Старый генерал был полон радужных планов. Он не знал, что спустя несколько недель после нападения на СССР, на специальном совещании Гитлер так определил судьбу Советской страны: "Речь идет о том, чтобы правильно разделить огромный пирог, дабы мы могли: во-первых, им овладеть, во-вторых, им управлять, в-третьих, его эксплуатировать. Нам нужен железный принцип на веки веков: никому, кроме немца, не должно быть позволено носить оружие. Кажется, проще привлечь к военной помощи какие-либо другие подчиненные нам народы. Но это ошибка. Это рано или поздно обратится против нас самих. Только немец может носить оружие - ни чех, ни казак, ни украинец". Эта установка была хорошо известна Розенбергу. Но генерал СС и СА не счел нужным информировать о ней русского эмигранта. Пусть господин Краснов, а с ним и другие бывшие русские, до поры до времени свято верят, что междуречье Дона, Северного Донца и Волги отдается в безраздельное пользование казаков. Пусть русский эмигрант считает, что со своими сподвижниками он вступает в борьбу со страной Советов для собственной выгоды в личных интересах. Пусть старик, а с ним осевшие в странах Европы русские, украинцы, татары, грузины и другие эмигранты льстят себя надеждами вернуться с помощью рейха на родину и для достижения этого вступают без страха и упрека в бой, подставляя головы под пули. Как верно писал Плутарх: где не хватает львиной шкуры, там пришивают лисью.
В свою очередь Краснов старался не вспоминать разглагольствования Гиммлера о будущем России. По идее рейхсфюрера СС, население Советского Союза будет переведено на положение рабов, жителям оккупированных Германией районов милостиво позволят иметь лишь четырехклассное образование. Лучше не вспоминать, что нацистами планируется ежегодно уничтожать до четырех миллионов русских (а значит, и казаков), дабы исключить прирост в России коренного населения, что поможет немецкому народу стать неограниченным властелином континентальной Европы до отрогов Урала. Надо крепко-накрепко запомнить мудрую истину, утверждающую, что кошки не ловят мышей в белых перчатках.
- Не забудьте пригласить на рыбалку. С удовольствием посижу с удочкой на берегах Дона и Волги.
Аудиенции настал конец. Краснов понял это, увидев, как дрогнули белобрысые брови уроженца Таллина, бывшего агента белогвардейской разведки, выполнявшего в 1918–1920 годах ряд ее заданий, автора дипломной работы по проектированию крематория, как рейхсминистр склонил голову с острым раздваивающимся подбородком, как РР (так за глаза называли всесильного рейхслейтера) посмотрел мимо, словно перед ним никого не было.
3
Спать теперь Краснову удавалось за ночь лишь несколько часов. И виной тому была не хроническая бессонница, а заботы и дела, которые свалились на генерала. "Знаток" казака и его души (каким считал себя Краснов) начал поспешно сколачивать разрозненные в эмиграции белоказачьи силы - верных сподвижников по гражданской войне. В различные страны пошел нескончаемый поток депеш, писем. В Берлин начали съезжаться из Франции, Румынии, Словакии те, кто верой и правдой служил белому движению, кто всю жизнь посвятил борьбе с большевизмом. Не уставая (откуда только брались силы?), Краснов то и дело выступал на различных митингах, завтраках и обедах, сочинял воззвания, выезжал на встречи с высокопоставленными лицами, присутствовал на многочисленных совещаниях в главном штабе СС, Министерстве восточных областей, рейхскомиссариатах "Украина", "Остланд". И так изо дня в день.
- Признайся: часто снится тебе родная станица? - завершая завтрак, спросил Краснов хорунжего.
Егорычев ответил не сразу. Пожевал беззубым ртом, подергал левый ус и хмуро сказал:
- Уж и позабыл, какая она, станица-то. Иной раз силюсь вспомнить, а в памяти будто туманом заволокло. С годами-то не только станицу, а и свое имя позабудешь.
- Есть желание увидеть своих детей?
- Дак ежели живы они…
- Мало того, что живы! Успели наградить тебя целым выводком внуков и правнуков! Наберись терпения, старина: весной обнимешь детей и внуков.
Не выказав никакой радости, хорунжий вновь дернул себя за ус.
"Сдал старик, постарел изрядно, - отметил Краснов. - А был когда-то лихим рубакой. На скачках побеждал, лучше всех в седле держался. Глядя на Егорычева, можно представить, как постарел и я…"
- Мундир. Со всеми регалиями, - приказал генерал.
В парадный мундир в это утро Краснов облачился не напрасно: на Бендлерштрассе предстояла встреча с забрасываемой за линию фронта первой группой былых сподвижников по белому движению, а ныне агентов абвера. Десантникам поручалось "почетное" задание: первыми вступить на родную землю и, до подхода к ней частей немецкой армии, опираясь на местных жителей, осуществить ряд террористических актов и диверсий, стать во главе повстанческого движения. Где намечалось приземление, в каком районе Придонья, Краснов не имел понятия. Адмирал Вильгельм Франц Канарис не счел нужным информировать об этом старого белогвардейского атамана и его окружение. Пусть Краснов, считал шеф абвера, как идейный вождь белоказаков, благословит десантников на их миссию в советском тылу. И только. Все остальное - осуществление операции и ее строгая секретность - забота абвера.
Пятеро ожидали генерала в приемной.
Троих Краснов знал по "Русскому общевоинскому союзу" и "Комитету независимости Кавказа", четвертого - штабс-капитана Эрлиха - генералу представили неделю назад в абвере. Пятым был Камынин, рекомендованный лично великим князем Кириллом Владимировичем Романовым, кого усиленно прочили в новые монархи России.
- Безмерно счастлив приветствовать доблестных борцов за свободу многострадальной России! Не скрываю свою зависть: вскоре вас ждет радостная встреча с родиной, которая, наконец-то обретет свободу от ига коммунистов-христопродавцев и богоотступников! Когда святая Русь простится с рабством, благодарные сограждане назовут вас героями-освободителями!
Краснов проговорил это напыщенно и стал здороваться с каждым за руку.
Первым он приветствовал Камынина из "Совета Дона, Кубани и Терека". Далее настала очередь Саид-бека из батальона "Бергманн" ("Горец"), созданного осенью 1941 года из военнопленных кавказской национальности. Третьим стоял Эрлих, бывший сотрудник царицынской контрразведки барона Врангеля, а когда Кавказская армия оставила город, - руководитель повстанческого отряда на Дону. Рядом с Эрлихом вытянулся в струнку самый молодой в группе - Фиржин. Замыкал пятерку Курганников из РОВС. Его рекомендовал привлечь к работе сам Теодор Оберлендер - доктор теологии, руководитель "Союза немцев Востока", командир батальона украинских националистов "Нахтигаль".
- Рад сообщить вам приятную весть: германское правительство любезно и щедро обещает после победы возвратить своим союзникам в общей борьбе - казакам - все былые привилегии, землю и личную собственность, вероломно отнятые большевиками. Пока же гарантируется временное поселение на освобожденных рейхом землях, - Краснов откашлялся и продолжал: - Не сомневаюсь, что томящиеся под гнетом Советов казаки прижмут к груди доблестных поборников святого белого движения!
Генерал прятал дряблые руки за спину. Снизу вверх сквозь линзы очков он смотрел на пятерых, переводя взгляд с одного на другого. На секунду задержался на Эрлихе: бывший штабс-капитан выглядел удивительно штатским в своем сером двубортном пиджаке. А может быть, причина невольного внимания к Эрлиху со стороны Краснова объяснялась еле приметной усмешкой, которую штабс-капитан старался скрыть.
"Не верит моим разглагольствованиям? Считает, что произношу лишь набор выспренних фраз?" - подумал генерал и, приблизившись к Эрлиху почти в упор, спросил:
- Из казаков?
- Никак нет! Петербуржец, из обрусевших немцев! - довольно четко ответил Сигизмунд Ростиславович.
- Служили на Дону?
- В Царицыне! Позже, в двадцатом году, командовал на Хопре и Медведице вольным казачьим отрядом!
"Под термином "вольный" следует понимать "банда", обыкновенная анархиствующая банда", - мысленно поправил Краснов, отвел взгляд и шагнул к Саид-беку, затем к Камынину, Курганникову и Фиржину. Каждому генерал задавал необязательные вопросы и выслушивал короткие ответы.
Вопросы задавались лишь для порядка.
Когда со всеми формальностями было покончено, Краснов осенил пятерых крестным знамением. И, чтобы не выглядеть в их глазах немощным стариком, не сутулясь, чуть выпятив грудь и приподняв подбородок, вышел из комнаты, подавив в себе обиду на абвер и его руководство: от него, верного и многолетнего борца с большевистской Россией, скрыли место приземления группы!
- Напоминаю: в шестнадцать ноль-ноль вас желает видеть генерал Кестринг, - подал голос все это время молча стоявший в простенке майор. - Прибудет и бригаденфюрер Шелленберг.
Пятеро замерли. Никто из них не рассчитывал, что сам начальник VI отдела, ведающего разведкой и контрразведкой Главного управления имперской безопасности (сокращенно РСХА), снизойдет до встречи с ними.
- Пока можете быть свободными. Но прошу не опаздывать: герр Шелленберг не любит ждать, как этого не любит, впрочем, все начальство.
"Где я раньше встречал этого майора? - подумал Эрлих. - Удивительно знакомое лицо… Кто и когда представлял нас друг другу?" - Сигизмунд Ростиславович напряг память и, сощурившись, пристально всмотрелся в майора абвера.
Догадавшись, о чем размышляет штабс-капитан, какие вопросы роятся сейчас в его голове, майор пришел на помощь:
- Вы правы, мы встречались прежде. С удовольствием напомню: Царицын, лето девятнадцатого года, контрразведка барона Врангеля…
- Господин Синицын? Ротмистр Синицын? Переводчик британской военной миссии? - с радостью вспомнил Эрлих.
Синицын улыбнулся.
- Безмерно рад встретить сподвижника по общей борьбе. - Он крепко пожал Эрлиху руку и вновь, весьма учтиво, улыбнулся: - Мир удивительно тесен. Как говорят на востоке, гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда встретятся. Немало лестного наслышан о вашей деятельности за последние годы. Как и генерал, не скрою, что завидую вашей встрече с отечеством.
"Изъясняется, как коренной петербуржец, - с удовольствием отметил Эрлих. - Нынче такую русскую речь уже не услышишь. Сколько же минуло лет после нашей первой встречи? - Сигизмунд Ростиславович наморщил лоб и стал подсчитывать: - Больше двадцати, почти четверть века, срок довольно изрядный. К своему счастью, он задолго до начавшейся в Царицыне заварухи и хаотичного отступления наших войск покинул город на Волге… Если этот Синицын выполняет поручения самого Вальтера Шелленберга и служит в абвере, то, значит, поднялся, как говорится, на волну, в отличие от многих других эмигрантов…"
- Поклонитесь от меня отчизне, низко поклонитесь, - попросил Синицын. И, как в бытность щеголеватым ротмистром, молодцевато прищелкнул каблуками сапог.
4
За полночь, ближе к утру, послышалось громкое верещание сверчка.
"Откуда ему на сеновале взяться?" - спросонок подумал Гришка Ястребов. Он собрался перевернуться на другой бок, но сверчок запел совсем громко, на одной тягучей ноте, отгоняя сон. К тому же в нос попала соломинка, и мальчишка, окончательно проснувшись, громко чихнул.
Полная круглолицая луна своим равнодушным молочным светом освещала ходившего неподалеку от сеновала стреноженного мерина, отчего конь выглядел гнедым. За балкой свет луны ступал в Медведицу и прочерчивал по воде дорожку, чуть серебрившуюся в ночи.
Сверчок продолжал петь свою бесконечную песню, на этот раз над головой.
"Уснешь тут, как же!" - рассердился Гришка и увидел в проломе крыши в поднебесье распустившийся бутон необычного цветка, который парил, опускаясь к земле.
- Вань! - позвал Гришка и толкнул в бок разметавшегося на сене дружка. Тот спал смешно, совсем по-детски надув губы, чуть шевеля ими, точно разговаривал. - Вань!
- Ну? - недовольно спросил Ваня.
- Ты только глянь!
Забыв обо всем на свете, мальчишки зачарованно глазели на чудный цветок.
У самой земли бутон стал на глазах уменьшаться, вянуть, пока окончательно не пожух.
- Дак это парашют! - первым понял Ваня. - С самолета прямо к нам ктой-то сиганул! Я на картинке видел и еще в клубе, когда кино привозили!
- Парашют? А чего он…
- Да тише ты! - приказал Гришка. - И не сопи так громко!
Полотнище парашюта улеглось на землю, чуть не накрыв с головой самого парашютиста в защитного цвета пятнистой куртке, кожаном шлеме, с вещевым мешком за спиной. Человек с неба расторопно собрал парашют и зашагал с ним к балке. Шел он тяжело, чуть прихрамывая.
В балке парашютист пропадал несколько минут. До мальчишек доносился только шорох песка. Обратно он вернулся без парашюта. Порылся в кармане, достал охотничий манок и дунул в него, нарушив тишину жалобным криком селезня. С короткими интервалами подул еще, пока в ответ не раздался крик другого бессонного селезня, также зовущий и жалобный.
"Дружка к себе кличет, - понял Гришка и, услышав, как Ваня от напряжения чуть подсвистнул носом, показал другу кулак. - Надысь в школе вожатая складно про разных шпионов немецких рассказывала, что дюже хитрые они да опасные и нам всем поэтому надо ухо востро держать. По всем статьям выходит, что это и есть настоящие шпионы! И фронт недалече, и время враги выбрали самое удобное - полночь, когда в хуторе все спят…"
Нестерпимо захотелось немедленно побежать в Даниловку, разбудить председателя колхоза, чтобы рассказать о спустившихся с неба чужих. Но Гриша, боясь чихнуть или кашлянуть, а значит, выдать свое присутствие, втиснулся в сено.
Из темноты к балке вышел второй парашютист в такой же, как и у первого, пятнистой куртке. Озираясь, он волочил за собой по земле шелковый купол парашюта.
- Приземлился, как говорится, на три точки, - криво усмехнулся Саид-бек.
- Где остальные? - спросил Эрлих.
- Где-нибудь поблизости. Кучно опустились - спасибо погоде.
- Не забудьте закопать парашют.
- Инструкцию помню - улик после себя не оставлю. Если верить карте - в двух шагах от нас дорога.
- Дождемся остальных.
Саид сбросил заплечный мешок, присел на бугорок, стал стягивать сапоги, затем комбинезон и остался в гимнастерке с тремя кубиками в алых петлицах, орденом Красной Звезды у кармашка, диагоналевых галифе.
- Эх, помялась! - с сожалением проговорил он, стараясь разгладить на колене фуражку, которую достал из мешка.
- Отгладится, - успокоил Эрлих, также избавляясь от комбинезона, и вдруг напрягся - в нем словно натянули тетиву. Он поспешно расстегнул кобуру и выхватил револьвер.
- Кто? - спросил Эрлих, всматриваясь в белесую ночь.
- Нервишки у вас ни к черту не годятся. Это я вам как бывший фельдшер заявляю, - сказал выходящий к копне Курганников. - Могли запросто к праотцам отправить. Лечить надо нервишки.
- Вылечу. Вернемся и вылечу, - хмуро сказал Эрлих, пряча револьвер.
- Как бы не опоздали с лечением. Где Фиржин? Он прыгал третьим.
Эрлих не ответил, неопределенно дернул головой и повел плечом.
Трое с нетерпением ожидали подхода остальных десантников, совсем недавно обучавшихся на окраине Аушвица в надежно скрытой за высоким забором от посторонних глаз ваффеншуле, где курсанты почему-то именовались активистами.
- Мальчишка этот Фиржин, молокосос! Не стоило такому поручать рацию, - злился Саид-бек. - Без рации мы глухи и немы!
- Не паникуйте, - приказал Курганников. Самый старший по возрасту, он был руководителем группы.
- Но вся операция из-за потери рации может пойти насмарку! - продолжал горячиться Саид.
- Может, - согласился Курганников. - Пока не вижу ничего страшного. Не стоит терять присутствия духа.
- Фиржин мог неудачно приземлиться или его отнесло в сторону, - предположил Эрлих.
- Еще накаркаете… - пробурчал Курганников.
Саид-бек обиженно отвернулся. Не высказывать своих опасений было свыше его сил, но он крепился.
Когда ждать больше не имело смысла - строжайшая инструкция требовала организации немедленных поисков не вышедших на место сбора агентов, - послышались тяжелые шаги и следом голос:
- Я Челим!
- Сюда! - позвал Курганников.
- Наконец-то! - обрадовался Саид.
- Слава богу, целы и невредимы, - успокоенно добавил Эрлих.
Радист группы, и с ним Камынин, шли по полю, волоча за собой полотнища парашютов и вещевые ранцы. У Фиржина был виноватый вид. Он был похож на напроказившего мальчишку, ожидающего изрядной взбучки. Предупреждая разнос за опоздание, он торопливо, сбиваясь на скороговорку, стал оправдываться:
- Манок потерял. Видимо, выпал… Приземлился в буераках. Пока вылез и парашют собрал - вас уже не было. На мое счастье, на Федора Петровича вышел… - с надеждой на поддержку радист посмотрел на Камынина, и тот пришел на помощь:
- Обошлись - и ладно. И так, видно, напереживался.
- Пошли, - перебил Курганников.
- Но мне приказано выйти в эфир! - напомнил молодой радист. - В функабвере ждут донесения о нашем приземлении.
- Ничего передавать не надо, - отрезал руководитель группы. - Тем более на месте приземления. За последнее время, правда, в других районах не вышли на связь несколько групп. Судьба их неизвестна. Не исключается, что их рации запеленговали после приземления и группы были уничтожены. Поэтому пока повременим с радиограммой.
- Для провала есть сотня других причин, - заметил Эрлих.
- Вы правы, - согласился Курганников. - Тем не менее, в эфир выйдем позже, чтобы тотчас покинуть место работы рации. Это необходимо в целях предосторожности. Мало того: в Берлине, на Бендлерштрассе, сейчас никто из сотрудников не покинул управления. Таков приказ свыше. Этим полностью исключается какая бы то ни было утечка информации о нашей засылке на Дон.
- Вы хотите сказать… Считаете, что кто-то информирует русскую контрразведку о времени и месте сброса групп абвера? - приглушенно спросил Эрлих.
- Я ничего не считаю, - перебил Курганников. - Я лишь выполняю приказ. А рассчитывают операцию и пекутся о нашей безопасности в абвере и РСХА.
- Но подозревать в сотрудничестве с НКВД генерала Краснова - это, простите, больше чем смешно! - хмыкнул Камынин.
- Подозревая всех, мы зайдем так далеко, что советскими агентами будем считать герра Канариса или рейхсминистра государственной безопасности! - зло, с откровенной усмешкой проговорил Саид-бек.
Курганников поправил на голове фуражку.
- Осторожность еще никогда и никому не вредила. И приказы, как известно, не обсуждают, а выполняют беспрекословно. Перенос на более позднее время первого нашего выхода в эфир и немедленный уход с места приземления - это приказ, и не мой. Он логичен и необходим для нашей же безопасности.
Курганников проглотил слюну - всем стало видно, как заходил его кадык - и зашагал по залитому луной лугу. Следом, чуть помешкав, двинулись четверо.