- Саша, мы так мало виделись с вами… Я даже не уверена, смогу ли четко хранить в памяти ваш образ… Не обижайтесь на меня, Саша, но как же по-другому я могу вам ответить? Если у вас будет возможность перед отъездом на фронт хоть раз еще приехать в наш город, приезжайте… Мне так хочется настоящего счастья!.Уж слишком много пришлось увидеть и пережить. Возможно, поэтому я и говорю не совсем так, как бы надо для моих восемнадцати лет…
- Вы были там, Зоя? - спросил Санька, показав на запад.
- Да. Мы недавно с Дона.
- Одна или с родными?
- С отцом… - ответила Зоя тихо. Она опустила ресницы, и в них заблестела слеза.
Саньке стало стыдно за свои расспросы, и он некоторое время стоял в смущении. Но вот Зоя вновь улыбнулась и, потихоньку освобождая свою ладонь из Санькиной руки, сказала:
- Все, Саша. Теперь пора. Я встаю рано, мне утром на работу.
- Зоя, если можно, дайте ваш адрес. Я буду писать вам…
Записав адрес, Санька нежно накинул на ее плечи курточку, которую все это время нес в руках, пожал ей руку и в последний раз взглянул в милое лицо. Несколько раз он оглядывался и видел на мостике перед калиткой залитую лунным светом хрупкую фигурку девушки в поблескивавшей под луной кожаной куртке.
На вокзале уже собралось большинство курсантов. Всеволод и Валентин сразу же подошли к нему.
- Ну как, Саня, успех? - спросил Всеволод.
Санька безнадежно махнул рукой.
- Не везет мне, друзья. В свое время мне понравилась Клава, но оказалась замужней, и я пострадал, а сейчас… Сейчас еще хуже.
- Ну, не тяни! Ты объяснился?
- То-то и оно, что объяснился. Э, да что, ты, Сева, хоть бы стихи какие-нибудь мне подсказал. Из Лермонтова, что ли…
- Ну, кажется, тронулся, - констатировал Валентин. - А из Маяковского не желаешь?
- Давай из Маяковского…
- Тогда слушай, - Валентин принял позу и продекламировал:
Версты улиц взмахами шагов мну,
Куда уйдя я, этот ад тая,
Какому небесному Гофману
Выдумалась ты, проклятая?!
- Да, но какая она красивая! - не успокаивался Санька.
- Ладно! Вот эта фотография, однако, красивее! - И Всеволод достал из кармана фотографию своей девушки.
Но Санька даже смотреть не стал. Валентин украдкой тоже достал фотографию…
2
У летчиков наших такая порука,
Такое заветное правило есть:
Врага уничтожить - большая заслуга,
Но друга спасти - это высшая честь!
Звено Лагутина вело бой. Борис передал по радио:
- Спокойно! Выбиваю "месса"! - И, довернув свой самолет на "мессер", атакующий Лагутина, длинной очередью сбил его. В ту же минуту на Лагутина кинулся еще один "мессер". Николай резким движением штурвала на себя вздыбил свой самолет, словно бы перевернул его через плечо, заставив описать в воздухе замысловатый крючок. А когда вывел самолет в нормальное положение, "мессер" оказался перед его прицелом. Очередь из пушек - и враг, беспорядочно перевернувшись через крыло, пошел к земле. Но в этот же момент в кабину Лагутина влетел снаряд. Ослепительно вспыхнуло пламя разрыва, горячие осколки впились в лицо и резанули по пальцам, сбросив руку с сектора газа. Кровь залила глаза, сознание помутилось. Последняя мысль была: "Достали все же… сволочи!" Струя воздуха, ворвавшаяся сквозь разбитый фонарь, привела его в чувство. Первое, что он увидел, это плавно вращающуюся землю, неумолимо набегающую на него. Нажимом на педаль ножного управления он остановил вращение самолета, выждал, когда нарастет скорость, и потянул штурвал на себя. Самолет вышел в горизонтальный полет. Мотор хлопал, трещал, но пока тянул.
Николай провел рукавом по глазам, снял с них кровавую пелену. Стало виднее. Превозмогая боль, осмотрелся. Сзади, сверху на него вновь шел "мессершмитт". Лагутин уже видел острый полосатый кок его винта. Собрав всю силу воли, начал маневр и почувствовал, что возрастающая перегрузка вот-вот лишит его сознания. В этот критический момент "мессершмитт" загорелся, и на его место, качая крыльями, вырвался из дымной мглы самолет Бориса. Он шел совсем близко, и было видно, что Борис что-то возбужденно кричит. Но Лагутин его не слышал. Наверное, было разбито радиооборудование. Николай оглянулся. Кабина вся была забрызгана кровью, стекла на приборах разбиты, на месте компаса зияла дыра. Взглянув на солнце, Лагутин определил общее направление полета и махнул Борису рукой - дескать, веди звено на аэродром.
Николай никак не мог понять, почему его левая рука плохо держится на секторе газа. Скосил на нее глаза и увидел: вместо двух пальцев из разорванной перчатки выглядывают окровавленные огрызки. По мере того как вытекала кровь, силы покидали его. "Нельзя терять сознание", - упорно думал он, стиснув зубы. Один глаз совсем залило кровью, голова как в огне, грудь будто тисками сжата. "Еще несколько минут, еще несколько минут", - повторял он себе.
Шли бреющим. Черным потоком неслась под крыльями выжженная земля переднего края. Провалы воронок, сгоревшие танки, трупы, зигзаги окопов… Потом пошли тощие кустарники, обглоданные свинцовым ветром войны, лесок, дорога.
Борис уверенно ведет звено.
Как в тумане, видит Лагутин свой аэродром. Превозмогая боль, искалеченной рукой ставит кран шасси на выпуск и затягивает газ. Мотор притих, набегает земля. Он находит в себе силы, чтобы выбрать на себя штурвал, и при первом же касании колес о землю теряет сознание. Неуправляемый на пробеге самолет начал вихлять, потом, все ускоряя угловое вращение, волчком крутнулся на месте и замер в облаке оседающей пыли. Первым на крыло лагутинского самолета вскочил Усач. Осторожно расстегнув на Лагутине ремни и освободив его от лямок парашюта, богатырь легко вынул обвисшее тело Николая из кабины и бережно отнес к подкатившей санитарной машине. По пути он успел заметить, что у Лагутина раздроблены два пальца.
- Сердяга, как он только управлял самолетом…
Подбежали летчики лагутинского звена. У Бориса в кровь покусаны губы, лицо осунулось. Сережка нервно курил, и кончики его пальцев заметно дрожали.
Санитарная машина ушла. Усач ободряюще похлопал своих младших товарищей по плечам и похвалил:
- Молодцы, ребята! Дрались, как тигры. Когда вы выходили из боя, за вами несколько столбов дыма висело от вражеских самолетов. А Лагутин поправится. Его полет мы запишем в историю нашего гвардейского полка как пример мужества и высокой силы воли…
3
Валентин был назначен дежурным по полетам и с утра помогал ответственному командиру разбивать старт.
Есть что-то своеобразно-романтическое в предполетном виде аэродрома. На востоке постепенно светлеет небо. В том месте, где нежно-голубой его цвет незаметно переходит в зеленоватый, потом в золотистый и, наконец, в бледно-розовый тон, сияет утренняя Звезда. Солнце еще за горизонтом, но его близость заметна по стрелам лучей, которые выхватывают из небесной сини краешки отдельных облаков, зажигают сияние на вершинах гор, покрытых вечным снегом. Солнце в своем движении прогоняет ночную прохладу, и она, спасаясь, отступает на запад, заставляя шевелиться белые и красные флажки на аэродроме. Кругом тишина. Все готово к началу большого летного дня, а день этот еще не наступил.
Флажки на высоких древках отмечают углы большого квадрата. В этом месте должны находиться все, кто не ушел в воздух - механик, курсанты, ожидающие своей очереди подняться в небо, и другие. Комсорг расставляет здесь большой фанерный щит, укрепленный на треноге. На щите лозунги, схемы и небольшая стенная газета "Стартовка", где будет отражен ход сегодняшней работы. Сейчас в ней пока изложены задачи на день и призывы к лучшему их выполнению. Большая часть листа пока чистая.
Со стоянок донесся дружный хор курсантского приветствия командиру, а через минуту раздалась команда: "По самолетам!" Теперь не зевай, Валентин с флажками в обеих руках бросился навстречу рулящим самолетам.
Издали самолеты похожи на живые существа. Деловито покачиваясь на неровностях, они приближаются, временами поворачиваясь из стороны в сторону, словно осматривая пространство. Ветер от винтов поднимает за их хвостами облака пыли. Валентин машет флажками, одним - показывая на взлетную полосу, другим - на заправочную, потом складывает флажки крестом, и самолеты идут на взлет или - прилетевшие - выключают моторы.
Вот уже первые машины поднялись в воздух и сразу же окунулись в солнечные лучи. Рубиновым светом вспыхнули пятиконечные звезды на их крыльях, ослепительным отблеском засиял плексиглас фонарей кабин. Еще минуту, и из-за лилового вала гор поднялось жаркое солнце. Ветерок подул сильнее. На мачте, над столиком руководителя полетов, затрепетал, забился шелк авиационного флага.
Летный день начался.
Большинство курсантов летной смены уже заканчивало программу самостоятельных полетов. Это был ответственный период тренировки. Как это ни странно, большинство курсантов допускает мало ошибок в управлении самолетом во время первых самостоятельных полетов. Робость и некоторая неуверенность в данном случае играют положительную роль. Курсант со всем старанием делает все так, как его учил инструктор, как написано во всевозможных инструкциях и наставлениях: выдерживает нужные скорости, сохраняет определенные обороты мотора, направляет свой взгляд соответственно каждому этапу полета. Нарушить что-либо из этих правил курсант, попросту говоря, боится: "А вдруг получится что-нибудь такое, с чем я не справлюсь". По чистоте выполнения первые полеты заслуживают хорошей оценки, и командиры, поздравляя курсантов с самостоятельным вылетом, обычно говорят: "Летайте всю жизнь с тем вниманием, с каким летали сегодня".
Но вот курсант "облетался". Глаза его уже не вылезают из орбит, а даже слегка щурятся в довольной улыбке; кроме всего, что необходимо в полете, курсант уже замечает и кое-что другое: как, выкручиваясь на изгибах железной дороги, красным червяком ползет поезд, как от столовой отъезжает "авиакобыла" с бричкой, на которой обычно возят завтрак, и даже ухитряется подумать о том, что не мешает плотно подзакусить. Проносясь над небольшой деревушкой, он уже рыскает по ней глазами, пытаясь узнать крышу дома, где живет его знакомая девушка. Все круче и резче закладывает курсант крены, порой бросая самолет в такие невероятные эволюции, от которых бы стошнило самого опытного летчика. В этот период курсант самый отчаянный летчик. Прикажи ему на максимальной скорости нырнуть под проводами или еще что-нибудь в этом духе, и он, не задумываясь, ринется сломя голову.
Командирам и инструкторам в эту пору хлопот полон рот. Призывая на помощь весь свой опыт, все средства воздействия - партийные и комсомольские собрания, стенную печать, беседы агитаторов, - командиры стараются предотвратить болезнь зазнайства у своих воспитанников. И все-таки нет-нет да кто-нибудь и "отколет" сногсшибательный номер. То какой-нибудь "ас" преждевременно выровняет машину из угла планирования, и она, потеряв скорость на большом расстоянии от земли, неуправляемой массой обрушится на посадочную полосу, приседая на весь запас амортизации; то другой "ас" пренебрежет гироскопическими силами мотора, и они в наказание тащат машину поперек взлетной полосы; то третий "ас", забравшись в зону пилотажа, отклонится от ее центра и, не учитывая превышения местности, ведет машину над холмами, чуть не задевая "брюхом" скалы…
Полетами руководил командир эскадрильи. Могучий, кряжистый как дуб, он невозмутимо стоял под развевающимся над его головой авиационным флагом и, казалось, равнодушно смотрел на самые невероятные фокусы молодых "летунов" и только иногда подносил к губам микрофон и насмешливо журил или подсказывал по радио: "Ноль седьмой, убери шасси; держи, держи правой ногой! Ну, куда ж ты, дурень, выкатился?!"
Посреди квадрата стояли два друга инструктора: Олег Князев и Демьян Беляев. Оба наблюдали за полетами своих курсантов, но реагировали на их пилотаж совершенно по-разному. Демьян был спокоен, Олег то и дело курил, бросал недокуренную папиросу и тут же доставал из портсигара новую.
- Что он делает? Ох, что он делает?! - восклицал он, обращаясь к Демьяну.
- Петлю делает, - с усмешкой отвечал Демьян.
- Да какая же это петля?! - возмущался Олег. - Это какой-то поворот вокруг хвоста по вертикали! Смотри, качается, как сосиска! Сейчас сорвется в штопор! Это сумасшедший вырвался на свободу! - Олег ткнул себе в зубы папиросу, но не тем концом, выплюнул ее и помчался к руководителю полетов.
- Товарищ командир, - еще издали закричал он, - подскажите моему грузину, чтобы не тянул по-страшному! Он развалит самолет!
Командир запрокинул голову и некоторое время молча смотрел за пилотажем Берелидзе. Потом сказал:
- Не развалит. Отлично пилотирует ваш курсант… А кто это там "козла" сотворил? Опять Терентьев? Выньте его из кабины, пусть на земле с мыслями соберется…
Над стартом, стрекоча, пролетел легкомоторный самолет и, сделав круг, зашел на посадку. Руководитель полетов поднял правую руку. Высоков сорвался со скамейки и стремглав подбежал к нему.
- Товарищ Высоков, когда этот самолет сядет, - он показал рукой, - бегите к нему и скажите летчику, чтобы заруливал на левый фланг первой стоянки. Это привезли перегонщика. Объясните ему, как найти "комнату приезжих".
Самолет сел, и Валентин подбежал к нему. Это был такой же самолет, как тот, на каком он впервые обучался летать. Велико же было его удивление, когда он увидел в кабинах Васюткина и Соколову.
Валентин вскочил на крыло и с чувством пожал им руки. Нина и Вовочка улыбались. Их лица раскраснелись от ветра, и они оба казались еще моложе, чем были год назад. Опомнившись после первого момента встречи, Валентин начал объяснять, как и куда надо рулить, но Нина прервала его:
- Я нисколько не устала и не хочу в гарнизон. Прошу у руководителя полетами разрешения побыть на старте. Хочу увидеть, как вы летаете.
И, сбросив лямки парашюта, Нина выпрыгнула из кабины.
Васюткин отрулил самолет на заправочную и, выключив мотор, тоже пошел к столику руководителя полетами. Командир встретил их радушно.
- Вы говорите, здесь много ваших воспитанников?
- Так точно, товарищ майор, - отчеканила Нина. - Почти все здесь: Городошников, Высоков, Шумов, Зубров, Берелидзе. Два других - Капустин и Козлов - тоже были у вас, но теперь уже на фронте… Ну, а эти как летают?
- Хорошо. Так что на вас не обижаемся. - Майор помолчал и заговорил уже не официально, доверительно: - Капустин только что письмо прислал с фронта… Его и Козлова представили ко второму ордену. Вас, наверное, интересует встреча с инструкторами ваших бывших курсантов? - спросил майор и, не дожидаясь ответа, крикнул: - Князев и Беляев! Ко мне.
Инструкторы подошли.
- Знакомьтесь и отправляйтесь в квадрат. Разговоры разговорами, а вон там уже какой-то "факир" хочет колесами раздолбить земной шар. - Он поднял микрофон и строго приказал: - Задержи ручку! Вот так. Прижми левой ногой. Хорошо. Заруливай.
Нина и Вовочка подробно расспросили у Олега и Демьяна о каждом своем питомце. Разговаривали около часа, и ни разу разговор не соскользнул на темы, отвлеченные от жизни курсантов. Такова уж особенность инструкторов, что большую часть своего времени они отдают своим" воспитанникам.
Демьян рассказал о происшествии, случившемся с Василием Городошниковым:
- Летал наш Кузьмич отлично. Потом, видно, под-зазнался малость, ослабил внимание и "разложил" самолет на посадке, как говорится, "в дым". Целой одна кабина осталась, да и та вверх тормашками. Все подумали, что ему каюк. Подбежали, смотрим, вылезает. Правда, поцарапался изрядно и ногу сильно повредил. Командир сначала испугался за его жизнь, а как увидал, что он живой, обрадовался и даже в первый момент про самолет забыл. А уж потом как вспомнил, так и рассердился. Но тут Кузьмич его удивил. Лицо и руки у него в крови, обмундирование ободрано, а он первый вопрос к командиру: "Летать дадите? Из школы не прогоните?" Командир уж на что суровый мужчина, а даже прослезился и, отвернувшись от Кузьмича, сказал тихо: "Вот истинно авиационная душа! - А потом строгим голосом Кузьмичу: - Летать будешь, быстрее выздоравливай!" Ну, а когда Кузьмич пошел на поправку, он ему мораль, конечно, прочел…
- А где сейчас Кузьмич? - спросила Нина.
- Пока в санчасти.
В середине дня, как обычно, начал крутить ветер и полеты пришлось прекратить. Майор ходил взад и вперед, иногда поднимая флажки, и по их отклонению проверял силу ветра.
Курсанты, подготовив самолеты, собрались вокруг Нины и Васюткина. Всех взволновал рассказ о вредительстве в школе.
- Успей я отойти от земли немного выше, - заканчивал свой рассказ Васюткин, - и мне бы крышка!
- Жаль, что уехал Дятлов, - заметил Валентин. - Он наверняка бы нашел подлеца.
- Ну, а кто еще остался из наших? - спросил Всеволод.
- Клавочка Лагутина. Ее теперь не узнать. Работает при штабе машинисткой. Очень серьезная, активная, то и дело получает благодарности от командования. Баринский у меня в экипаже. Тоже очень изменился в лучшую сторону. Между прочим, он встречается с Фаиной Янковской, бывшей симпатией нашего Бори…
- А что это Шумов примолк? - спросил Вовочка. - Или за Клавочку беспокоится? Не волнуйся, Саня, Клавочка переписывается с Николаем и честно ждет его возвращения.
Санька почему-то покраснел и сказал:
- Я об этом знаю. Я уже отсюда написал ей письмо и вскоре получил ответ, в котором она рассказала об этом…
- Значит, все-таки писал ей? А мы уж думали…
- Ну, хватит сплетничать, - перевела разговор на другую тему Нина. - Я вам лучше расскажу, какие к нам американцы приезжали.
- Что за американцы?
- Самые настоящие. Точь-в-точь такие, как их Кукрыниксы рисуют. Один огромный, руки волосатые, шрам через всю физиономию; другой, как вьюн, с фотоаппаратом не расстается, всюду свой нос сует; третий, представитель святой церкви, - плешивый старикашка, и лишь четвертый более или менее ничего, военный корреспондент.
- А зачем они приехали?
- Знакомиться с жизнью нашего тыла. Союзники.
- "Союзники"! Какого же черта они второй фронт-то не открывают?
- А куда им торопиться? К шапочному разбору успеют.
Разговор прервался возобновлением полетов. Ветер "обошелся", посадочную и взлетную полосы подвернули соответственно его направлению. Васюткин простился со всеми и улетел. Нина осталась на старте. Самолет, который она должна перегнать к себе в школу, будет подготовлен через день-два. И она была довольна этим. Берелидзе подменил Высокова на дежурстве, и тот поднялся в воздух. Нина, запрокинув голову, внимательно смотрела за его самолетом. Валентин пилотировал близко к аэродрому. Солнце находилось с противоположной стороны горизонта и не мешало смотреть за его пилотажем.
Вот его самолет, кажущийся в высоте красивой игрушкой, перевернулся через крыло, опустил нос и начал отвесно падать к земле, потом выровнялся из угла падения, мелькнул голубым брюшком и звездочками на крыльях и стремительно, свечой, вонзился в небо.
С кончиков его крыльев белыми ниточками сорвались струйки взбудораженного воздуха, вычертив траекторию полета. На землю донесся певучий звук винта, и самолет, перевалившись через спину, полетел к земле, замкнув красивую петлю…
- Хорошо пилотирует Высоков, - восторженно сказал Князев. - У него почерк зрелого летчика!