Кто-то материл его, кто-то осенял крестом. Какая-то молодка не сочувственно, а сугубо по-бабски вздыхала: мужик-то справный. На одного меньше станет. Озверевшая от ненависти женщина в безрукавке еще дважды дотягивалась до его спины качалкой, и дважды за ворот сыпались засохшие комки теста.
Вот уж воистину: все это уже было. Нес ним, так с другими. Взять хоть бы Гражданскую. Но ведь то была Гражданская. Почему же сейчас столько предательства, столько ненависти
к своему же солдату? Откуда столько люти? Неужели она, эта проклятая Гражданская, все еще не кончилась? Но ведь пора уже, пора!
Их забирали в тридцать седьмом!.. Где бы он ни был, в какое бы украинское село ни попадал, везде только и слышит: "А как наших забирали?!" В тридцать седьмом, тридцать восьмом, тридцать девятом… Да еще о голоде. О сотнях тысяч опухших после удивительно щедрой, хлебной косовицы. Неужели и отсюда, из этой глухой, забытой Богом лесной деревушки тоже забирали? Зачем?! Кому все это нужно было? Неужели и здесь были "враги народа"?
"Но я-то какое отношение имею ко всему этому?.. Я-то какое?! Значит, все же имею. Видно, это касается всех. Все грешны и должны нести свой крест. Не имели права допустить, чтобы в стране воцарился такой режим".
- Ну, чего стал?!
- Шнель, шнель!
4
В мае 1943 года в расположении штаба командующего группы войск "Центр", обитавшего в бывшей помещичьей усадьбе, майором контрразведки был задержан некий гражданский, представившийся доктором фон Герделером, прибывший в эти края по делам одного из германских военных концернов.
Майор Вальтер Унте добрых пять минут изучал документы, потом столько же, не стесняясь, вешний вид этого, появившегося черт знает откуда и зачем, соотечественника. На вид - лет сорока пяти. Бледность худощавого лица, с которого еще не улетучились усталость и неуют дальней дороги, не могла скрыть его прирожденной надменности, а круглые запотевшие очки - настороженности усталых белесых глаз. Под расстегнутыми полами измятого легкого пальто, в котором скитальцу уже становилось жарковато, просматривался ладно скроенный, почти новый, хотя и довольно изжеванный дорожными неудобствами, костюм.
- Так что вас могло заинтересовать в штабе группы "Центр"? - вновь, уже в третий раз, спросил майор, возвращая фон Герделеру его паспорт. Однако теперь тон стал повежливее.
- Простите, майор, вы из контрразведки?
- Майор Унте, - едва заметным движением плеч изобразил он нечто подобное стойке "смирно". - Из штаба группы армий. Разговоры в контрразведке вам еще предстоят.
- Меня это не смущает, - как можно спокойнее, почти небрежно обронил Герделер. - Если уж я проделал сюда путь из Германии, то вовсе не для того, чтобы расшаркиваться перед офицерами абвера или СД. Но вы, майор Унте, оказали бы мне большую услугу, если бы помогли как можно скорее попасть в кабинет фельдмаршала. Впоследствии фон Клюге будет признателен вам не меньше, чем я.
- Вы так считаете? - грубоватое, обветренное лицо майора не знало, что такое ироничная улыбка, а то бы она, конечно же, появилась. - Мне бы вашу уверенность. Что за вести вы принесли из Германии?
- Воспоминаниями о родине я поделюсь с вами несколько позже, как только меня определят на постой или в гостиницу, где смогу достать из своего чемоданчика бутылку хорошего французского вина.
- Хорошего? Французского? Какой разведке известно мое пристрастие?
Майор, кажется, лишь теперь обратил внимание на маленький дорожный чемоданчик, который фон Герделер все время старался держать как бы позади себя. Отправиться в столь далекий и трудный путь с таким скудным багажом мог разве что человек, которого здесь, на отвоеванных у русских землях, не интересовали ни поместья, ни заводы, ни бизнес. Правда, теперь желающих приобрести все это поубавилось. Но Унге прекрасно помнил, сколько жаждущих осваивать восточное пространство пробивалось, словно паломники к святым местам, к штабам армий группы "Центр" еще даже летом прошлого года.
- Своими воспоминаниями о фронте обещаю с вами не делиться, - мрачно заверил майор. - Но ваши выслушаю охотно. Озверел от тоски по Германии.
- Что вполне естественно.
Еще несколько мгновений майор колебался.
- Пойдемте со мной. Пожалуй, попытаюсь помочь вам попасть на прием к командующему. Хотя это непросто.
- Такие услуги не остаются без проявления благодарности, - сухо напомнил ему фон Герделер.
- Что тоже вполне естественно, - не отличался изысканностью манер Унге.
"Знал бы ты, майор, с кем говоришь, - подумал он, снимая очки и смеривая офицера высокомерным взглядом прищуренных близоруких глаз. - Ничего, придет время, и я напомню о себе, если только русская земля Не поглотит тебя. И придет оно довольно скоро".
Страх, сковывавший Герделера в первые дни, когда они с генерал-полковником Беком только-только разворачивали вербовку единомышленников, готовых, а главное, способных свергнуть Гитлера и взять власть в свои руки, теперь сменился почти мессианской верой в свое предназначение, нетерпеливым ожиданием конкретных действий.
Уже сейчас их поддерживает такой мощный генералитет, такой цвет германской армии, что даже если фюрер и узнает имена заговорщиков, вряд ли он решится арестовывать их. Кстати, Бек и начальник Общеармейского управления, заместитель командующего армией резерва сухопутных сил генерал-лейтенант Фридрих Ольбрихт давно имеют веские доказательства того, что руководство гестапо и даже СД знает об их планах. Знает, но не препятствует. А не препятствует потому, что и там понимают: пора менять политику рейха. Вносить в нее коррективы, на которые сам фюрер никогда не пойдет. На которые, скорее всего, он попросту не способен.
В приемной фельдмаршала Клюге, когда адъютант уже заверил фон Герделера, что командующий примет его через пятнадцать минут, майор Унге нескромно напомнил доктору:
- Не думайте, что я забыл о бутылке французского.
- Ваши услуги будут оплачены значительно выше, - так же вполголоса заверил его Герделер. - Советую исходить из этого.
Лицо майора покрылось маской грусти. Из этого почти эпохального намека он извлек только ту истину, что с мыслью о бутылке придется распрощаться. Дальше такого толкования его фантазия, как видно, не распространялась.
5
Ночное нападение на станцию было внезапным и дерзким.
Уже в первые минуты боя запылала цистерна с горючим, и казалось, что это горит и плавится не бензин и металл, а сама земля вдруг разверзлась, извергая всепожирающее пламя свое, в котором зарождался кратер нового вулкана.
Бросившись - на удачу - к ближайшему вагону, Курбатов и Тирбах сбили пломбу и обнаружили, что он забит ящиками с гранатами.
- То, что нам нужно! - яростно прорычал Курбатов. - Эй, кто там? Чолданов, Кульчицкий, Тирбах - по ящику - и за мной!
Как только восемь ящиков с лимонками оказались в роще за руинами водокачки, одна из гранат полетела в вагон. И на станции начался настоящий ад.
- Командир, все в сборе! - доложил подполковник Реутов, видя, что к роще приближается последний из группы - Власевич. Он отходил короткими перебежками, ведя прицельный огонь: по людям, вагонам, окнам ближайшего станционного здания. - Пора уходить!
Даже в минуты высшего нервного напряжения, когда все внимание ротмистра было занято боем, он все же успел заметить, что Реутов обратился к нему, употребив слово "командир". До сих пор он, старший по званию, крайне неохотно признавал сам факт старшинства Курбатова.
- Быстро разобрали гранаты! - скомандовал ротмистр. - Обходим станцию и вдоль железной дороги движемся на Читу. Пусть считают, что мы ушли в лес или возвращаемся к границе.
Последние слова его взорвались вместе с цистерной. Сразу же вспыхнуло еще несколько соседних цистерн и вагонов, а взрывы перемежались с ревом паровозных гудков.
- Этими взрывами мы наверняка подняли на ноги атамана Семенова, - хищно улыбнулся подпоручик Власевич, заталкивая в рюкзак последние оставшиеся лимонки.
- Имея столько гранат, мы поднимем на ноги даже кремлевского абрека Сталина, - проворчал Иволгин, разбрасывая ящики в разные стороны, чтобы затруднить поиски следов, если красные вздумают пустить овчарок.
Уходя, они видели, как взорвалась еще одна цистерна и двое путейцев или солдат, пытавшихся отцепить ее, уже пылающую, от остального состава, тоже вспыхнули двумя живыми факелами. В ужасе они метнулись в сторону диверсантов, и группа маньчжурских легионеров, забыв об оружии, убегала от них, словно от гнева Господнего.
- Власевич, сними их! - на ходу крикнул Курбатов.
- Не стоит выдавать себя.
- Я сказал: сними их, прояви милосердие!
- К черту милосердие! - процедил подпоручик, тяжело отсапываясь рядом с ротмистром. - Прикажете поджечь еще одного - с превеликим удовольствием.
Остановившись, Курбатов несколько секунд наблюдал, как двое обреченных с нечеловеческими воплями качаются по луговой траве рядом с насыпью, и прошелся по ним автоматной очередью. Один обреченный вскочил, другой продолжал качаться, взывая к людям и Богу.
- Только ради вас, ротмистр. Чтоб не мучились муками душевными, - вернулся к Курбатову Власевич. И, стоя плечо в плечо, они еще раз ударили по горящим.
- Тяжело, оказывается, своих-то убивать, - проговорил он, убедившись, что на сей раз выстрелы милосердия достигли своей цели. - Разучились после Гражданской. Размило-сердились. С немцами оно, вишь ли, проще.
- У нас больше нет выбора, подпоручик. Мы должны сражаться, как гладиаторы: жизнь дарует только победа. Всю оставшуюся жизнь нам предстоит прожить убивая.
6
На рассвете, достигнув перевала невысокого хребта, они увидели внизу, в долине, редкие огни просыпающегося города. Это была Чита.
- Рим у вантах ног, великий вождь Аттила, - задумчиво продекламировал барон фон Тирбах. - Да только в Вечный город Аттила, как известно, не вошел.
- Несостоявшаяся столица Забайкальской империи атамана Семенова, - проворчал Иволгин. - Впрочем, кто знает, - жевал он остатки английской сигары, - могла бы получиться и столица. Будь у Семенова иная звезда.
- Нет, господа, - вмешался Реутов. - Не оседлав Кремль, в Чите не отсидеться.
- Тогда в чем дело? - отрубил Иволгин. - На Москву, господа!
Пришло время радиосеанса, и поручик Матвеев настроил рацию. Курбатов получил последнюю возможность доложить Центру о своем существовании. Дальше он шел вслепую. О его продвижении смогут узнать только агенты трех контрольных маяков, которым он обязан был открыться. Хотя и на это согласился неохотно. Где гарантия, что по крайней мере два из трех маяков не провалены?
Радист Центра сразу же поинтересовался, смогут ли они выйти на связь через пятнадцать минут. Матвеев вопросительно взглянул на Курбатова.
- Сможем, - кивнул тот.
Они оба - радист и командир - ожидали, что последует какое-то разъяснение, но ожидания оказались напрасными.
- С чем бы это могло быть связано? - недоуменно проговорил Матвеев, когда радист Центра ушел с волны.
Курбатов смотрел на открывающуюся панораму города и молчал. Он простоял так все пятнадцать минут. Сейчас он действительно напомнил себе Аттилу, стоящего на холме перед беззащитным Римом. Возможно, поэтому вновь вспомнились им же сказанные когда-то слова: "У нас больше нет выбора. Мы должны сражаться, как гладиаторы… Всю оставшуюся жизнь нам предстоит прожить убивая".
Он, Курбатов, готовился к такому способу жизни. Отбросить жалость, презреть сантименты, отречься от воспоминаний, преодолеть страх перед смертью. Только тогда в конце рейда он сможет увидеть Триумфальную арку Берлина.
- Вдруг нам прикажут вернуться, - почти с надеждой взглянул на ротмистра Матвеев, посматривая на часы. Минуты ожидания истекали.
- Исключено.
- Естественно.
- Что, страшно оставаться в этой стране?
- Погибельная она какая-то. Сама по себе погибельная, да и мы тоже не несем с собой ничего, кроме погибели.
- Отставить, поручик, - резко прервал его Курбатов. - В окопе может быть только одна философия - окопная. Подполковник Реутов!
- Я, - откликнулся подполковник из-за ближайшей гряды. Он был последним, кто должен был прикрывать убежище, в котором расположились командир и радист. Остальные образовали жиденькое крепление метрах в пятидесяти ниже перевала.
- Что там со стороны города?
- Ничего особенного. Безлюдье. Следующей будет читинская станция? - приблизился он к Курбатову.
- Вполне возможно. Действуем, исходя из ситуации.
- Лихой вы командир, ротмистр. Это я по чести. Перешли бы мы кордон хотя бы с дивизией - можно было бы в самом деле начать освободительный поход. А так получается что-то вроде мелкой кровавой пакости. Ну, сожжем еще одну-другую станцию… Ну, пустим под откос еще два-три состава. Что дальше?
- Это и есть наш освободительный поход. За нами пойдут более крупные силы. Мы же с вами, как любят высказываться по этому поводу господа революционеры, буревестники.
- Крылья которых после каждого взмаха оставляют после себя огненный след. Честно говоря, мне не совсем ясна цель вашего похода.
- У вас была возможность выяснять ее до перехода границы.
- Я имел в виду вашу личную цель, - с достоинством уточнил Реутов.
- Дойти до Берлина.
- Само по себе это не может служить целью.
- Что же может служить ею?
- Организация восстания здесь, в России.
- Да, это одна из возможных целей, - согласился князь. Но продолжать разговор не пожелал.
Предположение Курбатова подтвердилось: рядом с радистом Центра теперь находился сам атаман Семенов. Он лично явился, чтобы продиктовать текст радиопослания: "Легионеру. Благодарю состав группы. Вскрыть пакет. Инструкции у "Конрада" в Самаре. В Германии знают. Вы сражаетесь во славу единой и неделимой России. Держитесь, подполковник Курбатов. Атаман Семенов".
- Неужели у аппарата действительно стоял сам Семенов? - усомнился Матвеев, расшифровав это послание.
- Что в этом невероятного?
- Велика честь. Я-то думал: пошлют и забудут. Замотаются, подготавливая другие группы. В любом случае имею честь первым поздравить, господин подполковник.
- Объявите об этом господам офицерам, - попросил князь. - Вам это будет удобнее. Я же скажу, что представил к повышению в чине всех вас. И что все вы будете награждены за храбрость.
7
Начальник разведывательного отдела штаба Квантунской армии полковник Исимура встретил генерала Семенова с той холодной азиатской вежливостью, которая позволяла кланяться русскому генералу, давая при этом понять, что его поклоны не исключают тех истинных поклонов, которыми атаман должен благодарить его за само свое существование в этом мире.
- Вы просили господина полковника о встрече. И господин полковник рад принять и выслушать вас, господин полковник готов…
Только по тому, что почти каждую фразу переводчик завершал повторением нескольких ранее сказанных слов, Семенов определил, что перед ним тот самый капитан, который когда-то переводил его беседу с генералом Томинагой. У него вообще была плохая память на лица, тем более - на японские, зато очень контрастно врезались особенности разговора и поведения людей. Этот вечно улыбающийся капитан - япошка, - худющий до того, что, казалось, сорви с него мундир и смотри сквозь тело, словно сквозь желтую прозрачную занавеску, - поражал своей способностью умиляться любой произнесенной в его присутствии глупостью, а каждому удачно найденному им самим русскому слову - радоваться, будто великому прозрению.
- Насколько я помню, это полковник Исимура пригласил меня к себе, - отрубил атаман, совершенно забыв при этом, что говорит в присутствии самого Исимуры. - Поэтому спросите, что ему нужно.
- Господин полковник доволен, что вы нашли возможность встретиться с ним, дабы обсудить планы действия русских частей, господин полковник доволен…
Атаман Семенов обратил внимание, что Исимура и рта не раскрыл, чтобы произнести нечто подобное. Переводчик нес явную отсебятину. Однако это не удивило его. То же самое он наблюдал во время встречи с генералом Томинагой, когда речь шла о засылке в тыл красных группы маньчжурских легионеров.
- Но ведь мы постоянно согласовываем свои действия. Отряд "Асано" действует с ведома начальника японской военной миссии в Таиларе подполковника Таки.
"Похоже, что оправдываюсь, - остался недоволен своим ответом Семенов. - Хотя никто не убедил меня, что я обязан отчитываться перед каждым офицером штаба Квантунской армии, в соболях-алмазах!.." В этот раз Исимура в самом деле заговорил. Прислушиваясь к его резкому гортанному говору, Семенов с трудом, но все же улавливал значение отдельных слов и смысл целых фраз. Переводчик в это время сидел, закрыв глаза, и мерно покачивался взад-вперед, то ли подтверждая правоту полковника, то ли нетерпеливо, нервно ожидая, когда он наконец умолкнет.
Но как только начальник разведотдела действительно умолк, еще с минуту продолжал сидеть в той же позе и так же мерно раскачиваться, потом вдруг медленно повернул голову к Исимуре и, взглянув на него с явным превосходством, спокойным жестким тоном произнес то, что Семенов понял и без перевода:
"Вы должны были знать все это задолго до прибытия сюда генерала Семенова".
"Переводчик, капитан, позволяет себе делать замечание полковнику, начальнику разведотдела штаба Квантунской армии?! Это в японской-то армии, в соболях-алмазах?! - изумился Семенов. - Что-то здесь не то, что-то в их "поднебесной" перевернулось вверх ногами".
Он проследил за реакцией Исимуры. Ожидал вспышки гнева. Взмаха короткой, больше похожей на длинный нож, парадной сабли… Чего угодно, только не этой заискивающепризнательной улыбки. Так способен улыбаться лишь покорный судьбе подросток-ученик, твердо знающий, что учитель абсолютно не прав, но признательный уже хотя бы за то, что тот снизошел до замечания в его адрес. Поверить в искренность такой признательности мог только человек, хорошо познавший психологию отношений японцев между собой.