Как-то среди запорошенных снегом тростников появился рыжий зверь с острой мордой и длинным пушистым хвостом. Он пробежал вдоль стены тростников и остановился как раз напротив островка, зорко всматриваясь и двигая черным кончиком носа. Потом зверь лег на брюхо и осторожно пополз по льду. Почти у самой воды лиса чуть приподнялась, напружинила мускулистое тело, готовясь прыжком преодолеть оставшееся до островка расстояние. Но в этот момент тонкий еще лед начал ломаться. Зверь поспешно вернулся к тростникам.
Гусь встрепенулся, беспокойно задвигался, но спрятаться ему было негде. Лиса долго лежала в тростниках, положив голову с чутко поднятыми ушами на передние лапы, не сводя голодного взгляда с птицы. Наконец ей надоело выжидать, и она ушла.
К утру следующего дня лед продолжал наступать, но еще не затянул всю свободную воду. Лиса не показывалась, хотя, наверное, рыскала где-нибудь поблизости, уверенная, что гусь от нее все равно не уйдет.
А потом у плеса появился человек. Это был егерь охотничьего хозяйства. Щурясь от слепящей белизны, он не сразу разглядел на островке одинокую, полузанесенную снегом птицу.
- Вот те на! Гусь… - пробормотал он. - Эх ты, горемыка. И как еще не угодил в зубы лисе. Она все тут рыщет, все шныряет. Вон сколько наследила-то…
Егерь ушел, раздвигая сухой ломкий тростник. Но к вечеру появился снова. За собой он тянул узкую длинную лодку, из которой высовывалась легкая деревянная лестница. Толкая впереди себя лодку, егерь стал осторожно продвигать ее по льду к островку. Гусь видел его, но не делал попыток уйти. Он совсем обессилел, замерзал и покорно ждал неминуемого конца.
Лодка ткнулась острым носом в островок. Егерь быстро вскинул руку с капроновой сетью и накрыл ею подранка. Птица слабо трепыхнулась под сетью и затихла. Человек тихо заговорил, успокаивая ее ласковыми словами. Положив на островок лестницу, егерь встал на нее и дотянулся до гуся, подхватил его вместе с сетью и благополучно вернулся в лодку.
Когда жена егеря увидала его с гусем в руках, она нисколько не удивилась: не раз он приносил домой больных или покалеченных птиц и зверушек, подбирая их в лесу, на озере, в поле.
- Гусь, - сказала она. - Вот и хорошо. Пусти его в стайку, пусть поживет с нашими.
Прежде чем последовать совету жены, егерь осмотрел пленника, нашел перебитую кость и покачал головой.
- Ай, яй-яй, - проговорил он. - Всего одна дробинка.
Пленник отогрелся, немного пришел в себя и теперь пытался щипать руки человека, шипел и негромко гоготал. Егерь достал нож, пинцет и осторожно приступил к операции. Вынув дробинку, он обработал пораженное место марганцовкой и плотно подвязал крыло. Покончив с операцией, егерь налил в одну миску чистой воды, в другую накрошил размоченного хлеба и поставил на кухне перед птицей. Но подранок ни пить, ни есть не стал, а забился под лавку и не выходил оттуда до тех пор, пока хозяева не улеглись спать. Только когда в доме наступила тишина, он покинул свое укрытие и с жадностью набросился на хлеб.
С этого дня у подранка началась спокойная и сытая жизнь. Он быстро восстанавливал силы, перелом понемногу начал срастаться. Недели через две хозяева выпустили пленника в сарай к домашним гусям и уткам. Те приняли дикаря настороженно, но не обижали. Всю зиму молодой гусь провел с домашними птицами. Иногда хозяйка выпускала их погулять. Во дворе сверкали под солнцем высокие сугробы, гуси вперевалку степенно ходили по тропкам, а замерзнув, сами возвращались в сарайку, где было тепло, а в деревянном корытце всегда имелся корм.
К весне подранок окреп, и сломанное крыло у него окончательно срослось. Солнце растапливало снега. Зажурчали ручьи, потекли в низину, к озеру. Еще через несколько дней на льду озера появились первые промоины. Они быстро ширились, и на них стали опускаться прилетевшие с юга стайки хохлатой чернети, красноголовых нырков, гоголей, крякв и чирков.
Жена егеря теперь каждый день выпускала гусей и уток на прогулку. Молодой дикий гусь вместе с домашними собратьями тоже ходил на озеро, а к вечеру, как всегда, возвращался в сарайку.
…В теплый солнечный день он услышал крики пролетающих диких гусей и отозвался радостным громким гоготом. Потом развернул широкие крылья, побежал с пригорка и легко оторвался от земли. Сильными взмахами он врезался в холодный весенний воздух, поднимался все выше и выше, торопясь догнать улетающую стаю.
ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ ШАГОВ
По лесу гулко, с раскатами, прокатился выстрел.
"Он! Больше некому!" - уверенно решил Василий и круто свернул с дороги. Бежать мешали колючие кусты малинника, замшелые коряги и камни в траве. Ветки деревьев хлестали по лицу, цеплялись за одежду.
В редком осиннике Василий заметил темную фигуру человека.
- Стой! - закричал Василий зло и повелительно. - Сто-о-ой!
Человек метнулся в глубь осинника. Затрещали ветки.
- Сто-о-ой, Лапоть, не уйдешь! Я же тебя узнал…
Василий споткнулся о поваленное дерево, упал, но тут же поднялся и едва не вскрикнул от резкой боли в колене. Треск веток впереди быстро затих. Ушел… Теперь нечего и думать задержать браконьера.
Морщась от боли, Василий сделал несколько шагов и остановился. Чуть поодаль, в ярко-зеленой шелковистой траве что-то судорожно билось: темное, большое. Дикая коза! Все вокруг было забрызгано кровью. При виде человека животное попыталось подняться и не смогло. Теперь понятно, в кого стрелял убежавший.
Василий хорошо знал колхозного конюха Герасима Лаптева. Односельчане звали его просто Лаптем. Лет пять назад он появился неведомо откуда, жил один, держался в стороне от людей. В свободное время бродил с ружьем по лесу или на ближних озерах.
Василий недолюбливал этого мрачного неразговорчивого человека. Было в нем что-то, вызывающее неприязнь. На собеседника Герасим не смотрел, говорил отрывисто, хриплым голосом, со скрытой издевкой.
Как-то Василий спросил:
- Ты что, Герасим, все с ружьем ходишь?
Лапоть метнул на парня острый взгляд маленьких колючих глаз и тут же отвел их в сторону.
- С ружьем ходить запрета нет. И какое такое твое дело? Ты пока не инспектор.
- Вот и ошибаешься. На последнем собрании меня утвердили общественным инспектором и удостоверение выдали. Показать? Сезон охоты еще не открыт, вот и непонятно, чего ты таскаешь ружье. Смотри, Герасим, застану за незаконным делом - оштрафую.
- Так-таки оштрафуешь? Сначала застань. Ох, и напугал ты меня, начальник, руки-ноги дрожат. Я, между прочим, и не таких видывал… пострашнее тебя…
- Я предупредил, - пообещал Василий.
Он был твердо уверен: Лаптев - браконьер. Но доказательств у него пока никаких. Не ходить же за ним по пятам. Да и Герасим не такой простак, знает, когда и где стрелять. Осторожный черт!
И все-таки однажды Василию случайно удалось встретить Герасима в лесу, когда тот вынимал из петли зайца. Василий подошел незаметно и тихо, положил сильную руку на плечо Лаптю и слегка сдавил.
- Вот так, Герасим Петрович, не отвертишься. Значит, зайчишек петлями ловишь? Не знал, конечно, что это запрещено. Придется отвечать по закону.
Лапоть от неожиданности вздрогнул и слегка побледнел. Но тут же выпрямился, стряхнул с плеча руку инспектора и нервно рассмеялся.
- Ой ли? Скорый ты, Василий. Кто-то ловит зайчишек, верно. А я-то при чем? Я же зайчонка из петли высвобождал, на волю отпустить хотел, разве непонятно? Видишь, он еще живой. - Герасим приблизил свое лицо к лицу Василия и свистящим шепотом добавил: - А может, петлю-то поставил ты, а?
- Ну, такие штучки не пройдут, - запальчиво выкрикнул молодой инспектор. Он задыхался от охватившего его гнева, бесила наглость браконьера.
- Почем знать, может, и пройдут. - Герасим снова нагнулся к зайцу, беспомощно бившемуся в петле, и ловким движением освободил его. Зверек заковылял в кусты. - Вот так, Васька. Докажи теперь. Свидетелей-то нет, в лесу мы одни, а деревья, случается, и не такое видят да молчат.
Лапоть насмешливо посмотрел на растерявшегося парня, вынул кисет, сложенную в несколько раз газету и, не торопясь, принялся свертывать козью ножку. Пальцы у него слегка дрожали. Внезапно лицо Герасима потемнело, голос зазвучал угрожающе.
- Ты, Васька, шпионить брось, добром говорю. Я таких шуток не люблю.
- Никто и не шутит. А безобразничать в лесу не позволю, так и знай.
- Про деревья-то понял? Они разное видят, а молчат. В лесу и болота есть, и ямы разные. Угодишь, пожалуй, и не выберешься.
- Ты… ты… угрожать мне?
Лаптев яростно сплюнул, хотел что-то сказать, но только чиркнул спичкой, прикурил и пошел прочь от инспектора. Василий смотрел на его широкую спину и готов был провалиться сквозь землю от досады. Обошелся с ним Лапоть, как с мальчишкой. Да еще высмеял, угрожать пытался. Ладно, в этот раз его взяла, но все равно когда-нибудь попадется.
И Герасим попался во второй раз. Случилось это на озере. Василий в день открытия охоты всю утреннюю зарю просидел в тростниках, добыл трех уток и был доволен. Решил выходить на берег. Другие охотники, сколько их сидело на озере, тоже больше не стреляли. Только со стороны небольшого острова время от времени доносились одиночные или дуплетные выстрелы. Там кто-то устроился очень удачно: утки то и дело кружили над островком и садились вблизи на воду.
"Интересно, кто это такой удачливый, - подумал Василий. - Надо посмотреть". Островок лежал почти на пути. Подъезжая, инспектор увидел среди деревянных и резиновых чучел около десятка битых уток разных пород. Они плавали вверх брюшками. На озере было тихо, безветренно, и потому стрелок не опасался, что его добычу отнесет волнами.
- Эй, кто здесь? - закричал Василий, всматриваясь в желто-зеленую стену тростников.
В одном месте тростники зашевелились, выглянула ухмыляющаяся физиономия Лаптя. Он был одет в зеленую телогрейку, на голове - выгоревшая фуражка армейского образца.
- Я, паря, я. Аль не признал?
Василий чуть притормозил лодку.
- Как не признать. Браконьера за версту видать. Какой же честный охотник столько дичи истребит. Норму знаешь? А у тебя десяток, не меньше.
- Да ну?! - искренне удивился Лапоть. - А я думал и трех-то не наберется. Неграмотен, счету не обучен, вот, значит, ошибочка и вышла. Больно уж птица хорошо шла…
- Ошибочка? Вот на эту ошибочку мы протокол и составим. И свидетели найдутся, здесь ведь не лес. Позову сейчас охотников, тогда и придется тебе, Герасим Петрович, научиться считать до трех.
Лаптев изобразил на лице испуг, а потом раскаяние.
- Васенька, голубчик; - запричитал он. - Не погуби. Бес попутал. Прости меня, грешного. Век буду бога за тебя молить и детишкам своим, ежели когда народятся, прикажу: молитесь за спасителя вашего отца.
Василий понял, что Лапоть просто издевается над ним. Значит, чувствует свою безнаказанность. Но почему? В чем же тут дело?
- Ну, довольно комедию ломать, - строго сказал он. - Собирай-ка лучше уток и поедем.
Герасим как-то визгливо хихикнул и вдруг заорал:
- Ты чего ко мне привязался, лешак? Сунься только - башку разобью и к рыбам отправлю. Кто этих утей настрелял, мне неизвестно. Бери их и подавись, окаянный. А меня не трожь, коли жить охота.
Лаптев яростно ударил веслом по воде, выгнал из тростника свой легкий челнок и, не обращая внимания на окрики Василия, быстро поплыл к берегу. Инспектор попробовал догнать его, но где там. Тяжелая лодка сразу же отстала от челнока. Так и второй раз ушел браконьер, оставив растерявшегося молодого инспектора.
И вот третья встреча, снова в лесу. Косуля - не заяц и не утка, за нее ответ полагается строгий. И опять браконьер не попал в руки Василия.
Раненая коза билась в траве, все еще пытаясь подняться. Василий жалостливо смотрел на нее и не мог решить, что же теперь делать. Оставить в лесу - наверняка погибнет. Прикончат волки, они здесь водятся, или вернется и добьет все тот же Лаптев.
Василий склонился над косулей, осторожно положил руку на ее часто вздымающийся бок, легонько погладил.
Эх, была не была, надо попробовать. Он бережно поднял животное, прижал к себе и сделал несколько шагов. Козочка молодая, но тяжеловатая, пожалуй, не меньше пуда. Нести ее неудобно, да еще донимает боль в колене. Сначала надо выйти на дорогу, а там до деревни километров семь.
Косуля испуганно смотрела на человека, судорожно дергалась, пытаясь вырваться. Василий успокаивал ее ласковыми словами, как будто она могла их понять; осторожно, но крепко держал.
Скоро деревья чуть расступились, показалась черная лента дороги. По ней мало ездили, местами она заросла травой. Семь километров Василий прошел бы шутя, в армии приходилось делать марши и не такие. Но вот чертово колено, кажется, разболелось не на шутку. Угораздило же его. Нога распухла и ступать на нее с каждым шагом было все больнее.
Василий сел на пень, тоскливо посмотрел на убегающую за пригорок дорогу. Он хорошо знал ее, ходил тут много раз. После пригорка будет широкая поляна, за ней снова лес, потом небольшое болото, опять лес и поле. А там и деревня. Долгими покажутся эти семь километров. Оставить косулю здесь, пойти одному, а потом попросить кого-нибудь приехать за ней… Так было бы лучше. Но кто согласится, глядя на ночь, ехать в лес по плохой дороге, через болото. Да и разыскать козочку будет трудно. Тогда так: он спустится с пригорка, передохнет малость и потихоньку двинет дальше. У поляны тоже сделает передышку. Ненадолго. Ничего, как-нибудь доберется.
- Пойдем, милая. Надеяться нам не на кого.
Василий подхватил свою живую ношу, поднялся, морщась от боли и припадая на раненую ногу, зашагал к деревне.
Солнце медленно скатывалось к лесу. Через час оно скроется совсем. Хорошо бы успеть засветло миновать болото - самый трудный и даже опасный участок пути. Дорога там обрывается. Старенькая гать разрушена, теперь здесь объезжают стороной, нашли более удобное место, и гать не поправляли давно. Василий попробовал идти быстрее, но через несколько шагов остановился: нестерпимо заныло колено. Постояв, побрел дальше. Сколько же будет тянуться этот подъем?.. Раньше он казался совсем незаметным. Вот за тем белым камнем вроде бы должен начаться спуск.
Коза перестала биться. Может, она просто обессилела, а может, доверилась человеку. Ее голова слегка покачивалась в такт шагам Василия. Темные глаза, похожие на крупные влажные сливы, теперь смотрели безучастно. Она тоже мучается от боли, ведь перебиты обе задние ноги.
Вот наконец и камень. Василий сел на еще сохранивший солнечное тепло гранит. Деревню отсюда не видно, но она там, за дальним лесом. Коза лежала у его ног, вытянув шею. Прижалась головой к сапогу и закрыла глаза. "Ну, Лапоть, шкурная твоя душонка, даром это тебе не пройдет. Такую красоту погубить хотел…"
Солнце уже коснулось острых верхушек деревьев. До темноты надо обязательно перейти болото. Немного отдохнув, инспектор поднял косулю и стал спускаться с пригорка.
По широкой поляне, покрытой густой сочной травой, кое-где были разбросаны пышные кусты. Вот до того, круглого как шар, шагов сто, не больше. Василий начал считать. Один, второй, третий, десятый. Сто восемь шагов до куста, определил довольно точно. До другого, с засохшей вершинкой, пожалуй, вдвое больше; раз, два, три… А боль в ноге не проходит, стала только тупой, ноющей. Разорванная штанина намокла от крови и прилипает к голому телу. Чья кровь - его или косули? Семьдесят пять, семьдесят шесть… Интересно, где сейчас Лапоть? Вспомнив о браконьере, Василий зло сдвинул брови. Этот выстрел ему дорого обойдется. Доказательство есть: в кармане гильза от ружья Герасима. Василий подобрал ее там, в лесу. Двенадцатый калибр. Больше ни у кого в деревне такого ружья нет. Пусть-ка попробует отпереться.
Сто двадцать три, сто двадцать четыре… Солнце уже совсем скрылось за деревьями. На небе осталась только широкая багряная полоса, и над ней нависло маленькое пухлое облако. Освещенное снизу невидимым солнцем, оно мягко золотилось. Сто девяносто, сто девяносто один… Голова козочки мотается из стороны в сторону. Какие маленькие копытца. Черные, словно полированные. И ноги маленькие, тонкие, как точеные. Конечно, без косули можно бы идти побыстрее. Взять какую-нибудь палку, опираться на нее. А козочку положить где-нибудь у приметного места. Двести десять, двести одиннадцать… Вот и второй куст. Лес почти рядом. Такой знакомый. Он тянется километра на полтора. За ним - болото. Надо успеть пройти его до полной темноты. Василий с трудом поднимает больную ногу, с трудом ставит. Она словно деревянная, даже не гнется. Во рту пересохло, все сильнее хочется пить. И чего он не взял флягу. Всегда брал, а сегодня забыл. Надо шагать быстрее, быстрее…
Лес встретил инспектора настороженной тишиной и прохладой. Здесь было темнее, чем на поляне, но дорогу пока видно. Пахнет земляникой и грибами. Хорошо бы сейчас ледяного квасу, а потом чего-нибудь пожевать. С утра не ел.
Василий наклонился к козочке, сказал тихо:
- Жива? Потерпи, немного осталось.
При звуке его голоса косуля испуганно встрепенулась. Василий поднял ее, осторожно, как малого ребенка, прижал к себе. И опять считал шаги. От дерева к дереву, от камня до камня. Так было легче идти. Наконец деревья поредели. И сразу набросились комары - казалось, звенел сам воздух, а человек не мог даже отгонять их, потому что руки у него были заняты. Он только дергал головой и тихо ругался.
Под ногами захлюпала вода. Ага, значит, болото. Небольшое, но топкое. Один неверный шаг - и провалишься в липкую вонючую жижу. От болота поднимается тяжелый запах, словно набросали тухлых яиц. Василий провел горячим языком по сухим губам, сглотнул вязкую горькую слюну.
Вот, кажется, начало гати. Торчат толстые, почерневшие от времени и воды коряги, ветки гнутся, потрескивают под ногами. Густым облачком вьются над головой комары. От их укусов горят лицо, шея, руки. Под ногами хлюпает и чавкает вода пополам с грязью, угрожающе трещат ветки. Сумерки плотнее окутывают болото, почти ничего нельзя разглядеть. Прямо над лесом загорелась крупная яркая звезда. Немного в стороне вспыхнула еще одна, и постепенно по всему небу рассыпались светящиеся точки. Но света звезды не прибавили. Вот если бы вышла луна…
Василий не успел ничего понять. Все произошло мгновенно. Раненая нога скользнула по коряге, он потерял равновесие, покачнулся и по грудь оказался в вонючей липкой жиже. Косуля вывалилась из рук и осталась на гати. Ноги уходили во что-то зыбкое, мягкое. Быстро намокшая одежда тянула вниз. Впервые молодой инспектор почувствовал, как в душу заползает противное чувство страха и беспомощности. Только не поддаваться страху. Ведь он, когда служил в армии, был разведчиком. Спокойно, спокойно, сейчас это самое главное.
Василий поднял голову, осмотрелся. Над ним все так же мерцали далекие звезды. Темными силуэтами поднимались деревья. Взгляд задержался на коряге, похожей на длинную скрюченную руку с растопыренными пальцами. Инспектор ухватился за нее, потянул. Коряга слегка изогнулась, но не сломалась и не ушла в болото. Он стал медленно подтягиваться и ощутил, как ноги оторвались, а тело поднимается из воды. Еще усилие, еще - и вот он уже навалился грудью на гать. Ветки чуть прогибаются, но держат. Очень медленно и предельно осторожно Василий продолжал выбираться на гать, перехватывая мокрыми руками спасительную корягу.