шарахнулась прочь от страшного места.
Из укрытия вышел охотник и подобрал сбитого журавля.
- Эй, - крикнул он товарищу, засевшему в скраде на противоположной стороне болота. - Я свалил одного. У него на ноге кольцо.
- Зачем стрелял по журавлям? - упрекнул тот. - Разве мало другой дичи?
- Ну ладно, ладно. Подумаешь, подстрелил журавля. Скучно было. Утки не летали, а эти подвернулись…
Испуганная выстрелами стая летела дальше. Журку тоже слегка царапнула одна из дробинок. Он усиленно взмахивал крыльями, стараясь не отставать. Впереди летящий журавль вдруг жалобно закричал и стал снижаться: одно крыло у него беспомощно повисло. Сгущающиеся сумерки скрыли раненую птицу, и крик ее постепенно замер где-то внизу.
Спустя много дней после этого события вожак привел свою стаю к полноводной реке, такой широкой, что с одного берега не видно было другого. По желтой воде, чуть вспененной мелкими волнами, скользили длинные лодки. В них сидели темнокожие люди. На берегу росли высокие пышные деревья, в траве и на кустах множество ярких цветов источали пряные запахи. Всюду порхали птицы, каких раньше Журка никогда не видел. Они сверкали оперением, отливавшим всеми цветами радуги. Солнце нестерпимо сияло в ослепительно голубом небе.
Журка решил, что отныне его стая будет жить в этом чудесном месте, где так красиво, где много червяков, мух и жуков, вкусных корешков и разной травы.
Но прошло несколько месяцев, и старые птицы начали проявлять беспокойство, которое понемногу передалось и Журке, и другим молодым журавлям. Они все чаще вспоминали болото, на котором родились и выросли, старый еловый лес, поля, раскинувшиеся за ним. Родину напоминало Журке и кольцо, крепко охватившее его правую ногу. Оно уже не блестело, как в первое время.
Потом пришел день, когда вожак опять поднял свою стаю в воздух и повел знакомой дорогой на северо-восток. Летели долго, чаще днем, но иногда ночью, останавливаясь на короткое время, чтобы передохнуть и подкрепиться скудной пищей. Летели над безбрежными водными просторами, над полями и лесами, вдоль рек и горных цепей, над городами и деревнями. Каждый взмах крыльев приближал журавлей к родине. И вот однажды вожак, а за ним и другие старые птицы радостно закричали, и это было похоже на звуки, вылетавшие из блестящих медных труб:
- Кррриии… Крриии… Кррууу… Кррууу…
Люди, услышав эти звуки, льющиеся с высоты апрельского неба, поднимали головы и, увидев журавлей, долго провожали их потеплевшими взглядами. А иные даже снимали шапки и махали вслед стае, желая счастливого пути.
И Журке тоже захотелось кричать, но он еще не умел трубить по-настоящему.
Наконец стая прилетела на то самое моховое болото, которое покинула осенью. Хотя старая трава на кочках и на берегу пожухла, хотя кое-где еще лежали остатки грязного, источенного солнцем снега, а вода была холодной и временами налетал пронизывающий северный ветер, родное болото показалось Журке прекраснее всего на свете. Он разгуливал среди кочек, взмахивая широкими крыльями и заглядывая повсюду, будто желая убедиться, что все здесь по-прежнему и ничего не изменилось.
Птицы собрались на просторной сухой площадке почти в самом центре болота. Вожак взобрался на кочку, величественно выпрямился, взмахнул крепкими крыльями и затрубил. Стая оживилась. Сначала птицы топтались на месте, потом пара за парой пустились в пляс. Танцоры распускали крылья, приседали и подпрыгивали, раскланивались и проделывали много других удивительных движений. А самые галантные кавалеры, изогнув шеи, приседая, кружили возле своих избранниц.
Журке тоже стало весело. Он закружился, приседая и размахивая крыльями, откидывая голову и открывая клюв. Наверное, он танцевал хорошо, потому что его молодая подружка Белощечка, с которой они обычно летели в стае вместе, вдруг вышла на середину площадки и составила ему пару. Они долго и старательно танцевали, а вокруг радостно трубили другие журавли.
Из-за темного леса поднялось ликующее солнце и щедро облило птиц теплыми лучами. Над болотом заклубился туман, на осоке вспыхнули и засверкали капельки воды, и закувыркались в прозрачной голубизне черно-белые хохлатые чибисы, выкрикивая свой назойливый вопрос: "Чьи вы? Чьи вы?" Из-за кочек вылетали бекасы. Они набирали высоту и падали, распустив веером короткие хвосты, отчего получался звук, похожий на блеяние барашка, а пучеглазые лягушки вторили им из каждой лужи.
Журка и Белощечка отправились гулять по болоту. С этого дня они все время держались вместе. А однажды во время прогулки по болоту облюбовали подходящую кочку. На ней и устроили гнездо. Белощечка отложила два крупных яйца и села их насиживать. А Журка ходил неподалеку, гордый и радостный, зорко посматривал по сторонам - не грозит ли опасность.
Как-то ночью пошел дождь - мелкий и холодный. Журка вышел на берег и спрятался под березкой. Здесь дождь почти не доставал. Стоя на одной ноге и поджав другую - это была его излюбленная поза, молодой журавль задремал. Он не видел и не слышал, как к болоту подобралась лиса. Она кралась долго и осторожно, потом сделала огромный прыжок…
Журка почувствовал, как кто-то схватил его за крыло, повалил на землю. Он громко, испуганно закричал, взмахнул свободным крылом, пытаясь подняться. Лиса потащила его в кусты. Журка продолжал кричать, бил врага длинными ногами, крылом, клювом, но силы были явно неравными. Внезапно лиса отпустила птицу и скрылась в лесу.
На дороге, которая вилась вдоль болота, показалась темная рычащая громадина. Два ослепительно ярких луча, разрезая предрассветный сумрак, запрыгали по деревьям, кустам, упали на трепыхавшегося Журку. В нескольких шагах от него грузовик остановился. Из кабины вышел человек.
- Вот так штука! - сказал он, нагибаясь к птице. - Журавль! Как же это тебя угораздило, братец?
Журка пытался подняться, но боль в ноге и сильно искусанное крыло не давали ему это сделать. Он только вертел длинной шеей, угрожающе выставив острый клюв, щелкал им и шипел.
- Но, но! - сердито сказал человек. - Убери свою пику. Я ведь тебя не боюсь.
Дождь давно перестал, только с листьев еще падали редкие крупные капли. Облака разошлись, открыв розовеющее на востоке небо. Подавали голоса пробудившиеся птицы. С болота поднимались завитушки тумана. И где-то совсем близко послышались крики журавлей. Услышав их, Журка, в который уж раз, попробовал вырваться из рук человека. Но тот ласково успокаивал его.
- Подожди, успеешь еще к своим собратьям.
Разложив на сиденье в кабине грузовика дорожную аптечку, спаситель Журки продолжал обрабатывать его ранки смоченной в настойке йода ватой.
- Вот так, до свадьбы все заживет. - Взгляд человека упал на кольцо. - А это что за украшение? Ого, кольцо! Его надо бы отправить куда следует. А тебе оно все равно ни к чему, правда? Ну вот, кажется, и все. Взял бы тебя с собой, да пропадешь ты в городе. Иди-ка, братец, лучше на свое родное болото. Шагать можешь?
Человек отпустил наконец Журку и тот, подпрыгивая, чуть опустив поврежденное крыло, побежал к болоту, где его ждала Белощечка.
ОДНА ДРОБИНКА
Едва забрезжил рассвет, как в разных концах огромного озера раздались выстрелы. То там, то тут в тростниках вспыхивали желто-красные огоньки и спустя несколько секунд доносился короткий глухой звук.
Стайки уток, парочки и одиночки, метались по озеру. Разрезая воздух тугими крыльями, они стремительно пролетали открытые плесы, надеясь укрыться в спасительных тростниковых крепях. Иные, словно наткнувшись на невидимую преграду, круто шли вниз и раздавался шлепок о воду.
Часам к восьми лёт ослабел. Утки-одиночки появлялись все реже, а стаи в несколько десятков птиц шли уже на большой высоте и скрывались за дальним лесом на косогоре. Поднявшееся над горизонтом красноватое солнце щедро обливало утиные стаи горячими лучами, отчего птицы казались отлитыми из меди.
Утренняя заря кончалась, и некоторые охотники стали выгонять из тростников свои легкие лодки. Стоя во весь рост и отталкиваясь длинными шестами, они направлялись к базе, домики которой стояли на высоком берегу и отовсюду были хорошо видны. Оттуда доносилось мычание коров, петушиное кукареканье, гул автомобильных моторов - неподалеку проходил оживленный тракт.
Но наиболее заядлые охотники или те, кому не повезло в первые часы зари, оставались в укрытиях, надеясь еще на удачу. Выстрелы звучали все реже и наконец прекратились.
Вот в это время откуда-то с середины озера и поднялась стайка гусей. Крупные птицы неторопливо взмахивали сильными крыльями и негромко переговаривались. Успокоенные наступившей тишиной, они летели сравнительно невысоко, то вытягиваясь в неровную линию, то выстраиваясь углом.
Никому из опытных охотников и в голову не пришло стрелять по крепким на рану птицам, идущим, к тому же, на недосягаемой для обыкновенного ружья высоте. Но нашелся стрелок, что не удержался от соблазна.
Издалека заприметив гусей, он торопливо зарядил ружье патронами с крупной дробью и, когда стая пролетала почти над ним, сделал два выстрела. Гусей словно качнуло, они чуть разорвали свой строй, но тут же его сомкнули и быстрее заработали крыльями, продолжая полет в прежнем направлении.
Высокие тростники скрыли гусиную стаю, и охотник не увидел, как одна из птиц вдруг пошла на снижение. Часто и все более беспорядочно взмахивая крыльями, подранок с трудом дотянул до ближних тростников, в центре которых находился довольно большой плес. На него он и опустился, почти упал.
Это была молодая птица. Тревожно оглядываясь по сторонам, она отплыла к островку, какие часто образуются на плесах из старого тростника и разной травы. Гусь вышел на островок, волоча повисшее левое крыло. Серая окраска сливалась с сухим тростником, и разглядеть его теперь было не просто. Вытянув шею, гусь ухватил толстым клювом искалеченное крыло, кое-как уложил его.
Весь этот день подранок простоял на островке почти не двигаясь. С наступлением вечера на озере опять загремели выстрелы. А когда отгорела заря и на небе замерцали первые звезды, снова установилась тишина. Гусь подошел к темной воде, в которой дрожали отражения звезд, и поплыл, загребая широкими лапами. Левое крыло у него опять повисло. Он плавал долго, кружа по плесу, отыскивая скудный корм, а когда ночной мрак стал рассеиваться, вернулся на приютивший его островок.
Так прошло несколько дней. Все чаще небо закрывали низкие тучи. Сочился мелкий холодный дождь. Тростники желтели, метелки на них распушились. Ветер раскачивал тростниковые заросли, и они шумели монотонно и тоскливо. Кулики и другие мелкие птицы уже покинули озеро. Готовились к дальнему путешествию и утки. Они сбились в большие табуны, держались теперь на середине озера, подальше от тростников, и все реже попадали под выстрелы затаившихся охотников.
Молодой гусь оставался на своем островке. Здесь он проводил весь день и часть ночи, спускаясь на воду только для того, чтобы покормиться озерными растениями. Он похудел, сломанное крыло не срасталось. Его никто не тревожил. Охотники на этот плес не заглядывали - пробиться сквозь сплошные заросли тростников было трудно. Иногда проплывали ондатры, вылезали на свои хатки и хрустели там корневищами водяных растений.
В один из особенно холодных дней крупными хлопьями повалил мокрый снег. Он шел до ночи. К утру ударил первый настоящий мороз, хотя и не очень сильный, но по берегам озера и возле тростниковых зарослей появился тонкий матовый ледок. Когда поднялось солнце, снег и лед начали таять. А северный ветер нагонял все новые полчища мрачных клубившихся туч.
Гусь лежал на островке грудью к ветру. Он не двигался и казался издали просто серым бугорком. Но вдруг подранок встрепенулся, привстал и, изогнув длинную шею, повернул голову, глядя куда-то в мутную высь неба. Оттуда слабо доносился знакомый звук. В сильном возбуждении подранок заходил по островку, то и дело поглядывая на небо.
В разрывах тяжелых туч показалась вереница крупных птиц. Они летели походным строем, время от времени издавая негромкий гогот. Подранок отозвался на него протяжным жалобным криком. Потом побежал, оторвался от островка, пытаясь подняться в воздух. Но, чуть взлетев, не удержался на одном крыле и упал в холодную воду. Звук, похожий на плач, огласил плес. Птицы, услышав его, изменили направление и пролетели над плесом, не переставая гоготать. Молодой гусь снова попробовал подняться в воздух, но снова крылья не смогли удержать его. Он кружил на воде, в отчаянии бил по ней здоровым крылом, поднимая сверкающие брызги, и продолжал кричать. Стая, сделав полукруг, набрала высоту и скоро скрылась за облаками. Подранок выбрался на островок и застыл там - обессиленный, неподвижный, безучастный ко всему.
Ночью снова повалил снег, и солнце, встав поутру, уже не в силах было его растопить. Большую часть плеса затянуло блестящим льдом, лишь самая середина еще оставалась свободной и мелкая рябь волновала сине-зеленую воду. Поднялся ветер, взвихрил снежную пыль, и она засверкала в морозном воздухе тысячами крохотных огоньков.
С каждым днем ледяное поле крепло и медленно приближалось к островку, на котором нашел убежище молодой гусь. Он еще больше похудел, потому что добывать пищу становилось все труднее. Весь день птица неподвижно простаивала на островке или лежала, уткнув под крыло клюв, а мелкий колючий снег постепенно засыпал ее…