В новой книге уральский прозаик обращается к сложным проблемам в жизни современного села, с сыновней благодарностью рассказывает о тех, кто через лишения и трудности пронес и передал в наследство традиционные народные ценности - мудрость, скромность и трудолюбие.
Содержание:
ПОВЕСТИ 1
ПАСТУХИ 1
И НЕ ВСЕ ПРАЗДНИКИ 21
ТРИ ЖИЗНИ - Повествование в новеллах 28
РАССКАЗЫ 38
ПОСРЕДИ АСФАЛЬТА 38
СОЛДАТСКАЯ МАТЬ 40
С ДЯДЕЙ ПО ТЕЛЕВИЗОР 41
ПУТЕВКА 43
ГАРМОНЬ СЫНА 46
В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ 47
ФЕДИНО УЗОРЬЕ 49
КРЫНКА РЖИ 50
ЗАБЕРЕГИ 52
СЕРДЦЕ 54
СМОРОДИНА 56
КОЛДУНЬЯ 57
СВЯТОЙ ПРОКОП 59
ОБИДА 61
Три жизни
ПОВЕСТИ
ПАСТУХИ
I
Их двое. Два хозяина лесной избушки вблизи Старицы - прежнего русла Исети.
Раньше река, отвернувшись от села Крутиха, укатывала свои воды сюда, к бору и по наволоку наплодила озерин. Множество повысохло, затравело и осталось навсегда безымянными, но есть и с названиями: Ильмень, Подборное, Морошное и Боровое. Между ними, между крепью тальниковых, калиновых и черемуховых кустов, между хрупкими ольшаниками - луговины, степянки и елани, в бору - пастбища далекого отсюда Понькинского колхоза.
Угодья нарезаны еще в довоенные годы, нарезаны, как сенокосы. Да мало кто и помнит из понькинцев, когда сено косили здесь последний раз, когда празднично одевались - бабы и девки непременно белые платки подвязывали, - ехали на подводах за полста километров, ехали через город и многие села. Мало кто помнит, сколь укосисты были луга заливные, сколь много зародов поднимало свои сытые и пахучие хребтины по наволоку.
С войны затянуло луга. Задурели-закипели, как на опаре, цепкие тальники да черемуха, робко загустела ольха, и, зеленея вместе с травами, затрепетали дрожливо веселые осинники. Отвоевала себе твердо-лобастые бугорочки упрямая боярка, а из бора выселились на белый свет березовые грядки. И были луга, и нет лугов…
Спохватились понькинцы, ан поздно остановить лесную рать. Кое-что покорчевали, а больше покалечили трактористы из какой-то мудреной мехколонны, понабили о пни склянок из-под разного питья и зелья. Не вернулись травы буйные. Тогда и порешили - разумнее пасти тут все лето быков и телочек, чем "убивать" деньги на борьбу с кустами и лесом.
Поставили-скатали у Старицы за осинником - лицом к югу - лесную избушку, нагородили загонов и даже под огород пустошь распахали. Пасли молодняк наемные люди из города, дольше всех кормился на Понькинском выгоне пожилой татарин - кочегар по профессии. Здесь он сено косил своему скоту, дрова квартирником сажени ставил, выбирал по бору строевые сосны на крестовый дом в городе. Здесь он вырастил всю свою орду, а затем и внуков. Помимо всего прочего - денег и хлеба, - выряжали татарину в оплату по кобыле за лето, а на питание - две дойных коровы.
Своих охотников - колхозных пастухов - долго понькинцы не находили, а потому терпели наемных, шли им на уступки. Но нынче татарин заупрямился и затребовал две кобылы. Председатель колхоза хотел было рукой махнуть и согласиться, да новый зоотехник Анна Ивановна Казакова опередила:
- Как? Две кобылы?! Да ты что, Михаил Васильевич, в уме ли? Привесы ежегодно так себе, сена он зароды накашивает и торгует им, дров видимо-невидимо нарубает, бор обредил - нечем пеньки маскировать стало. Поди, всем сыновьям по крестовику поставил?
- Пачему он зря кричит! - загорячился татарин. - Где я сена касила и продавала, где я тома ставила?
- Ты вот чего, Хабибуллин, - вмешался председатель. - На зоотехника не обижайся и не оправдывайся. Две кобылы мы тебе не дадим, нет у нас кобыл больше. А стало быть, договор наш не состоится. Ясно?
Татарин гневно прищурился на добрую лицом, а характером боевую женщину, пробормотал "худой баба, злой баба" и брякнул дверью кабинета.
- Тушна погода, тушна! - определил он жаркий день и заторопился к автобусной остановке. Не очень и жалел Хабибуллин о несостоявшейся сделке. По правде говоря, нарочно и запросил две кобылы, искал повод для разрыва с колхозом. Просто так откажись - задумаются, начнут причину искать. А ее искать нечего, о ней новый человек - зоотехник - и та знает. Насытился он, все, что желал, взял для себя. А так пасти молодняк какая выгода? Травы дохлые, привесов не дождешься и от потравы не спасешься. Соседние колхозы стали подозревать его в потраве лугов и посевов…
- Ну, избавились от вымогателя, а где пастухи? - посмотрел на зоотехника председатель. - Где пастухи, Анна Ивановна?
- Я хотя мало знаю народ, а думаю, найдем пастухов. Своих найдем. Пущай не лучше будут, но и не хуже, - энергично успокоила его зоотехник.
- Ну-ну, я согласен. Ты у нас зоотехник, тебе и распоряжаться. Ищи! - обрадовался решительности Казаковой. Да и спорить ему с ней не хотелось. Не везло колхозу с зоотехниками: то бабник приедет - дояркам проходу нет; то пьяница - за валенки с галошами из кормушки тащи его; то лямза-лямзой - ни шерсти, ни молока, пусть и морально чист, что ангел. Совсем животноводство захирело, и никакие корма не помогают. А эта за одну зимовку себя показала: навела порядок с кормами на фермах, люди ее слушаются, умеет ладить даже с отпетыми мужиками. Схватывается с ним нередко, однако по делу ведь. И умеет убедить, что лучше и выгоднее сделать так-то, а не иначе. Подумать только: мясо и молоко появилось!
- Не-ет, за такого зоотехника держаться надо, положиться можно. Смотри, спокойнее стало на душе у меня, в райком поеду - не ноет сердце, валидол совсем забыл таскать с собой, - радуется председатель, отъезжая на "газике" от конторы.
II
Казакова, конечно, и понимала, и чувствовала: найти пастухов на два гурта молодняка, да еще за пятьдесят километров от усадьбы колхоза, - занятие не из легких. Скотников на дойных гуртах трогать нельзя, тут даже заикаться нечего. И то радоваться надо - подобрались мужики серьезные, самостоятельные и работу знают всю до тонкости. На механизаторов тоже не заглядывай, их на прорву техники только в одну смену хватает. Зимой многие не прочь ухаживать за скотом, но ведь посевная на носу, все трактористы в поле закрывают влагу, готовят почву.
"А если с пожарной машины Николая Хабарова попросить? - вспомнила Анна Ивановна и отвернула с дороги на ферму в заулок, откуда рукой подать до гаража с пожарной автомашиной. - Хабаров из непьющих, мужик хозяйственный, деньги на "Жигули" копит. Его свободно может на лето заменить Григорий Иванович Гурьев. Пусть и на пенсии, а ни от какой работы не отказывается, шофер с довоенным стажем…"
Чисто выметенная территория пожарки празднично замуровела конотопом и не просто выделялась среди замусоренной улицы, а сразу вызывающе бросалась в глаза. Хабаров как бы подчеркивает своим порядком, что он не из тех ославленных пожарников, которые спят по сорок восемь часов в сутки. А если и приляжет на топчан с книжкой, так вовсе не означает, будто он бездельник.
Николай вежливо выслушал просьбу главного зоотехника, однако с ответом не спешил. Он аккуратно заложил страницу календариком, прищурился на телефон, а затем спокойно перевел карие глаза на Казакову и негромко откашлялся:
- Я понимаю вас, Анна Ивановна, но… Но обратились не по адресу. Во-первых, я шофер первого класса, во-вторых, не ради личной выгоды Хабаров согласился работать на пожарной машине. Здоровье? А при чем мое здоровье. Нет и нет!
- И наконец, - занервничал Николай. - Почему именно я должен бросить на целое лето семью и хозяйство?
- Да что сделается твоему хозяйству? Жена и сама управится.
- Жена… А я как раз и не могу ее оставить. Почему? Допустим, доверяю жене, но не могу. И вообще, лучше идти водолазом, чем пастухом! - отрезал Хабаров.
Повстречался розовощекий, довольно крепкий еще мужчина, пенсионер местного значения, бывший агент уполминзага, райфо и госстраха - Михаил Михайлович Ильиных. С тайной надеждой Казакова погоревала перед ним, хотя с юности питала неприязнь ко всякого рода агентам, вечно чего-то вынюхивающим и всегда в чем-то подозревающим сельских жителей.
- Сочувствую, глубоко сочувствую вам, уважаемая Анна Ивановна, - разглядывая опрятный темно-синий габардиновый френч, покачал зеленой фуражкой Ильиных. - Разболтался народец, совсем разболтался, должен вам сказать. Алкоголем злоупотребляет и с авторитетом руководящих не считается. Мы при товарище Сталине не уговаривали, не увлекались индивидуальными подходами.
"Стоило мне перед осколком прошлого изливаться! - разозлилась на себя Казакова. - Стариков стыдно беспокоить, изработались они, на войне израненные и не выдюжить им на отгонном пастбище. А этот быка оборет…"
- С удовольствием бы пошел, если бы скинуть мне годков пятнадцать! - Пожалел о своем возрасте лесополеобъездчик Никита Григорьевич Сычугов. - Ладно, трясусь пока на ходке полями и лесами, однако какой из меня пастух на восьмом десятке?!
- Я бы со своим мужиком хоть слонов согласна пасти, - бойко заговорила доярка Галина Черепанова, но зоотехник лишь махнула рукой. Как можно лишиться самой лучшей доярки! А муж у нее на "Кировце", и такую махину-трактор разве не преступление даже на день остановить.
С бригадирами, заведующими фермами и старожилами - со всеми успела Анна Ивановна поделиться неудачами в поиске пастухов, сама мысленно у ермаковцев, у понькинцев в домах побывала, а что толку! Того нельзя трогать, тому - нельзя, третьему доверить скотину нельзя… Хоть в город езжай и каждого встречного-поперечного агитируй в пастухи. И тут повстречался нежданно-негаданно Александр Сергеевич Пайвин.
- Смотрю и думаю, чего это Анна Ивановна подворный обход делает? Уж не хозяйских ли коровушек переписываете, уж не на ферму ли их хотите свести? - насмешливо крикнул он.
- А-а, брось-ка ты, Александр! Не до шуток мне, - поморщилась Казакова и грубовато закончила: - Мужиков гулящих на учет беру.
- В производители, что ли? Так я за элиту сойду.
- Ты-то, отеребок?! Да кому ты кроме Серафимьи нужон? - и совсем было прошла мимо Пайвина, да вовремя вспомнила и остановилась: - Слушай, Александр, тебя куда на лето определили?
- Меня-то? В шаталтрест.
- Нет, я серьезно спрашиваю.
- Если серьезно, то куда пошлют, а поближе сам сбегаю. А вам-то зачем знать, по какой нужде?
- Очень простая нужда: пастухи требуются на отгонное пастбище.
- К Замараево?
- Ага, туда.
- Не, не пойдет. Лавочки рядом нету.
- Лучше деньги сохранятся.
- А их еще заробить надо.
- И заробишь, если захочешь.
- Я дорого запрошу.
- Поди, не дороже денег?
- Мотоцикл "Урал"! - бухнул Пайвин и сам удивился нечаянной идее.
- У-ра-ал! - с расстановкой повторила Анна Ивановна и посуровела: - Я с тобой, Пайвин, серьезно разговариваю, а не от безделья лясы точу.
- И я серьезно: вырешит мне правление "Урал", хоть чертей на том свете пасти стану!
- Пайвин, да ведь ты без году неделя работаешь в колхозе и за что тебе мотоцикл вырешать?
- Не хотите, как хотите. Вот и пускай заслуженные ветераны пасут молодняк, а мне в Понькино хорошо! - повернулся спиной Пайвин.
"Уйдет, стервец! - подумала Казакова. - Попивает он, конечно, не без этого, и в колхозе живет третий год. Какая уж он кандидатура на "Урал"! Желающих купить мотоцикл - пруд пруди, пусть и на моде теперь "Жигули" и "Москвич". Но где, где желающие пасти телят? И чем они, животные, виноваты, что нет пастухов? А коли решится Пайвин, стало быть, в рюмочку наплюет, стараться будет и за привесы биться…"
- Знаешь, Александр, такие вопросы середь улицы не решают. Это раз! А главное - я не председатель и не правление в целом. Однако если ты на полном серьезе, то слово даю - буду стоять за тебя. Договорились?
- Вы для меня не Сима, чтоб шутить. Я согласен, но при условии.
- Ну, значит, условились! - облегченно улыбнулась Анна Ивановна, улыбнулась впервые за весь сегодняшний день.
- Постойте, Анна Ивановна! На второй-то гурт кого наметили? Слыхал я, будто нынче к Замараево два гурта погонят.
Казакова снова нахмурилась и с горечью, откровенно призналась Пайвину:
- Не подобрала еще, Александр, никого еще не нашла…
Пайвин, роняя пепел на телогрейку, машинально затягивался сигаретой и что-то молча соображал. Анна Ивановна терпеливо ждала, когда он заговорит.
- Лучшего напарника, чем Молоков, не найти! - сказал Александр и придавил окурок подошвой кирзового сапога.
- Молоков, Молоков… Это Алексей, что ли, на кормокухне который работал?
- Он самый!
- Не боишься? Он, скажи-ка, сколько уж дней кряду пьет?
- А зимой Молоков пировал?
- Не припомню, вроде бы, всегда на смену выходит трезвый.
- То-то и оно! Мужик смирный и работящий, а гулянку можно в любое время приостановить.
- Попробуем, Александр! И сегодня же вечером я заведу разговор в конторе о вас с Молоковым.
- И о мотоцикле! - веско добавил Пайвин.
На том и разошлись они с Пайвиным - он домой, а Казакова на ферму. И хотя хлопот и расстройств было полно до самого позднего вечера - опять Зойка Никитина и Марьяна Шуплецова заявились на дойку пьяные, - Анна Ивановна все равно не забывала о кандидатах в пастухи, как она окрестила Пайвина с Молоковым. Еще не остыла от ругани с "хозяйками пьяного корпуса", а на уме снова пастухи. Поделилась своей "находкой" с дояркой Варварой Федотовной Волковой - самой старшей по возрасту на ферме, рассудительной и немногословной женщиной. С другими нельзя: они вон как разгорячились на Зойку и Марьяну, выгнали тех из корпуса и, поминая на чем свет стоит пьяниц, подоили беспризорных коров.
Волкова не меньше, а больше, чем другие, устала, однако и виду не подавала. Она выслушала Анну Ивановну и не спешила советовать что-либо. Казалось, думала Варвара Федотовна о чем-то своем, а вовсе не о словах главного зоотехника. Потом, словно мать на дочку, посмотрела на Казакову и ободрила-успокоила:
- Не мучай себя, Анна Ивановна! Никого на пастухов, окромя Пайвина и Молокова, тебе и не сыскать. Моли бога, ежели они не отдумают. Чего и говорить, попивают оба, и ничем я их не оправдываю. Но куда хуже и срамнее, когда бабы запиваются. А еще что скажу. Ежели тыкать в глаза: мол, пьяницы вы отпетые, то чего им остается делать? Надо же и верить в человека, помогать ему в люди снова выйти! Конечно, разговоров опосля не оберешься. Но судить-рядить легче всего, а кто пасти-то будет телят? Небось никто из говорливых не кинулся, а?
В конторе Казакова не пошла сразу к председателю, а заглянула сперва в кабинет секретаря парткома. Николай Иванович Осинцев, покусывая красный колпачок шариковой ручки, задумчиво смотрел на исписанные листы бумаги. Очевидно, составлял какой-то отчет для райкома партии или готовился к беседе с колхозниками. Анна Ивановна попыталась остаться незамеченной, однако Осинцев заслышал ее присутствие и кивнул светло-русыми кудрями на стул возле своего стола.
- С чем пришла, Анна Ивановна? Чего там, давай! А бумага, она всегда обождет.
Немолодое, пухлое лицо "комиссара" - так за глаза уважительно называли в колхозе Осинцева, оживилось, но вскоре голубые глаза стали серьезными и даже грустными. Он с полуслова понимал зоотехника, ибо знал, как говорится, наизусть всех жителей села, всех колхозников. Знал о хождениях Казаковой в поисках пастухов. Слыхал и о том, как в колхозе, где она более двадцати лет после института работала зоотехником и управляющим отделением, ее, Казакову, нередко упрекали за чрезмерное доверие к самым пропащим людям.
Когда Анна Ивановна выговорилась, Осинцев запустил пятерню в непокорные кудри и быстро спросил:
- Значит, веришь им или страхуешься поддержкой?
Однако, не ожидая ответа, сам же и подтвердил:
- Без веры нам, разумеется, никак нельзя жить. Ну где их взять, хороших работников, кто их нам даст? А воспитание - штука сложная и прыти да желаниям не поддается. Отстаивать надо человека от всего дурного в нем же самом. Да ведь признаться: всегда и все ли знаем мы о человеке? Судим по работе, а вся его остальная жизнь проходит мимо нас. И даже когда он запнется, мы опять-таки наказываем человека за ошибку, не думая о том, как он раньше жил, в чем нуждался и почему споткнулся.
Ты вот говорила, а я вспомнил одного невезучего мужика. Не склеилась у него семья и… пошло-поехало. Ему и без того тяжко, но во всем обвинили только его. Короче говоря, запил человек и забросила его судьба к нам в колхоз.
Николай Иванович заглянул в стол, достал сигарету и долго ее прикуривал. Затянулся дымом и глухо продолжил:
- Кто бы, ты думала, открыл мне глаза на него? Сынишка мой, восьмиклассником был тогда.
Значит, целый месяц тот человек оформлял колхозу наглядную агитацию. Толково и красиво он делал! И как радовался, когда развесили мы все щиты, плакаты и лозунги. Но кто-то за спиной и скажи: "Пьянице-то какое доверие оказано, то-то попирует он на длинные рубли…"
Я значения не придал, а он-то вечером напился и случись у него в избенке пожар. Электропроводка была одни ремки, где-то замкнуло, и загорелась избенка. А художник спит пьяный на кровати.
Секретарь парткома с сожалением бросил в пепельницу докуренную до фильтра сигарету и подпер голову левой рукой:
- По соседству он жил. А я засмотрелся на телевизор и ничего не видел. Вдруг сынишка на порог да как закричит: "Звери здесь живут, а не люди!" Перепугал меня, здорово перепугал…
А почему сын так решил? Да потому, что кроме пожарников никто близко не подошел к пожару. Мы, конечно, с ним, сыном-то, успели помочь пожарникам сбить огонь и вытащить несчастного на улицу. Я сыну потом объясняю, почему люди не полезли в огонь, но он свое твердит: "Дядя Миша добрый, он человек, а вы все - пьяница, пьяница!"
С одной стороны, правы люди, а с другой… Сынишка остался при своем мнении. А тот Михаил через день уехал из села…
Казакова и Осинцев помолчали, словно к чему-то прислушивались или кого-то поджидали. Николай Иванович нашарил в столе еще одну сигарету и закончил:
- Я тебя поддержу, Анна Ивановна. Постараемся вдвоем убедить и председателя и членов правления. Людям нужно верить, пусть и в ком-то приходится иногда ошибаться. И знать, знать бы их нам ох как надо!