8
Огонь костра лизал дно котелка, который Кацман предусмотрительно еще на крыше вагона привязал к своему ремню. Когда вода забулькала, Калинкин бросил в кипяток сорванные в лесу листья брусники.
- Для здоровья такая заварка полезнее чая, - сказал интендант, подкладывая в огонь хворост. - Разную хворь, не говоря о кашле, как рукой снимает и бодрость придает. Выпейте - не пожалеете. Беда, что сахара маловато. Придется вприглядку пить.
Сахара было - кот наплакал: один кусок колотого, обнаруженный в бездонных карманах запасливого Калинкина.
- Я вот какую думку имею, - придвинулся к комиссару и тихо сказал интендант. - Без продуктов можно быстро сил лишиться. Особенно товарищам артистам, кто к голоду непривычен. Надо в деревню идти за провиантом. Попятно, с оглядкой, чтобы на беляков не наскочить. - И уже громко, обращаясь ко всем у костра, добавил: - Не вешайте носы. Человек может вполне свободно с неделю голодать.
- А верблюд, между прочим, может не пить целый месяц! - мрачно заметил Петряев. - Лично я категорически отказываюсь голодать и заявляю решительный протест! Нас обязаны кормить! А чем - это уже, извиняюсь, не наша забота. Если нам навязали ангажемент, то обязаны обеспечивать необходимыми для жизненной деятельности продуктами питания! Извинениями, что есть нечего, мы сыты не будем!
Над поляной нависла тяжелая тишина. Стало слышно, как в степных буераках тоскливо, на одной ноте воют волки.
- Напрасно вы так, - сказал Магура. - Никто голодать не заставляет. Трудности с питанием временные.
- О чем разговор? - удивился Кацман. - В отличие от некоторых и учитывая создавшуюся обстановку, я согласен не ужинать. Тем более, что за последнее время привык ложиться натощак. Доктора утверждают, что это даже полезно. Особенно для тех, кто страдает от ожирения.
"Певец устал, голоден и потому озлоблен. Но он прав, - подумал Магура, - раз принял на работу - обязан кормить. Еду можно раздобыть в хуторе. Но идти туда на ночь глядя, не ведая, кто в хуторе - беляки или наши?"
Словно догадавшись, какие мысли бродят в голове у комиссара, Калинкин оправил гимнастерку и сказал:
- Я пойду за провиантом.
- Куда? - удивилась Добжанская.
- Недалече, - ушел от ответа интендант и посмотрел на Магуру, дожидаясь согласия.
- Держи, - комиссар отдал свой маузер. - На рожон не лезь.
- Позвольте и мне присоединиться? - попросил Кацман. - Я обладаю скромным опытом в добывании продуктов и могу оказаться незаменимым в этом деле.
В сумерках, освещенный пламенем костра, Кацман выглядел куда боевитей, нежели днем, когда был снят с крыши вагона.
"Если он умеет, словно из воздуха, доставать цветы, ленты и карты, то разжиться продуктами сумеет запросто", - решил Магура и сказал:
- Идите. Но долго не пропадайте.
9
Двое шли, держась обочины, пока дорога не привела их к околице небольшого хутора, где на вершинах верб сидела стая грачей, а от зарослей сибирки приторно пахло медом.
У огороженного плетнем дома с почерневшей на крыше соломой Калинкин приказал Кацману схорониться, а сам тронул калитку, которая послушно отворилась, приглашая во двор, откуда сладко несло кизяком и печным хлебом.
В слюдовых оконцах горел свет. Калинкин хотел подкрасться к дому и заглянуть в оконце, но на крыльцо вышла старушка в черном платке.
- Вечер добрый, - поздоровался интендант и кашлянул в кулак.
Старушка замерла и, близоруко сощурившись, всмотрелась в сумрак.
- Ктой там?
- Какая власть в хуторе? - спросил Калинкин.
Хозяйка ответила не сразу.
- Вчерась одна власть была, нынче другая, - прошамкала она беззубым ртом. - Солдаты, вишь ты, на постой стали - новая забота на мою голову свалилась.
- Чьи солдаты? Красные али белые?
- А кто их разберет? С винтовками да при конях. Сейчас вот вечеряют. Наказали куру прирезать и сварить им. Сами злющие. Думала, напьются своего самогону и подобреют, ан нет - еще пуще озверели. Кошка им под ноги попалась, так чуть шашкой ее не саданули и на тот свет, бедную, не спровадили.
"Беляки. А точнее, мамонтовцы. Их это замашки", - понял Калинкин и попросил:
- Поесть бы мне чего, хозяюшка. С утра во рту маковой росинки не было. Один бы стерпел и пояс потуже затянул. Да на беду со мной две дамочки городские. Поимей сострадание, не дай помереть им голодной смертью. Век благодарить будем!
Старушка вновь зашамкала:
- Изголодались? Оно по тебе сразу видно. Сейчас хлеба вынесу - погодь малость. И картошки - утром цельный чугунок сварила.
- Вот спасибо! Ты, хозяюшка… - Калинкин не договорил и поспешно юркнул за поленницу дров.
На крыльце дома вырос рябой казак в исподней рубахе и суконных шароварах. Нетвердо держась на ногах, чтобы не упасть, он придерживался за перила.
- Долго, старая, ходить будешь? - зычно крикнул он. - Тебя только за смертью посылать! С кем тут гутаришь?
- Сама с собой, милок, - несмело ответила старушка. - Ить наказали за капусткой сходить…
Казак спустился с крыльца и, по-бычьи наклонив голову, двинулся на старушку.
- Сама с собой гутарила? Думаешь, раз я за воротник залил, так ничего не вижу? Кто здесь шастает? Только не крути и не ври у меня!
"Не хотел шума поднимать, да, видно, придется", - подумал Калинкин и, когда казак поравнялся с поленницей, приготовился спустить курок маузера. Но казак не стал заходить за дрова. Остановившись в двух шагах от притаившегося Калинкина, он вдруг бросился к плетню и ударом ноги свалил его.
- Стой! Живо к праотцам отправлю!
Калинкин услышал голос Кацмана, его сдавленное дыхание:
- Позвольте! Зачем так грубо!
- Не вырывайся - мигом, как куренка, удавлю! - пригрозил казак. - И не шебуршись у меня! Кто такой, зачем у дома хоронился?
- Прохожий я… - прохрипел фокусник, напрасно стараясь освободиться от казака, который цепко держал его за воротник, чуть приподняв над землей.
- Знаем мы таких прохожих! Уворовать что плохо лежит решил? Иль красными христопродавцами прислан?
А ну, топай до сотника. Он из тебя уж дознание выбьет!
"Погорел фокусник! Наказал ведь сидеть тихо и меня дожидаться! Придется выручать…" - подумал Калинкин и, стараясь ступать неслышно, перешагнул поваленный плетень.
Казак не выпускал Кацмана, тащил за собой и забористо ругался.
- Тю, про обыск-то забыл! А ну, выворачивай карманы, да живо! Оружие есть?
- Что вы! - беспомощно дрыгал ногами Кацман.
- Погодь! Сам обыщу!
Продолжая держать Кацмана за воротник, казак свободной рукой залез к нему в карман и вытащил букет бумажных цветов. Проговорив: "Что за напасть?", он принялся выворачивать другие карманы задержанного. И из каждого, к неописуемому удивлению подвыпившего казака, на свет появлялись то длинная, кажется, бесконечная лента, то колода карт.
Казак отпустил Кацмана.
- А это чего? - спросил он, когда достал из бездонного кармана фокусника расшитый бисером кисет. - Э, погодь! Так это же мой! Жинка собственноручно вышивала! Как у тебя оказался?
- Вы ошиблись. Ваш при вас. Проверьте.
Казак залез в шаровары с лампасами и оторопело заморгал.
- Точно, при мне… Вот напасть! А это чего в пузырьке?
- С вашего позволения - адская жидкость.
- Пахнет странно - на спирт не похоже… - открыв пробку, принюхался казак. - Керосин, что ли?
- Почти. Позвольте спичку?
Казак безропотно и поспешно протянул коробок. А Кацман припал ртом к пузырьку, отпил глоток и чиркнул спичкой. Тотчас из его рта вырвалось пламя.
- Чур меня, чур! - закричал казак и попятился, - Изыди, сатана! Чур! - и, не оглядываясь, продолжая креститься, с выпученными от страха глазами, стал отступать к крыльцу.
В другое время Калинкин тоже оказался бы ошарашенным всем увиденным, но сейчас была дорога каждая секунда. Подскочив к Кацману, интендант схватил его руку и увлек за собой.
- Бери ноги в руки и чеши!
Увязая в грядках огорода, они перемахнули плетень, нырнули в балку, заторопились к лесу и уже были на его опушке, когда позади раздались беспорядочные выстрелы. Это без толку палил в небо насмерть перепуганный казак, сея вокруг панику.
- Ну и здорово вы его ошарашили. Чуть от страха богу душу не отдал или родимчик не приключился! Артист, как есть артист! Я, признаюсь, вначале, как увидел чудеса, тоже оторопел.
- Довольно старые трюки, - не в силах отдышаться, скромно сказал Кацман. - Последний номер носит название "Глотание огня". Правда, впечатляюще?
Калинкин закивал:
- Точно! Что живым из переделки выбрались - это хорошо. Худо другое: без провианта, с пустыми руками возвращаемся. Не попади вы на глаза этому мамонтовцу, бабка от чистого сердца нам картошки б отсыпала и хлебом одарила.
- Держите, - Кацман вытянул из кармана кружок колбасы и связку вяленой рыбы. - Если бы вы не поторопились меня спасать и я подольше задержал этого казака, то имел бы удовольствие достать и хлеб. Он лежал рядом с колбасой. К сожалению, вы поспешили.
- Откуда?
Кацман смущенно потупился:
- Ловкость рук, всего только ловкость рук профессионала. Казак, если изволили обратить внимание, взялся меня обыскивать возле обоза. А там в мешках были продукты. Не пришлось выбирать - брал первое попавшееся. Только, пожалуйста, не думайте про меня бог знает что: провиант не похищен у мирных жителей, а является законным в военное время трофеем. Подкрепимся за счет противника.
Еще не веря, что перед ним вобла да настоящая, домашнего копчения колбаса, Калинкин понюхал добычу фокусника и зажмурился. Колбаса пахла так вкусно, что у интенданта кругом пошла голова.
10
Едва рассвело, шестеро вновь двинулись в путь. Вскоре лес стал редеть. Впереди за опушкой лежали луг и дальше левада. На взгорье теснились дома. Над их крышами виднелась маковка церкви.
- Я решительно и бесповоротно отказываюсь проводить ночь на голой земле! - капризно заявил Петряев. - Я могу простудиться! Хочу выспаться на настоящей постели, хочу наконец-то поесть горячего! Это мое право, и никто не смеет меня лишить его!
Певец был жалок. Поспешное бегство со станции, долгий путь через лес, проведенная под вызвезденным небом ночь у костра - все это так расстроило ему нервы, что с Петряева слетела его недавняя спесь. Не стыдясь женщин, он всхлипывал и размазывал по лицу слезы.
- Можете расстреливать - я никуда дальше не пойду! Не двинусь с места!
- Успокойтесь, Константин Ефремович, - ласково притронулась рукой к мелко вздрагивающему плечу Петряева Добжанская. - Не стоит себя распускать.
Певец обмяк, закрыл лицо руками.
- А женщины-то молодцами держатся, - заметил Калинкин, - и вам надобно нервишки в узде держать и не разнюниваться.
"Сдал товарищ певец, - подумал Магура. - И остальные от голода и усталости тоже упали духом, хотя и держатся. Придется на разведку пойти. Теперь уже мне".
- Остаешься за старшего, - приказал комиссар Калинкину, снял и передал интенданту кобуру, маузер же засунул за широкий пояс. - Сидеть в лесу и носа из него не высовывать.
За опушкой на выкошенном лугу Магура почувствовал себя неуютно и беспомощно: на открытом месте негде было укрыться. За левадой встретилось старое с покосившимися крестами кладбище, дальше - бахча. Магура спустился в лощину, где вился ручей, и чуть не столкнулся с веснушчатым мальчишкой. Тот стоял у воды и, не отрываясь, следил за поплавком.
- Клюет? - присел рядом с рыбаком на корточки комиссар.
Мальчуган косо глянул на незнакомца и буркнул:
- Клюет, но только плохо.
- Чья власть стоит?
Не успел мальчишка ответить, как из хутора донесся гулкий удар колокола.
- К заутрене зовет. Сегодня воскресенье. Попадет от мамки, что заместо церкви на рыбалку убег.
- Солдат в хуторе много? - не отставал с расспросами Магура.
- Только двое. Дядь Анисим - ему ногу на войне подранило - да еще сын тетки Дарьи. Больше нету.
- Власть белая или красная?
- Каждый по себе живет. Есть комитет бедноты, но в него только безлошадные да иногородние записались, кто своего надела не имел.
Магура встал и, уже не таясь, побежал через леваду назад к опушке леса.
"Будут теперь и постель, и горячая еда! То-то обрадуются!"
Принарядившись к воскресной службе, хуторяне сходились к белокаменной церкви, стоящей на берегу зацветшего пруда. Шли степенно, не спеша, с любопытством косясь на объявившихся у них в хуторе шестерых людей. Впереди вышагивал матрос, за ним поспевали две женщины, далее семенили грузный и плюгавый мужчины. Замыкал шествие низкорослый солдат с винтовкой на ремне.
- Где у вас комбед? - остановил Магура одного из прихожан церкви.
- Недалече. Прямо ступайте. Только напрасно спешите: никого нынче нет в комбеде. Председатель еще вчера в станицу ускакал.
У дома, где размещался хуторской комитет бедноты, Магура улыбнулся артистам:
- Здесь председателя обождем. Вернется - прикажет накормить и на жительство определит.
- Неужели нашим мучениям настал конец? - еще не веря, что все трудности позади, спросил Петряев.
Магура кивнул:
- Угадали.
Он потянулся в карман за кисетом, чтобы свернуть самокрутку, но не успел.
- Ой, лишеньки, ой, мамоньки! - выбежала на площадь перед церковью девушка с растрепанной косой - Ой, горе-то какое! Тикайте, люди добрые, да поскорее, не то налетят с шашками! Белые идут! Казаки! Я только на дорогу, а они скачут!
Хутор всколыхнул выстрел. Тотчас умолк малиновый звон колокола. Из церкви повалил народ.
"Из огня да в полымя, будь оно неладно!" - Магура прикинул обстановку и понял, что уходить из хутора поздно.
- За мной! - приказал он и, когда артисты с Калинкиным миновали паперть, прикрикнул на интенданта: - Шапку сними!
Они ворвались в церковный полумрак, где огоньки свечей тускло отражались на темных ликах святых. У клироса с кадилом в дрожащей руке стоял старенький попик, подле испуганно крестилось несколько старух.
- Сюда, да живо! - увидев в стене нишу и за ней крутую, ведущую на хоры лесенку, поторопил комиссар.
На площадь перед церковью выехала тачанка с пулеметом на задке. Рядом на конях гарцевали всадники в синих мундирах. Карательный отряд белоказаков, входящий в один из полков генерала Фицхелаурова, запрудил площадь, наполнил ее криками, улюлюканьем, ржанием коней. Впереди на сером в яблочко скакуне восседал, как влитой в седло, офицер.
- Всем спешиться! - старался он перекричать шум и, соскочив с коня, передал уздечку одному из казаков. Разминая ноги, офицер сделал несколько шагов, поднялся на паперть, снял фуражку, перекрестился и, позванивая шпорами, вошел под церковные своды.
- Желаю здравствовать, батюшка! - поздоровался он с попом. - Бог в помощь. Извините, что пришлось невольно помешать вашей службе. Сильно притесняли товарищи красные? Впрочем, об этом вы поведаете позже всему народу с амвона. Пока же прошу отслужить молебен во здравие христолюбивой, верной присяге и царю-батюшке доблестной Донской армии, несущей России свободу от большевиков. Честь имею! - Офицер прищелкнул каблуками и вышел из церкви.
Сквозь забранное решеткой узкое окно Магура увидел, как казаки начали разъезжаться по хутору. Переждав на хорах еще с полчаса, шестеро спустились вниз.
- Спасибо, батюшка, что не выдали рабов божьих, - поблагодарил попа комиссар. - Не пожелали, видно, грех на душу брать. Где нам у вас можно схорониться от посторонних глаз? Да вы не дрожите и на мой маузер не коситесь: ничего с вами не будет, честное слово.
Но поп никак не мог совладать с дрожью: руки его тряслись, голова дергалась.
- Есть тут укромный уголок? Требуется до темноты переждать.
- А ежели в алтаре? - предложил Калинкин. - Туда уж точно офицер с казаками не сунутся. Только - вот беда! - нельзя в алтарь женскому полу, грех это великий.
- Что здесь? - Магура заглянул в комнатку подле алтаря, где на столике стояли бутыль и серебряная чаша для причастия, у стены лежали иконы в темных окладах, на спинке стула висела ряса.
- Вино, ей-богу, вино! - принюхался к бутылке и обрадовался интендант.
- Поставь на место, - строго приказал Магура, и под его тяжелым взглядом Калинкин с явной неохотой отставил бутыль, сокрушенно при этом вздохнув.
- Присаживайтесь, батюшка, - пригласил Магура. - В ногах, говорят, правды нет. Поскучайте с нами. С радостью бы отпустил, но, признаюсь как на духу, нет у меня веры, что вы не кликнете по нашу душу казачков.
Поп замахал руками, дескать, предположение красного командира неверно, он не Иуда, чтобы предавать мирян.
- Рад буду, если ошибся, - сказал Магура, взглянул на Петряева и сощурился: - Ваше счастье, Константин Ефремович, что офицер не удосужился подняться на хоры и, приняв нас за церковных певчих, не приказал спеть. Тогда, извиняюсь, за всех нас вам бы пришлось отдуваться.
- Я не знаком с церковным репертуаром, - буркнул певец.
- Вспомнили бы, коли жизнь на карту поставлена.
К полудню церковная площадь снова наполнилась народом. Казаки согнали сюда хуторян, и те испуганно жались друг к другу. В центре толпы поставили лавку, рядом бросили сыромятные ремни.
Толпа тихо гудела. Люди робко переговаривались, косились на лавку и на казаков, которые с ухмылками, придерживая шашки, прохаживались у них за спинами. Хуторяне не ведали, зачем их повыгоняли из домов, и лишь догадывались, что все это неспроста, что с минуты на минуту надо ждать чего-то недоброго. И дождались.
К лавке подвели двух босых, с кровоподтеками на лицах, с рассеченными скулами комбедовцев.
- За коммунию агитировали? К красным в армию подбивали идти? Кричали при честном народе, что уважаемые староста и господин Шлоков мироеды, которые трудовой народ грабют? - с сипловатым смешком спросил одутловатый хорунжий, приглаживая одной рукой усы, а другой нервно поигрывая плеткой. - Ваше счастье, что не успели в большевики записаться. Не то бы другой с вами разговор вышел! - Хорунжий ткнул плеткой в кадык одного из арестованных. - Ты, краснопузая сволочь, по сторонам не зыркай, а на меня смотри! Отпелись тебе с дружком разговоры про антихристов социализма! По-другому сейчас запоете! Ложись!
Два казака растолкали толпу, бросились к комбедовцу, заломили ему руки и умело, расторопно привязали ремнями к лавке, сорвав при этом рубаху.
- Начинай, братцы. С богом! - хорунжий перекрестился, наморщил лоб.
Воздух рассек свист, и не успел шомпол опуститься на спину комбедовца, как в толпе кто-то испуганно охнул.
- Не отворачиваться и глаз не отводить! - зычно крикнул хорунжий, теребя темляк на шашке.
- Что это?! - испуганно отпрянул от окна Петряев. - Это же… варварство! Как в средние века! Нельзя так унижать человека!
- Как видите, можно, - сказал Магура. - Смотрите и запоминайте, как за правду бьют. А вам глядеть не советую, - комиссар отвел от окна Добжанскую с дочерью. - Не для слабого пола зрелище.
Когда было отсчитано пятьдесят ударов, упарившийся казак с прокуренными зубами отвязал забитого, свалил его, и тот остался бездыханно лежать на земле. К лавке подтолкнули второго…