Атаману Семенову, привыкшему к нехитрой "матерщинной дипломатии" казачьего офицерства, вообще, в самой сути воспринимать, а тем более - смириться с таким миропониманием японцев оказалось крайне сложно. Хотя и старался. А уж в данной, конкретной ситуации он вообще ничего не понимал.
- Полковник наслышан о действиях отряда маньчжурских легионеров под командованием ротмистра Курбатова, - переводил капитан вовсе не то, о чем говорил Исимура, которого он только что позволил себе отчитать за полное неведение относительно судьбы Курбатова. - Но был бы не против услышать от вас, как действует этот отряд и где он сейчас находится, был бы не против…
- Отряд легионеров с боями продвигается в сторону Урала. Совершая при этом диверсии на железной дороге, - мрачно отчеканил генерал.
Беседа проходила на втором этаже старинного особняка, построенного в порыве причудливой эклектики западноевропейского и китайского архитектурных стилей. Вывеска какой-то торговой фирмы, украшавшая фасад первого этажа, могла сбить с толку разве что приезжего крестьянина, ибо, наверное, весь город давно знал, что под ней скрывается какое-то японское учреждение, занимающееся поставками для армии.
Однако это уже маскировка в сугубо японском стиле. Поскольку всячески демаскируемая секретная резиденция армейских поставщиков на самом деле являлась резиденцией разведывательного управления Генерального штаба вооруженных сил, или как оно там в действительности называлось.
Бамбуковая мебель, завезенная сюда, вероятно, в виде трофея то ли из Филиппин, то ли с берегов Меконга, располагала к непринужденности и философскому самосозерцанию. Если бы только очистить ее от вежливо раскланивающихся японцев.
- И что, он дойдет до Германии?
- Не весь. Но дойдет.
- Конечно, конечно, там собраны лучшие диверсанты, прошедшие подготовку в Харбинской секретной школе "Российского фашистского союза", лучшие диверсанты… - капитан улыбался настолько жизнерадостно, словно это он обязан был заверить Семенова, что в отряде собрано не выловленное по кабакам и притонам деморализованное офицерское отребье, а именно цвет белоказачьей разведки. - Господин полковник в этом не сомневается.
Исимура усиленно кивал, хотя переводчик так и не удосужился перевести ему ни вопросы, ни ответы.
"Кого они здесь дурачат, в соболях-алмазах?! - холодно оскалился по этому поводу атаман. - Будто я не вижу, что Исимуре нужен этот переводчик, точно так же, как переводчику - Исимура".
Однако высказать свои умозаключения вслух генерал не решился. Хотя бы потому, что теперь это уже в его интересах: делать вид, будто ничего особенного не происходит.
- Moiy ли поинтересоваться, чем вызван ваш интерес к Курбатову? - в этот раз атаман обратился все же не к Иси-муре, а непосредственно к переводчику. Но тот понял свою оплошность и принялся старательно переводить вопрос полковнику.
- Я хотел бы задать этот же вопрос начальнику германской разведки, - последовал ответ. - Как это ни странно, немцам уже известно о группе Курбатова, и наши союзники проявляют к ней очень странное внимание.
- Странное? Еще бы. Они ведь знают, что Курбатов идет к границам рейха.
- Думаю, они подыщут ему работу еще в границах России. Это в их интересах.
- То есть захотят превратить в агента абвера, в соболях-алмазах? Пусть своих лучше готовят. А то ведь энкавэдэшни-ки вылавливают их абверовцев сотнями.
Исимура и переводчик едва заметно переглянулись. И хотя Исимура не произнес ни слова, переводчик поспешил объявить:
- Полковник Исимура вынужден на несколько минут оставить нас. Но это не помешает нам поговорить о ротмистре Курбатове, - жизнерадостно озарил атамана своей желтозубой улыбкой капитан. - А потом я все передам полковнику, потом передам…
"Желает поговорить со мной о Курбатове без свидетелей, - еще больше укрепился в своих подозрениях атаман Семенов. - Что ж, так и должно было случиться".
8
Живая людская изгородь кончилась. Тропинка заюлила по склону холма. Впереди - костер и спина безучастного ко всему, что здесь происходит, палача.
"Неужели действительно палача? Без гестапо? Без допроса? Без суда? Хотя бы какой-то видимости его? Они все еще не поняли, кто попал им в руки, - осенило Беркута. - Но тогда почему вдруг такая помпезная процессия? Нет, они все прекрасно поняли. Вон скольких селян успели согнать. Сторожили. Дали спокойно поспать, пока разожгут костер. Чтобы казнить при свидетелях. Смотрите на гибель партизанского командира. Беркута больше нет, с остальными будет то же самое".
- Чего опять остановился?! Пшел, тебе говорят!
"Пшел" - это уже из белогвардейского лексикона. Начальник полиции, что ли? Френч, как у Керенского. А ведь страха-то нет! Оказывается, безразличием можно убить даже страх перед костром, усталостью и порожденным ею безразличием. Где та старушенция, которая подбросит в огонь хворостину? Не забыть бы крикнуть перед смертью: "О, святая простота!"
Руки уже связаны? Когда успели? Ах да, после удара по голове… Черт, он даже не заметил, как это произошло. Что ж, видно, так оно все и должно было произойти. Без мучений бы, по-солдатски.
На холм его взгоняют стволами автоматов и ударами сапог. Он уже явственно различает припертое к высокому камню толстое неотесанное бревно с небрежно брошенной на него веревкой. Привяжут. Распнут, как Христа. Скорее антихриста, поскольку безбожник. Ну уж нет!
Развернувшись, он сумел уклониться от нацеленного на него штыка и изо всей силы ударил немца головой в живот. Явственно ощутил, как ребро солдатской пряжки вспахало ему лоб, однако это уже не в счет. Главное, что немец упал. А тем временем Беркут врезался в бок другого конвоира…
…Придя в себя, он едва смог оторвать голову от земли. Костер почти рядом. Жар обжигает ему лицо. По ту сторону костра - бревно. И десятки стволов. На которые ему самое время взмолиться. Пуля - не костер.
Только палач все еще сидит. Спокойно, безучастно. Как и подобает палачу.
Лейтенант попытался разглядеть его лицо, но не смог. Дым, слезы… Очертания расплываются. А ведь это лицо палача. Его надо бы разглядеть. Унести с собой образ. Пристрелил бы кто-нибудь. Или хотя бы потерять сознание раньше, чем окажусь в огне.
"…И принять смерть, как подобает офицеру…"
"…Как подобает офицеру". Откуда это? Училище? Фильм? Да это же напутствие отца! Перед отъездом в Брестский укрепрайон. "Как подобает…" Он прав. Нужно встать. Встать и принять ее… Как подобает офицеру…"
- Отставить!
Откуда этот архангельский голос? Небеса заступаются за него, что ли?
- Приказано отставить!
Кто кричит? Что это за странная машина? Ах да, все та же, теперь порядком искореженная, бельгийская полицейская машина, переоборудованная гестапо под "фюрер-пропаганд-маиганен". Неужели сам Штубер прибыл? Явился. Успел. Скорее всего, спектакль: с костром, палачом и распятием. Спаситель, как всегда, появляется в последнюю минуту. На то он и спаситель. Правда, он потребует за это двойную плату.
Впрочем, какая разница? Лучше бы сейчас, сразу… И все же… подняться. Не ползать! Как подобает офицеру!
9
- Это вы, Скорцени? - повторил свой вопрос Гитлер, словно не верил, что черная телефонная трубка, которую он держит сейчас в руке, способна воспроизводить тевтонский рык первого диверсанта империи.
- Я, мой фюрер.
- Вы - истинный солдат рейха, Скорцени. У Германии нет более храброго и преданного солдата, - взволнованно проговорил фюрер. Обычно, говоря по телефону, он как бы выкрикивал каждое слово, преподнося его слушателю в форме жесткого неоспоримого приказа. Даже если это была личная просьба. Но теперь он тяжело, натужно дышал в трубку, стараясь говорить как можно тише, а значит, доверительнее. Хотя временами Скорцени едва мог слышать его. - Этой услуги я никогда не забуду. Я уже сказал Гиммлеру, что СС может гордиться таким штурмбаннфюрером.
- Простите, мой фюрер…
- Я не оговорился, партайгеноссе, - окреп голос Гитлера. - Именно штурмбаннфюрером.
- Благодарю, мой фюрер, - тоже чуть повысив голос, отчеканил Скорцени. Он испытывал искреннее уважение к человеку, вернувшему Германии ее былое величие, вознесшему ее на гребень воинской славы. Но никогда не ощущал страха перед ним. А потому, как и с Гиммлером, Геббельсом, Кальтенбруннером, всегда держался независимо. Он, человек, знающий себе цену и ясно видящий собственный путь, мог позволить себе такое. Да, собственный путь… - Я жду приказа.
- Конечно, конечно… - замялся фюрер. - Мы подумаем над тем, чтобы в истории рейха вашему подвигу было отведено достойное место. Освобождение дуче, вся эта операция в Италии потрясли и союзников, и, тем более, врагов. Они поняли, что в мире не существует ничего такого, что не было бы под силу бессмертному черному легиону СС, службе имперской безопасности. И пусть они там, за Ла-Маншем, за океаном и Днепром, всегда помнят об этом. Вы слышите меня, гаупт… то есть штурмбаннфюрер?
- Я внимательно слушаю, мой фюрер. Преданные мне люди готовы к выполнению любого приказа в любой точке планеты. Буду стремиться, чтобы черный легион пополнялся талантливейшими диверсантами.
- Талантливейшими!
Скорцени взглянул на стоящего рядом по стойке "смирно" Ланцирга. Тот понял, что и так слишком задержался. Его подводило любопытство. Очень уж хотелось присутствовать при разговоре с Самим.
Развернувшись, Ланцирг неслышно прикрыл за собой дверь.
- Как чувствует себя наш гость? - Скорцени не нужно было объяснять, кого фюрер называет "гостем".
- В полной безопасности. С волнением ждет встречи с вами. Не терпится определить будущее свое и Италии.
- Италия уже избрала путь. Избрала давно. Я переговорю с ним. Чуть позже. Ганс Бауер получил мой приказ. Завтра вы и наш гость будете в ставке. А пока позаботьтесь об исключительной безопасности гостя. Ис-клю-чи-тельной.
- В этом не может быть никаких сомнений.
10
Фюрер умолк, и Скорцени уже решил было, что разговор окончен. Нужно лишь дождаться, когда он повесит трубку. Однако пауза затянулась. Все, кому приходилось встречаться с Гитлером, знали о нервных, тягостных паузах, которыми он, скорее всего неумышленно, изводил собеседников. Особенно когда те чувствовали, что от воли фюрера зависят в эти минуты их судьбы.
Скорцени даже казалось, что в последнее время, в связи с неудачами на Восточном фронте, предательством союзников, всеми теми нервными и физическими перегрузками, которые приходилось переносить фюреру, паузы становились все длиннее и непреднамереннее. Это заметно было даже по его выступлениям по радио, по кадрам кинохроники.
- Вы говорили о приказе, Скорцени, - неожиданно ожила трубка. - Не сомневаюсь, что действительно в состоянии выполнить любой приказ. Не зря кое-кто в ставке уже называет вас первым диверсантом рейха. Это не совсем верно. - Скорцени напрягся. - Вас должны называть первым диверсантом мира. И так будет, Скорцени.
- Весьма польщен, мой фюрер. Хотя и недостоин, - вклинился в очередную небольшую паузу новоиспеченный пггурм-баннфюрер.
- Он последует, этот приказ! - резко молвил Гитлер. - Возможно, это будет операция, которая даже затмит операцию по освобождению нашего союзника и моего личного друга Бенито Муссолини. Сейчас нам нужно побольше таких блестящих операций. В них - сам дух СС, дух Германии. Они должны вдохновлять нацию, Скорцени.
- Готов служить, мой фюрер, - тяжело прогромыхал Отто. Он никогда не знал, как вести себя в подобных ситуациях. Любые слова давались ему сейчас крайне тяжело.
- Но о заданиях потом, - своевременно прервал разговор Гитлер. И не только из опасения, что кто-то может подслушать их. Просто не был готов к нему. - Мы поговорим об этом в ставке, штурмбаннфюрер. И знайте, Скорцени, я никогда не забуду вашей услуги…
- Жду приказа, мой фюрер.
Положив трубку, Скорцени сунул руки в карманы брюк и несколько минут смотрел в окно, покачиваясь на носках до блеска начищенных сапог.
"Он последует, этот приказ" - Гитлер не мог сказать нечто подобное просто так. А значит, в ближайшее же время нужно быть готовым… К чему? Он даже не пытался предугадать. Это невозможно. Интересно, кому фюрер поручит огласить свой приказ: Кальтенбруннеру? Шелленбергу? Гиммлеру?..
Он предпочел бы иметь дело с начальником полиции безопасности и службы безопасности (СД) Кальтенбрунне-ром. Достаточно высокий уровень полномочий и минимум мелочной опеки - именно то, что больше всего устраивало Скорцени. Конечно, он мечтал о дне, когда будет иметь свою собственную диверсионную службу, а значит, право не отчитываться о ее и своих действиях ни перед кем, кроме фюрера. Но такого положения в службе имперской безопасности и СС еще нужно достичь.
Корабельная сирена, пробивавшаяся в его апартаменты со стороны Дуная, долго и заунывно вспахивала душу, пытаясь вернуть ей привычное течение обыденной жизни. Но Скорцени, как мог, сопротивлялся этому. Звонок фюрера все еще взывал к его амбициям к фантазии.
Впрочем, задание может оказаться настолько конфиденциальным, что получать его снова придется в кабинете фюрера в "Волчьем логове". Как это было с заданием по освобождению Муссолини. Такой вариант еще более предпочтительный. По крайней мере он, Скорцени, вновь оказался бы предоставленным самому себе. Хотя бы на время одной операции.
- Я еще вернусь в этот мир! Я еще пройду его от океана до океана!
Скорцени оглянулся. В комнате никого. Забывшись, он произнес это вслух. Как девиз. Впрочем, это и есть девиз. Начертанный на его родовом гербе Высшими Силами.
- Господин гауптштурмфюрер!
- С этой минуты штурмбаннфюрер, - спокойно заметил Скорцени и, выждав, пока Хеттль переварит и усвоит эту новость, жестко привел его в чувство: - Слушаю вас, Хеттль, слушаю. Вы разволновались так, словно это не меня, а вас повысили в чине.
Стоявшие за спиной Хеттля Ланцирг и лейтенант-десантник Ханске с трудом сумели сдержать смех. Да и то лишь потому, что старались пощадить самолюбие бывшего морского офицера, которому на суше действительно не очень-то везло с чинами.
- Господин Муссолини просит вас зайти, - Хеттль лично отвечал за охрану дуче, поневоле превращаясь в его адъютанта и телохранителя.
- Он уже знает о звонке? - кивнул Скорцени в сторону аппарата.
- Знает.
- Тем лучше. Что тревожит дуче? Здесь, в безопасной для него Вене?
- Не может понять, почему его сразу же не перебросили в Берлин или в ставку Гитлера в Восточной Пруссии. По крайней мере лично я так расшифровал бы его волнение.
Скорцени молча прошел мимо Хеттля. В коридоре он оценивающе осмотрел поприжимавшихся к стенам, затаившихся за колоннами и в нишах десантников генерала Штудента. Выглянув в окно, отыскал взглядом нескольких своих курсантов, "коршунов Фриденталя" в гражданском.
- Появлялись ли какие-либо подозрительные личности? Настораживающие обстоятельства? - негромко спросил следующего за ним по пятам Хеттля.
- Не замечено.
- Представляю себе, какое осатанение происходит сейчас в разведках и контрразведках новых союзников итальянского короля и маршала Бадольо. Особенно нервничают, естественно, англичане. Проглотить такой диверсионно-собачий пудинг на виду у всего мира им будет непросто.
11
Оставшись наедине с Семеновым, капитан-переводчик почувствовал себя свободнее, предложил атаману американскую сигару и какое-то время все с той же иезуитско-вежливой улыбкой наблюдал, как тот вальяжно раскуривает ее. При этом он смотрел на генерала такими глазами, словно ожидал, что сигара вот-вот взорвется во рту русского.
- Словом, не нравится вам, что немецкая разведка заинтересовалась группой Курбатова, - по-простецки возобновил разговор Семенов. - Ясное дело, не нравится, в соболях-алмазах. Соперничество по всей линии невидимых фронтов. Объяснимо… объяснимо.
Произнося это, атаман рассматривал свою заметно дрожавшую между пальцев сигару и упустил тот момент, когда лицо переводчика стало суровым, а в глазах заиграли хищные огоньки азиатского коварства.
- Немцы тоже убеждены в этом, генераль, - это "генеральш у капитана получилось на французский манер. - Как только Курбатов окажется в Берлине, там же окажется и наш агент, который получил задание убить его.
Семенов мрачно уставился на японца.
Жестко сцепленные губы переводчика с презрительно опущенными уголками могли означать лишь абсолютное презрение его к мнению и эмоциям собеседника.
- Что значит "убить"? Что произошло? - нервно спросил главнокомандующий вооруженными силами Дальнего Востока. - Готовя эту группу, мы достаточно полно информировали штаб Квантунской армии. Переход границы рейха задуман нами не для того, чтобы остатки маньчжурских легионеров смогли наняться на службу к немцам, в соболях-алмазах. Обычный пропагандистский рейд.
- Наш агент в самом деле получил задание убить ротмистра Курбатова. Но он не успеет сделать этого, поскольку окажется схваченным гестапо. Буквально за час до того, как должны будут прозвучать выстрелы, - спокойно продолжал переводчик. - Что поделаешь, даже очень опытным нашим агентам тоже иногда не везет, даже опытным агентам… Особенно если этот агент - поляк.
- Опять эти ваши "невинные забавы разведки"?
- В соболях-алмазах, - добавил за генерала переводчик.
- Честно скажу, мне бы не хотелось, чтобы с этим моим офицером произошло что-либо подобное тому, что произойдет с вашим поляком.
- Несостоявшееся покушение на Курбатова будет объяснено тем, что он не желает работать на японскую разведку и стремится перейти на сторону немцев, будет объяснено…
Жизни в Маньчжурии или Японии ротмистр предпочитает жизнь в Европе. Нам это не нравится, разве не так?
"Объяснил бы ты все это попроще, - мысленно возмутился Семенов. - Что ты мне рога бараньи на шею вешаешь?"
- Но по-настоящему Курбатов начнет работать на вас лишь тогда, когда станет немецким агентом? - молвил он вслух. - Верно я понял?
- Английским.
- Простите?
- Я сказал: "английским".
- Ну и размах! Агент четырех разведок? - скептически покачал головой Семенов.
- Но при этом ротмистр Курбатов станет одним из лучших диверсантов Скорцени. Для нас главное, чтобы он держался поближе к Скорцени. Нам нужно знать все, что делает первый диверсант рейха, нам нужно знать… - Теперь капитан уже не улыбался. Он гортанно выкрикивал каждое слово, будто произносил речь перед полком Квантунской армии. - Японская разведка должна располагать всеми сведениями о Скорцени, всеми сведениями.
- Вы же союзники.
- Конечно, союзники. Поэтому ротмистр Курбатов всегда должен быть рядом со Скорцени. О любой операции Скорцени мы должны знать задолго до того, как о ней узнает сам Скорцени, о любой операции…
- То есть нам предстоит как-то подвести его к пггурмбанн-фюреру.
- Подвести.
- Значит, моим людям следует надежно связаться с немцами. - Семенов с таким нетерпением заерзал в своем бамбуковом кресле, словно порывался сейчас же подхватиться, чтобы поспешить наладить эту самую связь, в соболях-алмазах.
- Это будет нелегко, генераль.
- Естественно. До сих пор мы не имели никакой особой связи с германской разведкой. Да и вы, японцы, не поощряли это.