Когда Стефан с прибывшим подкреплением вошли в здание, никого там не нашли. Самое удивительное заключалось в том, что не только печати на дверях, но и запоры на окнах остались нетронутыми, а те, кто проник сюда, словно испарились. Но перед тем как испариться, они успели разбить вдребезги многие хрупкие приборы.
Стефан ни одним словом не напомнил о своем мудром совете, но я и так почувствовал себя виноватым. Прежде чем докладывать Шамову, мы выехали на место. Хотя с химией я знакомился только в школе, но и мне стало ясно, что занимались здесь не пустяками. Просторные комнаты были уставлены новенькими хитроумными аппаратами, внушавшими уважение простецкому глазу своей непонятностью. И еще я убедился, что побывавшие тут ночные гости разбивали не все подряд, а только некоторые замысловатые узлы. На обычное хулиганство это не было похоже. Никакого другого выхода из здания, кроме тех, что были опечатаны, мы не нашли.
Приказав поставить у лаборатории круглосуточный пост, я обо всем доложил Шамову. "Не бросай трубку", - сказал он и стал разговаривать по другому телефону. Я ждал долго, прислушиваясь к хрипотце шамовского голоса, всегда внушавшего мне и ожидание подвоха и приятную уверенность в поддержке.
- Не заснул? - спросил он. - Сейчас выезжают. Один из них хотя еще не академик, но похоже, что скоро им станет, поэтому встречай, как генерала, и сопровождай.
Будущим академиком оказался щуплый, востроглазый мужчина в штатском, которому я бы и взвода не доверил. Зато сопровождали его майор и лейтенант весьма бравого вида. Как и было приказано, я их встретил по всей форме, представился, доложил. "Академик" вовремя моего доклада почесывал небритую щеку, потом приподнял шляпу, протянул хлипкую ладонь и назвал себя: "Юрий Григорьевич". Я спросил, не хотят ли гости закусить, но они предложили сразу отвезти их в лабораторию.
Пока майор выпытывал у патруля и Стефана подробности ночного происшествия, Юрий Григорьевич расхаживал по лаборатории, приглядывался к оборудованию, нюхал подряд все уцелевшие склянки и все больше мрачнел. Похоже было, что он решал в уме сложную задачу со многими неизвестными. Особенно интересовали его исписанные бумажки, которые мы находили в столах немецких лаборантов и приносили ему. Каждую он внимательно прочитывал, совал в карман и недовольно бурчал: "Не то… Ищите!"
А в это время майор и лейтенант, скинув кителя и засучив рукава рубах, передвигали столы, выстукивали стены. Работали они сноровисто и скоро обнаружили, что внутренняя стенка одного из лабораторных шкафов скрывает спуск в подвальное помещение - хранилище разных бутылей и тяжелых ящиков. Отсюда шел запасный выход за пределы забора, в густо разросшийся кустарник. Замаскирован он был не так уж хитро, но когда "гвардейцы" Стефана опечатывали здание, его не заметили.
Закончив осмотр, Юрий Григорьевич стал распоряжаться по-генеральски. Одного его телефонного звонка оказалось достаточно, чтобы прибыли грузовики с командой солдат из трофейного управления. Началась погрузка оборудования, а мы пошли обедать.
Меня все время беспокоил один вопрос, но прямо задать его я не решался. Начал издалека:
- Разрешите узнать, Юрий Григорьевич, вы довольны находкой?
Он вежливо улыбнулся и высказался не очень резко:
- Я рад с вами познакомиться, милые люди, но не скрою, что моя радость была бы более полной, если бы вы пригласили меня несколько раньше.
- Значит, эта лаборатория представляет интерес? - спросил я, чтобы узнать наконец, чего стоило мое благодушие.
- Определить ее ценность в нынешнем состоянии, - ответил ученый, - я не берусь. Но похоже, что здесь разрабатывался весьма заманчивый технологический процесс. Придется поломать голову, чтобы докопаться до сути.
- Как вы считаете, доктор, - уверенно присвоил ему ученую степень Стефан, - повреждения, которые сделаны в лаборатории, учинили несколько человек, или один?
- Вполне мог справиться один, - сказал Юрий Григорьевич, - ломать дело нехитрое. Важно было знать, что и как ломать. А это он знал. Но… у меня такое впечатление, что ломал он наспех и всего, что поручили ему тут натворить, он не успел. Видимо, его спугнули…
- А если мы найдем злоумышленника, он сможет быть полезным? - спросил Стефан.
- Если захочет, безусловно.
- Найдем! - пообещал Стефан.
- Желаю успеха, - сказал Юрий Григорьевич и стал прощаться.
Он уехал вместе с лейтенантом, должно быть приставленным к нему для охраны. Майор задержался. Мы перешли в мой кабинет. Я ждал взбучки за нерадивость, но речь пошла о другом.
- Нужно выяснить, кто из жителей города был связан с лабораторией или с ее сотрудниками, - сказал майор. - Далеко этот диверсант уйти не мог. Должен иметь надежное убежище или в самом Содлаке, или поблизости. Мы займемся этим по своей линии, а вы, товарищ Доманович, мобилизуйте актив и пошуруйте в городе.
- Будет сделано, товарищ майор!
Они разрабатывали план операции, а я молча перебирал ошибки, сделанные мной на посту коменданта.
15
Лютов долго оставался для меня загадочной фигурой. Да и сейчас, если бы я сказал, что понял его до конца, слукавил бы. Уж очень изменчивым был его характер. Никогда нельзя было предвидеть, что он скажет или сделает. Даже внешне он менялся поразительно.
На службу он приходил вовремя, подтянутый, оживленный, подвижный. Его левый, настоящий глаз теперь блестел почти так же, как и правый - искусственный. Выглядел Лютов деятельным служакой, словоохотливым, даже, пожалуй, болтливым. Но несколько часов спустя он тускнел, становился подавленным, молчаливым. От недавнего Лютова оставался только стеклянный глаз, не подверженный никаким изменениям. А левый затягивался мутной слезой и глядел на мир с тоской и злостью. Проходило какое-то время, и мой штабс-капитан снова оживал.
Был бы у меня другой переводчик, так же хорошо владевший несколькими языками, погнал бы я этого белогвардейца подальше. Но другого не было, и приходилось терпеть. Потом появился у меня и некоторый интерес к разговорам с Лютовым. Интересовал он меня не сам по себе, а как осколок той жизни, которая давно ушла в историю. Для меня он стал чем-то вроде косточки, по которой ученые восстанавливают скелет вымершего животного.
- Признайтесь, Андрей Андреевич, тянет, наверно, вас в Россию? - спросил я его как-то, когда ушел последний посетитель и он сидел в подавленном состоянии.
Лютов почесался спиной о кресло, отвел в сторону слезившийся глаз и с сухостью в голосе спросил:
- Я вам сегодня больше не нужен, господин комендант?
- А вы что, торопитесь куда-нибудь?
- При исполнении своих служебных обязанностей я никуда торопиться права не имею. Но коль скоро вы завели разговор из праздного любопытства, я полагаю, что мне сейчас больше делать нечего.
- Напрасно вы полагаете, что я разговариваю с вами из любопытства. Коль скоро вы служите в советской комендатуре, я должен знать не только то, что вы говорите, но и о чем молчите.
- Я вас так должен понять, что это не вопрос, а допрос?
- А вы, Лютов, не лезьте в бутылку. Я вас ничем не обидел и обижать не собираюсь. Не хотите отвечать - не нужно. Можете идти.
Лютов подался вперед, совсем уж собрался встать и уйти, но раздумал.
- Ежели угодно знать, никуда меня не тянет… Разве только в могилу…
- Туда, действительно, торопиться не нужно, - попытался я перевести разговор на шутливый тон. - А о России я спросил, потому что не представляю себе… Я вот недавно границу пересек и то соскучился.
- А вот представьте себе, - с вызовом повторил он, - не тянет! Ни березки с елочками, ни речушки с церквушками - не тянут и все! Делайте со мной что хотите.
- Ясно, - сказал я, хотя и не поверил ему, а почему он врет, понять не мог. - Задам в таком случае другой вопрос. То, что в этой войне побеждает русское оружие, а не германское, вам тоже все равно?
Лютов вскочил, хотел даже грудь выпятить для внушительности, но не вышло - весь как-то скособочился, затрясся над столом.
- Я, господин комендант, в полной вашей власти. Можете расстрелять. Сам пошел к Лавру Корнилову. Сам! Деникину верно служил. Врангелю. Не отрекаюсь. И не жалею. Расстреливайте! А в душу лезть не позволю. Не смеете! Никому не позволял! Никогда! Извольте знать! Умереть готов. С превеликим удовольствием. Хоть сейчас!
Он стал дрожащими руками расстегивать свою белую рубашку, словно готовясь открыть грудь для пуль, и понес такую несуразицу, что уже никакого смысла в его словах я уловить не мог. Лицо его исказилось, потекли слезы, вид стал совсем отвратный.
- Приказываю вам немедленно прекратить истерику, господин штабс-капитан! - сказал я как мог громко и решительно. - Сейчас же приведите себя в порядок и уходите. Вы мне не нужны.
Что-то бормоча и всхлипывая, Лютов вышел из кабинета. Я и сам не знал, прогнал ли я его совсем или на сегодня. Уж очень он стал мне противен. "Черт с ним! Обойдусь", - решил я про себя. Но в то же время соображал, что лучше иметь дело с психованным, но искренним человеком, чем с подхалимом, скрывающим свои мысли. "Придет - придет, а посылать за ним не буду…"
Вместо него утром следующего дня пришла Люба. Как всегда, когда нужно было за кого-нибудь просить, вид у нее был виноватый.
- Вы этого дедушку простите, Сергей Иваныч, - вкрадчиво сказала она.
- Какого еще дедушку?
- Ну, нашего, Андрей Андреича.
- Какой он тебе дедушка? Старый белогвардеец. Он, может, твоего настоящего дедушку шомполами лупцевал. А ты - "дедушка".
- Так это когда было, - протянула Люба, как будто я вспомнил татарское нашествие. - Больной же, одинокий. Никого у него. Легко ли, всю жизнь на чужой земле, у чужих людей.
- Сам он такой жизни захотел, И не приставай ко мне с пустяками.
- Жалко же, Сергей Иваныч. И есть ему нечего. Как он у нас работать стал, его хозяин совсем не кормит. Что ж ему, с голоду помирать?
Люба вообще не признавала никакой логики и считала главным не то, что вытекало из разумного разговора, а то, что было у нее на сердце.
- Можешь накормить.
- Так не идет же. Я ему звонила, звала завтракать, а он говорит, что вы его уволили, а милостыни ему не нужно.
- Что ты от меня хочешь?
- Я ему скажу, чтобы на работу вышел, что вы справлялись, почему не идет. Ладно?
- О том, что я справлялся, не ври. А так… пусть выходит.
- Вот спасибо, Сергей Иваныч! Он старательный, с образованием, - проговорила она, уходя, чтобы укрепить меня в принятом решении.
Лютов опять уселся за своим столиком, оба мы сделали вид, что ничего между нами не было.
16
Вокруг опустевшего здания бывшей лаборатории заварилась склока. Первой нашла ему применение Люба.
- Сергей Иваныч, - завела она певучим голоском, - гляжу я на здешних ребят, и до чего же мне их жалко.
Ей всегда было кого-нибудь жалко, поэтому я не очень удивился. Разговор происходил за столом, ели мы что-то вкусное, и первая мысль пришла, что ребятам не хватает еды.
- Молока мало?
- Играть им негде. Ни детских садов, ни школ, бегают по улицам как неприкаянные.
- Это, Любаша, не комендантское дело - детишек забавлять. У них родители есть. И школы скоро откроются.
- Почему это не комендантское? Очень даже комендантское.
- Собирайся, пойдем по дворам. Я буду на барабане играть, ты "барыню" спляшешь.
- Вам все шутки, а я о деле говорю. Давайте, Сергей Иваныч, дом устроим… Ну, вроде наших, пионерских. Кружки заведем… Драгичка Павловичева и вправду плясать умеет, ребят учить будет. И баянист есть, очень парень ходовой. Игрушек наберем, книжек с картинками… Вот им весело будет, Сергей Иваныч! Верно ведь?
- Где же мы такую карусель устроим? В комендатуре?
- А я присмотрела. Тот самый, где химики работали. Его если почистить, прибрать - очень даже подходящим будет. Места там - на сто кружков хватит!
Я не знал, что и ответить. Сама идея была как будто и не вредной. Но в том, что организация таких домов входит в мои обязанности, я сомневался. Ответил неопределенно:
- Нужно с Дюришем поговорить, он в городе хозяин.
- А чего с ним, пузатым, разговаривать? Скажите: "Так надо!" - и весь разговор.
- Зря тебя, Любаша, комендантом не назначили, промашку допустили. Ты бы тут быстренько коммунизм навела.
- А ну вас! Я о деле. Вам ребят ни столечко не жалко.
Пока я не пообещал серьезно обсудить ее предложение, она на разные лады пела одно и то же.
А на другой день об этом же здании заговорил сам Дюриш. Этот взял быка за рога:
- Я, Сергей, хотел с тобой проконсультироваться. Вопрос вообще-то несложный… Лаборатория, которую немцы бросили, трофей Красной Армии. Но я думаю, что это не относится к самому помещению, к стенам и потолкам. Их-то вы разбирать не собираетесь?
- До этого не додумались.
- Поэтому, я надеюсь, ты не будешь возражать против того, чтобы я взял его в бессрочную аренду?
- Если оно городу нужно, как же могу возражать?
- В данном случае я говорю не только о городе, но и о своей личной заинтересованности.
В кабинет вошел Стефан, пользовавшийся правом входить когда угодно, спросил глазами, не помешал ли, я показал на кресло и переспросил Дюриша:
- Прости, Яромир, что-то до меня не доходит. О какой личной заинтересованности идет речь? Для чего тебе это помещение?
- При нацистах, Сергей, нас, патриотов, всяко ущемляли, не давали нам никакой возможности расширять дела. Тебе это хорошо известно. Я давно мечтаю дать Содлаку большую современную булочную с кондитерским отделением. Моя пекарня в таком плохом помещении, что стыдно. А если перестроить пустующее здание - это, конечно, будет недешево стоить, но получится великолепное предприятие.
- Нет! - сказал Стефан.
Дюриш изумленно посмотрел на него, потом на меня, словно спрашивая, кто тут хозяин. Мне тоже не понравился категорический тон Стефана, но его громкое "нет" перекликнулось с моим внутренним, и я не очень сердито сказал ему:
- Подожди, пока тебя спросят… А не кажется ли тебе, Яромир, что ты торопишься? Война еще не кончилась, не рано ли ты собрался расширять свое производство?
- Не рано, Сергей, не рано! Каждый патриот уже сейчас должен думать о будущем своего народа. Предприниматели славянского происхождения обязаны все свои средства и силы отдать на пользу общества.
Со своей точки зрения он, наверно, был прав. Но Стефан, не дождавшись приглашения, ринулся в бой:
- Не будет этого!
- Чего именно не будет, Стефан? - спросил я.
- Патриотов-предпринимателей не будет. Да, Яромир, не будет - ни германских, ни славянских, никаких не будет. Один предприниматель будет - народ. Тот, который не капиталы вкладывает, а пот. Йозеф не для того отдал жизнь, чтобы немецких капиталистов сменили славянские.
Стефан уже стоял, откинув кудлатую голову, и, постукивая кулаком правой руки по раскрытой ладони левой, чеканил каждое слово, как будто читал декрет будущего правительства. Дюриш смотрел на него с усмешкой, как на пустомелю, забавляющего трезвых людей неуместными байками. Я не хотел разжигать старый, бесплодный спор между ними и примирительно сказал:
- По-моему, Стефан, ты так же торопишься, как и Яромир. Как у вас тут устроится, мы сейчас обсуждать не будем, не мое это дело. А вот насчет здания не знаю, что и сказать… Есть еще одно предложение - отдать его под дом, где ребята могли бы проводить время с пользой для себя.
Теперь уже они оба с удивлением уставились на меня.
- Детишки-то без всякой заботы растут, - развивал я Любины мысли. - А в таком доме можно кружки завести: танцев, музыки, строить чего-нибудь.
По лицам Дюриша и Стефана заметно стало, что не перебивают они меня только из вежливости, и я сбился.
- Ты очень хороший человек, Сергей, - сказал Дюриш, усмехнувшись точно так же, как он только что усмехался, слушая Стефана. - Но твоя идея нереальна. Не пустят в твой дом детей.
- Кто не пустит?
- Родители… Кто из почтенных людей захочет, чтобы его дети танцевали вместе с босоногими? Кто из католиков пустит своих, чтобы они пели в одном хоре с евангелистами?.. Не пустят, Сергей. Несколько мальчишек соберешь, так для них в любом сарае места хватит.
Я взглянул на Стефана.
- Не пустят, - подтвердил он.
- Ну смотрите, дело ваше… Это я так, в порядке предложения, - сам не зная почему, стал я оправдываться.
- Дом нужен мне! - решительно заявил Стефан.
Я подумал, что он спятил, и эта же мысль, наверно, возникла у Дюриша.
- Тоже предприятие откроешь? Или полицейское управление?
- Какая бы администрация ни образовалась в Содлаке, - объяснил Стефан, оставив без внимания мой вопрос, - здесь будет существовать коммунистическая партия. Легальная и массовая. Уже сейчас ко мне пристают многие, просят помочь создать партийную организацию. Нам нужен дом, в котором мы могли бы собираться и приглашать всех, кто хочет научиться думать. В помещении лаборатории хватит места и для собраний, и для читальни. И типографию небольшую там же можно оборудовать. Будем выпускать газету. Перестроим все своими силами, рабочие согласны. Я уже с ними об этом говорил.
Дюриш слушал, приоткрыв рот, словно выпуская пары. И следа усмешки не осталось на его мясистом лице. А я… Не хотелось мне обижать городского голову, но требование Стефана я не мог не признать справедливым. Так и сказал:
- Против этого предложения у меня нет никаких возражений. Дом просвещения Содлаку действительно нужен. И типография нужна. Как ты считаешь, Яромир?
Он не был упрямым и очень быстро соображал. Он уже понял, что спорить с нами по этому вопросу - значит обострять отношения.
- Ты прав, Сергей. И Стефан не ошибается. Если будет партия коммунистов, то запишутся многие… И я запишусь, - добавил он, немного подумав. - Но не следует забывать, что у нас будет демократия, будут и другие партии. Они спросят: почему дом только для коммунистов?
Стефан, чуть было не расхохотавшийся, когда услышал, что Дюриш тоже собирается стать членом компартии, на последний вопрос ответил со знакомым мне яростным блеском в глазах:
- Потому что только коммунисты говорят народу правду и могут открыть ему глаза.
- А почему ты считаешь, что правда в твоем кармане и только коммунисты могут открывать глаза? На это способны все честные люди, - тихо сказал Дюриш.
- Потому что коммунисты доказали это не речами на трибунах и не бочками вина, а борьбой с оружием в руках, под пулями врагов доказали, в тюрьмах доказали, наперекор смерти доказали!
- Другие тоже боролись, не коммунисты, - напомнил Дюриш. - И в тюрьмах сидели, и погибали.
- Боролись, - подхватил Стефан. - Но нужно еще разобраться, кто за что боролся. Только коммунисты боролись, ничего не отвоевывая для себя лично. Коммунисту не нужно ни своего завода, ни своей пекарни, ни своего поместья. Все, что они завоевывают, все для общества, для народа, Яромир. Вот откуда у них право говорить от имени народа.
Упоминание о пекарне пришибло Дюриша, и он не стал искать слов для ответа. Я воспользовался паузой:
- Хватит. Договорились так: здание бывшей лаборатории отдаем местным антифашистам. Точка!