4
Приказ № 1 по комиссариату искусств
1. Принять на работу в агитотдел и взять на полное довольствие с сего числа тов. артистов: Петряева (он же Веньяминов-Жемчужный) К. Е., Добжанскую А. И., Добжанскую Л. С.
2. Назначить тов. Калинкина И. И. интендантом комиссариата со всеми вытекающими из этого полномочиями и обязанностями.
3. Считать вышеупомянутых товарищей членами фронтовой бригады агитотдела.
Комиссар Магура
Ушел на запад эшелон красноармейцев, и вокзал замер, утих, запрудившие его люди улеглись в здании на лавках и на полу, надеясь, что утром им удастся наконец-то уехать.
В стоящем на запасных путях одиноком вагоне никто не спал. Калинкин помешивал кистью в банке с алой краской, Магура, устроившись на лесенке, слушал тишину. Певец Петряев был занят стиркой носков и при этом мурлыкал под нос какую-то мелодию, Людмила и Анна Ивановна Добжанские развешивали в купе свой небогатый гардероб.
- Обратила внимание, какой был жеребец? - спросила Людмила мать. - Хоть сейчас выводи на манеж.
- Может быть, со временем у нас снова будет своя конюшня… Когда закончится война, люди обязательно вспомнят о театре и цирке.
- Уже сейчас вспомнили. Комиссар вспомнил.
- Он выглядит вполне интеллигентным. Ты заметила?
- Ложись, пожалуйста. Мы еще не знаем, что нас ждет утром, спустя сутки.
Тишина вокруг вагона нагоняла спокойствие, безмятежность, а вместе с ними сон.
- Завтра допишу, - решил Калинкин, подойдя к Магуре. - Еще можно гидру контрреволюции, Краснова или Деникина, нарисовать. Как они от наших штыков улепетывают.
- Всего трех артистов нашли, не мало ли? - пожаловался комиссар, думая о своем. - Для полного концерта, боюсь, не хватит. К тому же коней нет, и гитары тоже…
- Это ты правильно с концертом придумал. При теперешнем положении искусство, - Калинкин сжал кулак, - во как республике нужно. А то что артистов маловато - не беда. Приедем на фронт, бросим клич - и среди бойцов артисты найдутся.
Темная беззвездная ночь обступала станцию, заглядывала в окна агитвагона.
Утром прибыл закопченный, яростно пыхтящий паром и стреляющий из трубы искрами паровоз. Подцепив вагон, он без свиста покатил к светлеющему горизонту. И побежали за окнами телеграфные столбы, застучали под полом вагона специального назначения (так вагон числился в железнодорожном ведомстве) колеса.
Первым проснулся Калинкин. Протерев глаза, он с удивлением осмотрелся, не сразу вспомнив, где находится, затем оделся и прошел по тендеру в будку паровоза, где шуровал в топке кочегар, а у рычагов и манометров стоял машинист.
- С топливом худо, - пожаловался кочегар. - На сотню только верст уголька хватит.
- Чего-нибудь придумаем, - успокоил его Калинкин и выглянул из будки, подставив лицо упругому ветру.
- Сам тоже из артистов? - покосившись на интенданта, хмуро спросил машинист.
- Я-то? Разве похож? - улыбнулся Калинкин. - Мы этому делу не обучены. Мы больше к борьбе расположены.
- К какой еще борьбе?
- К борьбе за полное освобождение пролетариата от гнета капитала. У каждого человека талант есть. У тебя, скажем, талант паровозы водить, у меня талант к армейской службе. Я на фронтах, почитай, с четырнадцатого. Как взял тогда впервые винтовку в руки, так она все время со мной. Словно прилипла.
- Чего твои артисты представлять будут?
- Разное. А точно не знаю и врать не буду, потому как в работе их не видел.
Калинкин постоял еще в будке, затем вернулся в вагон, где столкнулся с певцом. Буркнув "пардон", Петряев юркнул в коридор и постучал в купе Добжанских.
- Тысяча извинений. Я к вам, сударыня, с превеликой просьбой: не одолжите ли утюжок? В дороге немного поизмялся, надо привести гардероб в надлежащий вид.
- Утюг есть, надо лишь попросить у машиниста углей, - приглашая в купе, сказала Анна Ивановна. - Но зачем сами занимались стиркой? Неужели не могли попросить меня или Людмилу?
- Не счел удобным беспокоить.
- Но вы лишь сполоснули! Снимайте это чудо прачечного искусства! И никаких возражений! - потребовала Добжанская и отвернулась к окну. - Ну, сняли?
- Да, - несмело отозвался Петряев.
Добжанская обернулась и, не обращая внимания на стыдливо поднявшего воротник пиджака и закрывшего руками голую грудь Петряева, отобрала манишку.
- Не знаю, как вы, а я и дочь ужасно истосковались по работе, по взмаху дирижерской палочки, по инспектору манежа, по свету софитов, по запаху опилок на манеже…
- Вся Россия-матушка сейчас скучает, - согласился Петряев. - Вот смотрю я на вас и удивляюсь: как могли согласиться на эту авантюру с поездкой на фронт? Лично я последнее время ничего не принимаю на веру. А вы, на свою беду, поверили этому комиссару. Неужели серьезно считаете, что большевики сумеют достойно оценить возвышенное, сумеют понять Его Величество Искусство? Они привыкли к балагану на ярмарке, к шарлатанству! - Петряев поднял палец и привстал на цыпочки.
- Но они так тянутся к искусству, - заметила Людмила. - И мы должны, даже обязаны, помочь им прикоснуться к прекрасному.
Петряев скривил губы, повел плечом:
- Вы, мадемуазель, заговорили расхожими большевистскими лозунгами и повели себя, как на митинге. А между тем, не мешает помнить, что товарищи большевики полностью отрицают все старое, которое громогласно объявили прогнившим, и на обломках старого смеют строить новое царство социализма! Да-с! И в этом называемом "царстве" не будет места для истинного искусства и, значит, для нас с вами!
- Вы же знаете, как сейчас трудно найти ангажемент. А тут…
- Я вас ни в коей мере не осуждаю, тем более за приход в этот комиссариат. Сам был вынужден согласиться на поездку. Но льщу себя надеждами, что все возвернется на круги своя и вскоре я окажусь среди вполне цивилизованной публики, которая сумеет отличить разухабистое "Яблочко" от арии Каварадоси.
Петряев умолк, считая преждевременным рассказывать о давно лелеемых им планах артисткам цирка, с кем судьба свела его лишь вчера. Тем более говорить о мечте перейти линию фронта и попасть в расположение белой армии, где, несомненно, кто-либо из командного состава прежде видел и слушал его. Тогда будет нетрудно выехать в Европу. Жизнь вдали от манящих огней рампы, прозябание в безделье среди грубой солдатни и матросни заставляли его упорно и настойчиво выискивать любую возможность поскорее и подальше уехать из непонятного ему, кажущегося враждебным и кошмарным нового мира, родившегося в стране в октябре минувшего семнадцатого года.
Нахохлившись, Петряев отчужденно смотрел в окно на проносящиеся мимо телеграфные столбы.
"По слухам, у красных на фронте царит полная неразбериха, со дня на день белая армия перейдет в наступление, двинется на Царицын и белокаменную Москву. А там настанет очередь и Питера. Дни Советской власти сочтены. Всю эту круговерть мне лучше переждать до прихода полного порядка и спокойной жизни в Европе, вдали от революционной шумихи…"
Певец вспомнил, как комиссар в матросском бушлате интересовался его репертуаром, и скривил губы в усмешке: "Имеет наглость рассчитывать, что я стану надрывать свои голосовые связки на открытых площадках под переборы мещанской гитары! Имена Леонкавалло и Верди для него пустой звук, как, впрочем, и все искусство".
Увидев, что Людмила Добжанская собирается перед стиркой зашить его порванную манишку, Петряев хотел сказать, что делать этого не стоит, - манишка свое отслужила, - но не успел. Над головой послышался крик:
- Стой! Все равно не убежишь!
Кричал Калинкин, и кричал не откуда-нибудь, а с крыши вагона.
5
По крыше прогромыхали тяжелые ботинки, следом прокатился гулкий выстрел.
Магура выхватил из кобуры маузер, бросился в тамбур. Вскочил на тормозное колесо и, подтянувшись за выступ крыши, увидел прямо перед собой съежившегося человека с коротко подстриженной бородкой, в шляпе канотье и в пятнистом дождевике, который встречный ветер раздувал, как парус. Схватившись одной рукой за вагонную трубу, другой незнакомец держался за Калинкина.
- Да отцепись ты! - кричал интендант. - Не то вместе слетим! Спускайся и не пробуй у меня стрекача дать! Не такую контру ловил!
- Сей момент… - испуганно говорил человек, не отпуская солдата.
- Слезай и не цепляйся!
Незнакомец и с ним Калинкин на четвереньках поползли по крыше. Лишь у ее края хозяин бородки отпустил Калинкина и, не в силах побороть дрожь в ногах, начал спускаться на площадку, где сразу же попал и руки Магуры.
- Настоящий "заяц", товарищ комиссар! - доложил Калинкин. - Слышу - на крыше чего-то гремит. Гляжу, а это он.
Вид у "зайца" был жалкий. На поясе висел солдатский котелок, дождевик хранил пятна мазута. Длинные, спадающие чуть ли не до плеч пегие волосы были растрепаны, глаза испуганно бегали.
- Документы, - потребовал Магура.
- Сей момент! - заторопился незнакомец, трясущейся рукой полез в карман и… вытащил букет ярких бумажных цветов. - Сей момент! - повторил он и из другого кармана стал вытягивать бесконечную пеструю ленту. - Документы есть, но только личного производства, так сказать, "липа". Если поверите на слово, могу представиться: Али-Баба - индийский факир, пожиратель огня, чревовещатель и маг. Экстравагантные имена на афишах всегда привлекают публику. Кому надо смотреть выступление какого-то Изи Кацмана? А стоит написать "Магистр черной магии Али-Баба", и можно гарантировать, что публика не замедлит явиться на представление и обеспечит хорошие сборы.
Магура с Калинкиным мало что поняли из бессвязного рассказа пойманного "зайца".
- Где проживаете?
- В данный момент нигде, так сказать, между небом и землей. Родился в Бердичеве, позже, по роду своей работы, не имел постоянного места жительства. Пришлось исколесить всю страну. Хорошо, если удавалось найти ангажемент в губернском или в уездном центрах… Но чаще приходилось довольствоваться работой в местечках, прямо на улицах. Прошу извинить, что без позволения ехал на вашей крыше. Устал, знаете ли, неделю мыкаться на станции. И когда узнал, что к вашему вагону подогнали паровоз, тут уж… - не договорив, "Али-Баба" смущенно развел руками, в которых, к неописуемому удивлению Калинкина, появились две карты.
- Позвольте, - сказала вышедшая на площадку Добжанская и обратилась к "зайцу": - Вы работали летом шестнадцатого года в шапито Твери?
- Да, сударыня, - кивнул незнакомец.
- Вы Кацман?
- Снова угадали, сударыня. И я вас узнал: вы давали в Твери конный аттракцион, вы и ваша прелестнейшая дочь.
Анна Ивановна обернулась к комиссару.
- Я знаю этого человека и могу зacвидeтeльcтвoвaть его личность. Мы вместе работали два года назад. Это Кацман, по афишам факир Али-Баба. Самым эффектным у него был трюк с яйцами, которые он разбивал на глазах у публики и бросал в шляпу. Тут же из шляпы выпархивали куры. Довольно впечатляющий номер - публика была в восторге.
- У вас удивительная память, - польстил наезднице Кацман.
- Что вы делали на крыше? - спросил Магура.
- Ехал, - простодушно объяснил Кацман. - Сейчас поезда ходят, к сожалению, удивительно нерегулярно. Я не мог пропустить возможность покинуть станицу, где с выступлениями обошел чуть ли не все улицы и где, из-за отсутствия сборов, мне уже совершенно нечего было делать. Если вы будете так любезны и согласитесь довезти меня до какого-нибудь населенного пункта, то я…
- Ясно, - кивнул комиссар. - Довезем, только не на крыше. - Магура оглядел Кацмана с ног до головы и смущенно попросил: - Покажите еще фокус.
- С удовольствием.
Кацман приосанился, перестал сутулиться, хитро сощурился, проговорил "фокус-покус, алле оп!", провел ладонью над макушкой Калинкина, и на голове интенданта комиссариата вырос мятый цилиндр.
6
Дополнение к приказу № 1
Взять на довольствие и принять на работу в агитотдел комиссариата искусств товарища Кацмана И. Б.
Близость фронта шестеро в агитвагоне почувствовали за час до конечной остановки. За окнами потянулись сожженные дома, изрытые шрапнелью поля, искромсанные воронками пустоши. Запахло гарью.
У первой же станции короткий состав замер.
Магура поправил кобуру маузера и зашагал, переступая рельсы, к дому из красного кирпича.
На станции не было ни души. В зале ожидания в беспорядке валялись перевернутые лавки. Сквозняк шевелил на полу комки бумаги, семечную шелуху, окурки.
"Куда все подевались?" - почесал в раздумье затылок комиссар. Он вышел в пристанционный сквер, где земля хранила глубокие колеи от проехавших телег, следы конских копыт, и вернулся в вагон.
- Ты вот что, - отозвав в сторону Калинкина, сказал Магура. - Гляди в оба, как бы чего не стряслось. И пусть машинист пар держит. Актерам ни слова, не то запаникуют. Что-то спугнуло народ со станции. То ли налет был, то ли бой поблизости. Слышишь?
Калинкин прислушался: издалека доносился гул канонады.
- Дела… - протянул интендант. - Неужели беляки в наступление пошли, а наши отступили? Тогда мы в самое пекло попали. Не хватает еще на Шкуро с его казаками нарваться…
Он не договорил: рядом разорвался снаряд. Вагон качнуло, последние стекла в его окнах со звоном вылетели. Содрогая воздух, новый снаряд разорвался уже у самой станции.
- На паровозе! - крикнул Магура. - Задний давай!
Спрыгнув на землю, он бросился к пыхтевшему паровозу, взлетел по его лесенке и в сердцах чертыхнулся: ни машиниста, ни кочегара в будке не было. Петляя, они убегали за холмы.
"Струсили!" - понял комиссар и по тендеру перебежал в вагон.
- За мной! Не мешкать! - приказал Магура испуганным членам бригады и вытолкнул певца на щебенку, которой были усыпаны пристанционные пути. - Живо из вагона!
Дождавшись, когда все покинут вагон, Магура с гранатой вернулся на паровоз, на короткий миг нырнул в будку и вновь оказался на путях подле воронки от снаряда. Упав плашмя на шпалы, он опередил гулкий взрыв, раздавшийся на паровозе. Из развороченной будки с шипением повалил пар.
"Теперь беляки никуда со станции не уедут. Не на чем будет ехать!" - подумал Магура и бросился догонять пятерых.
И вовремя: к станции, поднимая за собой облако пыли, на рысях приближался эскадрон белоказаков в нелепых летом черных черкесках с газырями.
7
Положение, казалось, было безвыходным - хуже некуда. Очутиться в тылу у белых, неожиданно прорвавших фронт и оттеснивших отряды Красной Армии. С тремя обоймами к винтовке и пригоршней патронов к маузеру, без вещей и продуктов. И, главное, неизвестно, когда конницу Мамонтова выбьют из округи и станция вновь перейдет в руки красных и члены фронтовой бригады артистов агитотдела (а с ними комиссар Магура да интендант Калинкин) окажутся среди своих.
"Попади я один в такую переделку - еще куда ни шло, и не из таких безвыходных, на первый взгляд, положений выбирался прежде, и не раз. Беда, что со мной артисты и мне за них отвечать, мне их беречь, мне о них заботиться. Четверо штатских, притом две женщины. В такой компании далеко не уйти. Артистам непривычно делать большие переходы - тотчас устанут и ноги собьют. К тому же без продуктов остались. А народ кормить надо - снова забота на мою голову!"
Магура шел по редкому дубняку, пробираясь сквозь колючий хваткий кустарник. За комиссаром молча шли мать и дочь Добжанские, Петряев и Кацман. Замыкал шествие Калинкин.
Когда солнце застыло в поднебесье и стало неумолимо палить, когда миновали овраг и вышли к озеру с заросшими осокой берегами, комиссар приказал:
- Привал. Всем отдыхать.
Четверо артистов опустились на траву, даже не попытавшись шагнуть к воде и утолить жажду. Петряев тяжело дышал, Людмила уткнулась лицом в островок выгоревшей травы, Добжанская прикрывала ладонью глаза. Кацман переобувался, вытряхивая из дырявых штиблет песок.
- Передохнете - дальше пойдем. На отдых даю четверть часа - больше, извините, никак нельзя. Вам, товарищ фокусник, советую босым шагать, чтоб ноги не сбить. А вам, гражданин Петряев, не мешает голову прикрыть. Хотя бы платком. Чтоб не напекло.
- Лично я и спустя час буду не в силах сделать шагу! - обидчиво сказал певец. - Можете сколько угодно приказывать, даже кричать, но это не поможет! Мы, к вашему сведению, не скаковые лошади, чтобы без оглядки бежать неизвестно куда и зачем, чтобы нами понукали! Я категорически отказываюсь идти!
- Надо, - сказал Магура и мягко повторил: - Надо. Мы оказались в расположении белогвардейских войск, точнее, красновцев. Попасть в плен никому не улыбается. Значит, надо уходить.
- Куда? - устало спросила Добжанская.
- На восток. Будем держать путь к своим. Не могли они далеко уйти.
Кацман шумно вздохнул и закатил глаза:
- Я так и знал! Предчувствовал, предвидел! Со временем смогу перейти на демонстрацию угадывания мыслей! Еще вчера я знал, что с Кацманом обязательно что-нибудь случится. И вот - нате вам! - случилось. Что ни говорите, а я ужасно невезучий человек, с кем постоянно случается много непредвиденного.
- Сами виноваты, что ввязались в эту историю. Кто вас просил забираться на крышу вагона? - язвительно спросил Петряев.
Кацман не ответил. Кончив выбивать из штиблет песок, он связал и перекинул их через плечо.
"Загнал я их, - с жалостью подумал Магура. - Придется не слишком спешить, не то окончательно выбьются из сил. К тому же голодные все: со вчерашнего дня ни у кого во рту и крошки не было. А идти надо, и глядеть в оба тоже, чтоб не наткнуться на казачьи разъезды".
Рядом с комиссаром, опираясь на винтовку, стоял Калинкин. Глаза у интенданта потухли, щеки ввалились. Калинкина беспокоил - из головы просто не выходил - мешок с продуктами, который остался в агитвагоне. Было жаль безвозвратно потерянного провианта - двух буханок хлеба, колотого сахара и крупы, которые перед отправлением на фронт выдали на всю бригаду. И Калинкин не первый час ломал голову над неразрешимой проблемой: чем теперь ему кормить пятерых?
"Сколько нам еще предстоит идти? - думала Добжанская. - День, еще один? А если польют дожди? Хотя нет, дожди в июле в этих краях редкость".
"А мама держится молодцом, - отметила Людмила. - И виду не подает, что устала. Молодец она у меня!"
"Боже мой! - повторял про себя Петряев. - Так долго мечтать перейти линию фронта и попасть к людям, ценящим искусство и его служителей! И когда цель, казалось, была близка, вынужден возвращаться назад! Боже мой!"
Лишь Кацман ни о чем не думал и безучастно смотрел в жаркое небо, не в силах сейчас размышлять о чем бы то ни было.
- Пора, - сказал Магура.
Артисты медленно поднялись.
- Подальше от станции и линии дороги надо уйти, - добавил комиссар и первым двинулся сквозь лес.
…До заката было сделано еще три коротких привала. Лишь когда солнце ушло за горизонт и в лесу начали сгущаться сумерки, Магура вывел артистов на окруженную густым терновником поляну и объявил ночевку.