Но план мой не удался; скоро опять поднялась буря и на этот раз еще пуще прежнего. Полил дождь, и кругом не видать было ни единого огонька - все жители крепко спали. А мы плыли все дальше и дальше, отыскивая наш плот. Наконец дождь унялся, но тучи еще не рассеялись; изредка сверкала молния; и вот при ее свете мы увидели впереди какой-то плывущий черный предмет - мы пустились за ним. Это был наш плот! И как же мы обрадовались, когда опять очутились на нем! Вдруг показался огонь на правом берегу. Я решил туда отправиться. Ялик был нагружен добычей, которую негодяи похитили на разбитом пароходе. Мы свалили ее в кучу на плот; я велел Джиму плыть дальше, а пройдя мили с две, зажечь огонь и не тушить его до моего возвращения; затем я приналег на весла и направился к огоньку на берегу. Скоро показались еще два-три огонька на пригорке. Это была деревушка. Я поплыл прямо к береговому огоньку. Подъезжаю и вижу, что это фонарь, повешенный на гайс-штоке парового катера. Я стал разыскивать глазами сторожа и скоро нашел его - он дремал на шканцах, пригнув голову к коленям.
Я легонько толкнул его в плечо и принялся плакать. Он спросонок вскочил в испуге, но, увидав, что это только я, зевнул, потянулся и проговорил:
- Ну что там еще? Чего ревешь, мальчуган? Что случилось?
- Папа… и мама, и сестренка… - лепетал я сквозь слезы.
- Перестань хныкать, - сказал он, - у всех у нас свои горести; перемелется - мука будет! Что же с ними такое?
- Они… они… Да вы караульный, что ли, здешний?
- Нуда, - отвечал он самодовольно. - Я капитан, и владелец, и лоцман, и караульный, все вместе; иногда я бываю и пассажиром и грузом. Я не такой богач, как Джим Горнбек, - не могу я быть таким щедрым, великодушным к Тому, Дику и Гарри и бросать деньги, как он бросает, но я сто раз говорил ему, что не желал бы с ним поменяться; я создан для жизни моряка, я бы пропал с тоски, кабы мне пришлось жить за две мили от города, в таком захолустье, где никогда ничего не случается, ей-ей…
Я прервал его:
- Они попали в ужасную беду!..
- Да кто такие "они"?
- Папа, мама, сестра и мисс Гукер, и если бы вы поплыли туда…
- Куда? Где они?
- Там, на разбитом пароходе!
- На каком пароходе?
- Да ведь тут только один и есть!
- Неужели на "Вальтере Скотте"?
- Ну да…
- Господи милостивый! Да какой черт занес их туда?
- Они не нарочно туда попали…
- Еще бы нарочно! Боже мой, да ведь им не спастись, если они не уберутся оттуда сию же минуту! Как же их угораздило попасть в такую беду?
- Очень просто. Мисс Гукер поехала в гости туда в город…
- Ну да, в Бутс-Лэндинг, продолжай…
- Она была в гостях в Бутс-Лэндинге, а под вечер отправилась со своей негритянкой на плоскодонке ночевать к своей подруге, мисс… как бишь ее, - позабыл фамилию… Вдруг они потеряли весло, и вот их завертело и понесло вниз, кормой вперед; несло их, несло с две мили; наконец, наткнулись они на разбитое судно; человек, управлявший плоскодонкой, и негритянка, и лошади - все погибли, а мисс Гукер уцепилась и вскарабкалась кое-как на разбитый пароход. Ладно, а через час после того, как смерклось, мы проезжали мимо в нашей лодке - такая была темь, что мы и не заметили обломков, покуда не налетели на них! Однако все спаслись, кроме Билла Виппля, - ах, чудесный был малый! Уж лучше бы я погиб, право!..
- Клянусь святым Георгием! Вот так оказия! Что же вы сделали?
- Конечно, принялись кричать, звать на помощь, но в том месте река так широка, что никто не мог нас слышать. Тогда папа решил, что кому-нибудь надо отправиться на берег и позвать людей на подмогу. Я один изо всех умел плавать, - вот я и отправился; мисс Гукер сказала, что, если мне не удастся найти помощи раньше, пусть я обращусь к ее дяде, уж он мигом все организует. Я высадился и вот все брожу с тех пор, стараясь найти людей, которые помогли бы нам. Да все отнекиваются, говорят: "Как ехать в такую темь, да в такую бурю? Тут смысла нет человеческого, ступай возьми паровой катер". И если вы согласны, то…
- Клянусь Джексоном, я бы со всем удовольствием… да только кто же заплатит мне за труды? Небось твой папенька…
- Ну, об этом нечего беспокоиться. Мисс Гукер сказала, что ее дядя Горнбек…
- Тысяча картечей! Так вот кто ее дядя! Слушай, паренек, ступай вот к тому огоньку, видишь?.. Оттуда поверни на запад и, пройдя около четверти мили, очутишься у кабака; вели себя повести к Джиму Горнбеку - мы уж с ним рассчитаемся. Только смотри, не мешкай, не шали по дороге! Ему интересно будет узнать новость. Скажи ему, что я спасу его племянницу во что бы то ни стало! Ну, проворней, а я схожу вон туда за угол, разбужу кочегара.
Я побежал, куда мне было сказано, но едва этот человек скрылся за углом, как я кинулся в свой ялик, вычерпал из него воду, отплыл несколько сажен вдоль берега и забился между дровяных барок я не мог успокоиться, покуда не увидел, как отплывает катер. Что ни говорите, а мне стало отрадно при мысли, что я так много хлопочу ради таких негодяев - не всякий бы это сделал на моем месте. Жаль, что вдова Дуглас этого не знает. Мне кажется, она похвалила бы меня за то, что я помогаю этим мошенникам, - ведь известное дело, и вдова, и все добрые люди больше всего сочувствуют именно мошенникам.
Вскоре вижу: плывет остов разбитого парохода, как черный, унылый призрак У меня по всему телу пробежала холодная дрожь… Я поплыл к обломкам. Корпус сидел очень глубоко в воде - еще минута, и уже ни одно существо на нем не останется в живых!.. Я обогнул его кругом и стал звать - ответа нет; мертвая тишина. У меня маленько защемило сердце при мысли о тех негодяях… но не скажу, чтобы сильно… А вот и катер подоспел. Я выплыл на середину реки. Убедившись, что меня уже не видно, я положил весла и оглянулся: очень любопытно мне было посмотреть, как пароходик будет сновать вокруг обломков и разыскивать бренные останки мисс Гукер - капитан, наверное, вообразит, что они очень нужны ее дядюшке Горнбеку. Но катер скоро прекратил поиски и вернулся к берегу; а я принялся усердно грести и поплыл как можно быстрее вниз по течению.
Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем показался огонек Джима, а когда я его увидел, мне почудилось, что он где-то очень далеко, за тысячу миль.
Между тем занималась заря; мы направились к какому-то островку, спрятали плот, ялик потопили, а сами улеглись и заснули как убитые.
Глава XIV
Приятное препровождение времени - Книги, - Французский язык.
Проснувшись, мы занялись разборкой добычи, похищенной мошенниками на разбитом пароходе. Мы нашли сапоги, одеяла, платье и еще много всякого добра - кипу книг, подзорную трубу и целых три ящика сигар. За всю свою жизнь мы никогда не были такими богачами! Сигары оказались - первый сорт. Все время после обеда мы провалялись в лесу, болтая и покуривая; я почитывал книги, и вообще мы провели время очень приятно. Я рассказал Джиму все, что произошло на катере и на разбитом судне. "Вот так интересные приключения!" - заметил я, но он отвечал, что бог с ними и с приключениями… надоели ему тревоги! Он признался, что, когда я залез в каюту, а он пополз назад к плоту и не нашел его - он чуть не умер со страху: он уже подумал, что пропал, погиб! В самом деле, как ни верти, все плохо: останется на пароходе - утонет, а не останется, так его препроводят тотчас же домой, чтобы получить награду, и уж тогда мисс Уотсон непременно продаст его на Юг. И в самом деле он был прав; Джим почти всегда был прав - удивительно умная голова для негра.
Я очень много прочитал Джиму про королей, герцогов, графов, и как великолепно они одеваются, и какие они важные; и как они величают друг друга - ваше величество, ваше сиятельство и тому подобными прозвищами - вместо мистера. Джим таращил глаза от изумления; все это очень интересовало его.
- Я не знал, что их такая уйма. Я слыхал только про старого царя Соллермуна , если не считать королей, которые водятся в карточных колодах. Сколько жалованья получает король?
- Сколько получает? - говорю я. - Они могут брать себе хоть по тысяче долларов в месяц, если им понадобится. Они могут брать сколько угодно. Все принадлежит им.
- Ну и весело же им живется! А что они должны за это делать, Гек?
- Они ничего не делают! Они только заседают.
- Неужто?
- Право, так! Они только заседают. Не считая, быть может, тех случаев, когда бывает война. Тогда они отправляются на войну. Но остальное время бездельничают. Плюют себе в потолок… Тсс! Слышишь шум?
Мы выскочили из чащи и поглядели. Но это был только шум пароходного колеса. Какой-то пароход огибал мыс. Поэтому мы вернулись обратно.
- Да, - говорю я, - в остальное время, когда им бывает скучно, они ссорятся с парламентами. А если кто-нибудь им не потрафит, они велят отрубить ему голову. Но по большей части они проводят время в гареме.
- В чем?
- В гареме.
- Что такое гарем?
- Это такое место, где они держат своих жен. Разве ты никогда не слыхивал о гаремах? Соломон тоже имел гарем. У него было больше миллиона жен.
- Нуда, конечно. Я… я позабыл об этом. Гарем - это бабий дом. Воображаю, какой шум и крик был у них в детской. Женщины, должно быть, все время ссорились между собой. А еще говорят, что Соллермун был мудрейший из всех людей. Я не верю этому. Потому что захочет ли мудрый человек вечно жить среди такого гама? Нет, конечно, не захочет. Мудрый человек вместо этого построил бы себе, ну скажем, котельный завод. Завод все-таки можно остановить, когда захочется отдохнуть от шума.
- И однако Соломон действительно был мудрейший из людей. Потому что вдова Дуглас сама мне говорила об этом.
- Что бы там ни говорила вдова, он не был мудрым человеком, никогда! Он иногда выкидывал совсем сумасбродные шутки. Слыхали вы о ребенке, которого он велел разрубить пополам?
- Да, вдова рассказывала мне и об этом.
- Отлично! Подождите минутку. Вот этот пень - первая женщина, а вы вторая. Я - Соллермун, а этот бумажный доллар - ребенок. Каждый из вас желает получить его себе. Что я должен сделать? Я обойду соседей и выспрошу по-хорошему, кому принадлежит доллар, и затем отдам его кому следует. Так поступил бы всякий, у кого есть хоть капля смысла в голове. Но нет: я разрываю доллар на две части и отдаю одну половинку вам, а вторую - другой женщине. Совершенно таким же образом Соллермун велел разрубить ребенка. Теперь я спрашиваю вас: какая польза от половинки доллара? На нее ничего нельзя купить. И какая польза от половины ребенка? Я не дал бы ни гроша за целый миллион таких половинок
- Довольно, Джим, ты не понял здесь самой сути. Ты дал маху в сторону на целую тысячу миль.
- Кто? Я? Когда в чем-нибудь есть человеческий смысл, я тотчас же вижу это. Но здесь нет никакого смысла. Спор шел не о половинке, а о целом ребенке. И если человек думает разрешить спор о целом ребенке при помощи половинки, он ничего не понимает. Не говорите о Соллермуне, Гек, я знаю его как облупленного.
- Но повторяю тебе, ты не понял самой сути.
- Будь она проклята, ваша суть! Что я знаю, то знаю. По-моему, истинная суть лежит гораздо глубже. Все объясняется тем, как Соллермун был воспитан. Возьмите, к примеру, человека, у которого всего один или два ребенка. Станет такой человек расходовать детей задаром? Нет, он знает им цену. Но возьмите человека, у которого около пяти миллионов детей бегает взад и вперед по дому. С ним другое дело. Ему так же легко разрубить пополам ребенка, как кошку. Одним ребенком больше или двумя меньше, это не составляет разницы для Соллермуна.
Никогда я не видывал такого негра. Уж если он вобьет себе что-нибудь в голову, нет никакой возможности вышибить это оттуда. Вряд ли какой-нибудь другой негр был такого невыгодного мнения о царе Соломоне. Поэтому я начал говорить о других королях, а Соломона оставил в покое. Я рассказал про Людовика Шестнадцатого, которому когда-то отрубили голову во Франции, и про его сынишку, дофина*, который тоже должен был бы стать королем, а вместо этого его взяли и заперли в тюрьму, где он и помер.
- Бедный малыш!
- Но кое-кто говорит, что ему удалось удрать и уехать в Америку.
- Вот это здорово! Только он должен был чувствовать себя ужасно одиноким. Ведь здесь нет королей, Гек?
- Нет.
- Ведь у него не было бы здесь никакого положения в обществе. Что бы он здесь делал?
- Не знаю, право. Иные из них поступают на службу в полицию, а другие учат людей говорить по-французски.
- Что вы, Гек! Да разве французы не говорят, как все прочие люди?
- Нет, Джим, ты не понял бы у них ни словечка, как есть ни единого.
- Странно! Отчего же это случилось?
- Не знаю, но это так. Я немножко научился по-ихнему из книжки. Представь себе: приходит к тебе человек и говорит: "Пулли ву фрэнзи" - ты что на это скажешь, а?
- Ничего не скажу, а возьму и тресну его по башке… разумеется, если он не белый. Ни за что не позволю я негру обзывать меня так…
- Эх ты, голова! Ведь это не брань. Это он спрашивает тебя: говоришь ли ты по-французски?
- Чего ж прямо не спросить, по-человечески?..
- Да ведь это таким манером французы и говорят.
- Вот уморительно! Я и слушать-то не хочу! Смысла тут нет никакого.
- Ах, какой ты, Джим, рассуди: что, кошка говорит по-нашему?
- Нет, не говорит.
- Ну а корова?
- И корова не говорит.
- А кошка говорит по-коровьи, или корова по-кошачьи?
- Нет… а что?
- Естественно и понятно, что обе говорят иначе, всякая по-своему, не так ли?
- Разумеется.
- Разве не естественно также, чтобы корова и кошка говорили иначе, чем мы?
- Что об этом спорить, конечно.
- Хорошо, почему же неестественно и непонятно, чтобы француз говорил иначе, чем мы? Скажи-ка мне это…
- Да разве кошка - человек, Гек?
- Нет.
- То-то же! Значит, смысла нет, чтобы кошка молвила по-человечески. Разве корова - человек или разве корова - кошка?
- Конечно нет.
- Ну, так нечего им соваться не в свое дело и говорить на чужом языке. А француз - человек?
- Да.
- Ладно, так почему же он, черт его дери, не говорит по-человечески? Ответь-ка мне на это!
Я убедился, что нечего тратить слова попусту: невозможно научить негра рассуждать правильно. На том я и остановился.
Глава XV
Гек потерял плот. - Туман, - Гек находит плот, - Странный сон.
Мы рассчитали, что в три ночи достигнем города Каира, в дальнем конце Иллинойса, где вливается в Миссисипи река Огайо, - туда мы и стремились. Там мы хотели продать плот, пересесть на пароход, пробраться поскорее по Огайо в вольные штаты - тогда только мы очутимся в безопасности.
Но на вторую ночь поднялся страшный туман, мы решили причалить к отмели: нечего было и думать ехать дальше в таком молоке, но когда я поплыл вперед на лодке, чтобы поискать, куда привязать наш плот, оказалось, что кругом только одни низенькие молодые кустики. Я набросил веревку на один из них, как раз на самом краю крутого берега, но там течение было очень быстрое, плот понесся вниз, да так стремительно, что вырвал кустик с корнями - и поминай как звали… Густой туман спускался все ниже и ниже. Я был так поражен и испуган, что в первую минуту не в силах был двинуться, а тем временем плот исчез с глаз, так как уже в двадцати ярдах ничего не было видно. Очнувшись, я прыгнул в лодку, бросился к корме, схватился за весло, но оно не поддавалось; я так заторопился, что забыл отвязать его. Тогда я встал и попробовал отвязать, но от волнения мои руки так сильно тряслись, что я долго не мог совладать с веслом.
Первым делом я, конечно, пустился вдогонку за плотом; вдоль отмели все еще шло хорошо, но она была не длинная - ярдов шестьдесят, не больше, и миновав ее, я сразу окунулся в густой, белый туман и поплыл в пространство, куда - не знаю, словно я был уже мертвецом.
Грести не годится, думал я: во-первых, могу наскочить на берег или на что другое; вот почему надо было сидеть смирно и плыть наугад, а ведь согласитесь, ужасно трудно сидеть сложа руки в такую минуту. Я крикнул и стал прислушиваться. Где-то далеко слышу слабый отклик, - это несколько подняло мой упавший дух. Я направился в ту сторону, насторожив уши - не услышу ли чего снова? Опять раздался крик, но я заметил, что еду не туда, а несколько вправо. В следующий раз мне показалось, что держу влево от нужного направления, - так я и вертелся без толку, все не попадая, куда следует.
Желал бы я, чтобы дурак Джим догадался бить в жестяную сковородку, бить без устали, но он этого не делал; а главное, меня смущали промежутки между откликами. Так я продолжал блуждать, вдруг слышу - кричат уж позади меня. Славно же я попался! Видно, кто другой аукал, а вовсе не Джим.
Я бросил весло. Опять слышу крик; все еще позади, но уже в другом месте; то он приближается, то меняет место; а я все откликаюсь; вдруг я заметил, что кричат опять впереди меня, и убедился, что течением несет лодку носом вниз, значит, все в порядке, конечно, если это в самом деле Джим аукал, а не другой кто-нибудь. Голос невозможно было узнать в тумане - все звучало как-то странно, неясно.
Ауканье продолжалось; не прошло минуты, как я наскочил на крутой берег, со смутными призрачными очертаниями высоких деревьев; потом меня отбросило влево в кучу корявых сучьев, которые быстрое течение уносило с ревом. Через секунду все опять стало тихо и бело кругом. Я сидел не шевелясь и слышал, как громко стучит мое сердце; мне кажется, я не дохнул ни разу, покуда оно не стукнуло, по крайней мере, раз сто. Делать было нечего - я понял в чем суть! Этот крутой берег - остров, а Джим попал на другую сторону - это вовсе не мель, которую можно миновать в десять минут, нет, на нем рос крупный лес, как на настоящем острове; шириной он был с полмили, а длиной миль пять-шесть.
Подняв весла, я сидел тихо, как мне показалось, около четверти часа. Я плыл вниз по течению со скоростью четырех или пяти миль в час но это ведь не чувствуется. Вы лежите как мертвый на воде, и если мимо вас мелькнет плавучий сук, вам и в голову не придет, что вы сами быстро плывете, - вы подумаете: ох, как этот сучок быстро мчится! Если вы не верите, до чего тоскливо и мрачно бывает на душе в такой туман, попробуйте когда-нибудь сами - и увидите!
С полчаса еще я изредка аукал, наконец ответы стали доноситься очень издалека; я старался проследить их, но не мог. Тут я сообразил, что попал в группу мелей - я смутно различал их очертания по обе стороны; а тех, которые я не мог видеть, я все-таки чуял, потому что слышал, как течение обмывало старый, сухой хворост и прутья, свесившиеся с берегов. Тут, между островков, я уж совсем сбился с толку, стараясь проследить за ауканьем - это хуже, чем пробовать поймать блуждающий огонек Звук то и дело менял место и слышался то там то сям.
Несколько раз мне приходилось как можно проворнее отталкивать лодку от берега, чтоб не налететь на какой-нибудь островок; из этого я заключил, что плот, по всей видимости, беспрестанно наталкивается на берег, иначе он очутился бы гораздо дальше и криков не было бы слышно, а он плыл лишь чуточку скорее, чем я.