Лишь когда десантники скрылись за холмом и их шагов не стало слышно, двое мальчишек крадучись вылезли из сарая.
- Чеши за мной, да не отставай! - приказал дружку Гришка и, перепрыгивая комья вздыбленной земли, первым бросился к хутору. За ним, поддерживая падающие штаны, заспешил Ваня.
5
Строжайший приказ не выходить в эфир сразу же после приземления был дан диверсионно-разведывательной группе руководством абвера и РСХА. Эта необходимая (по мнению Вильгельма Канариса и Гиммлера) мера предосторожности должна была помешать советским пеленгаторам обнаружить у себя в тылу неизвестную рацию. Но главное: под носом у двух германских разведывательных организаций довольно продолжительное время и регулярно, периодически меняя код, место передачи и расписания частот, в аристократическом районе Ванзее, в пригороде Берлина, работала неизвестная рация. Перехваченные функабвером ее радиограммы не поддавались расшифровке, хотя над ними дни и ночи не один месяц корпел целый отряд первоклассных многоопытных специалистов. Нет ли прямой связи между работой неизвестной рации и провалом засылаемых за линию фронта агентов? Может быть, утечка секретной информации происходит в самой "лисьей норе", как за хаотичное нагромождение коридоров прозвали главную резиденцию абвера? Или информатор советской разведки пребывает в окружении Краснова? Именно по этой причине, когда, простившись с пятью агентами, генерал Краснов надел с помощью хорунжего шинель и шагнул к дверям особняка, перед ним вырос дюжий человек в черной форме.
- Все остаются в здании! Выходить запрещено! - холодно и бесстрастно проговорил эсэсовец.
- Позвольте! Но сейчас десятый час! - недовольно заметил Краснов.
- У меня приказ никого не выпускать!
Краснов в растерянности оглянулся на Егорычева, который неуклюже топтался рядом, затем перевел недоуменный взгляд на полковника Крумиади и майора Синицына.
- Не кажется ли вам, господа, что мы арестованы? Отчего же тогда нас не обезоружили, не бросают в тюремные машины?
- Произошло какое-то досадное недоразумение, - пришел на помощь Синицын. Он сбежал по лестнице и на чистом немецком языке обратился к загораживающему выход эсэсовцу: - Герр офицер, должно быть, не знает, что перед ним…
- Я знаю то, что мне надо знать! - грубо перебил эсэсовец. - Не люблю повторять, но сейчас вы вынуждаете к этому: есть приказ никому не покидать здания. Кто бы это ни был. Хоть сам рейхсфюрер!
Мысль о том, что он может задержать согласно приказу самого Гиммлера, показалась эсэсовцу настолько фантастичной и нелепой, что он расхохотался.
- Когда мы сможем поехать по домам? - поинтересовался Синицын.
- Не раньше утра. Сейчас здание оцеплено моими людьми.
- Благодарю вас, - учтиво сказал Синицын и, обернувшись к генералу, перешел на русский: - Не стоит вступать в пререкания. Возмущение ни к чему хорошему не приведет и лишь ухудшит наше положение.
- Вы правы. К сожалению, правы, - угрюмо согласился Краснов.
- Не будет ничего страшного, если мы проведем эту ночь без комфорта. Прикажите денщику отыскать одеяло и подушку.
- А вы?
- Не беспокойтесь, ваше превосходительство. Я устроюсь в приемной.
"Любезный малый, - с теплотой подумал Краснов. - Во всем прав. Препаршиво только, что этот солдафон из СС проявил явное неуважение к моему званию. Синицыну и моим подчиненным не следовало присутствовать при нашем столкновении…"
Генерал отдал хорунжему шинель и, устало сутулясь, поднялся по лестнице, с трудом одолевая ступеньки. Следом шел Синицын. Он был спокоен, даже излишне спокоен.
Возле одного из кабинетов, где на пороге сгрудились испуганные сотрудники, Синицын развел руками, дескать: "Все мы вынуждены подчиняться. Что поделаешь?"
- Желаю спокойной ночи!
Синицын склонил голову и, зевнув, перекрестил рот.
Глядя на безмятежный вид майора, которому, по всему видать, не терпелось поскорее улечься спать, никто бы не подумал, что внешнее спокойствие стоит Синицыну неимоверных усилий.
Предусмотрительность адмирала Канариса, которую советский разведчик не мог предвидеть, исключала какую бы то ни было возможность своевременно, до наступления утра, передать в Центр шифрованную радиограмму о заброске диверсантов за линию фронта, что помогло бы сотрудникам советской контрразведки встретить пятерых агентов абвера на месте их приземления.
В приемной Синицын снял китель, повесил его на спинку стула, стянул сапоги и прилег на клеенчатый диван, положив голову на холодный валик.
Время было позднее. Люстра над головой потушена. Вокруг стояла располагающая ко сну тишина. Но "Альт" знал, что будет не в силах, даже на короткое время, сомкнуть этой ночью глаза…
Донесение Центру "Альт" передал лишь утром в резервный сеанс радиосвязи, когда Синицыну (а с ним Краснову, Егорычеву и другим) было милостиво позволено покинуть здание на Бендлерштрассе и когда пятеро десантников успели далеко уйти от места своего приземления.
Оперативно-розыскная группа управления контрразведки фронта обнаружила в балке близ прихоперского хутора лишь пять поспешно закопанных парашютов и комбинезоны. Следы десантников были присыпаны каким-то едким порошком, отчего собаки не смогли взять след.
- Рассказывайте еще раз, - подтолкнул к майору госбезопасности Магуре двух мальчишек председатель колхоза. - Только толком и связно.
И Ваня с Гришкой, перебивая друг друга, повторили свой рассказ о пятерых парашютистах, которых увидели минувшей ночью близ сеновала. Но куда ушли они, два хуторских пацаненка объяснить не смогли.
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
Совершенно секретно!
Весьма срочно!
Начальнику Сталинградского УНКВД Воронину А. И.
По данным НКВД СССР, на территории Сталинградской области, в междуречье Хопра и Медведицы (квадрат 67–4), в ночь на 13.4.42 сброшена группа противника из числа изменников и предателей Родины в количестве пяти человек. Служба радиоперехвата нацелена на фиксирование выхода в эфир коротковолновой рации десантников. О радиоперехвате и его дешифровке вам сообщим по "ВЧ-связь" незамедлительно, как и о месте выхода в эфир неизвестного передатчика.
По нашим данным, агенты-парашютисты имеют следующие задания: оперативная разведка, вербовка агентуры, осуществление терактов и диверсий, организация повстанческого движения в прифронтовом районе.
Примите активные меры по розыску, задержанию или ликвидации парашютировавших агентов. Организуйте проверку документов на станциях, в хуторах. Задерживайте всех подозрительных до выявления их личности.
Задействуйте планы надежного блокирования возможных путей движения разыскиваемых. Считаем необходимым обратить внимание на особую опасность, которую, в силу ряда обстоятельств, агенты абвера представляют при задержании. Для поимки или ликвидации используйте все оперативные, радиотехнические и другие возможности.
Установочные данные, словесные портреты и особые приметы вражеских десантников сообщим дополнительно.
6
Они вышли на большак спустя час после приземления. Нигде не задерживаясь, пятеро спешили подальше уйти от сарая и луга с сонным мерином.
Солнце еще пряталось за холмистой грядой, чуть высвечивая кромку неба, когда пятерым встретились подводы с пустыми бидонами из-под молока. Правили подводами две казачки. Одна помоложе, в цветастом полушалке, оказалась разговорчивой и смешливой. Она с готовностью отдала Эрлиху вожжи и кнут, пересела к Камынину и принялась расспрашивать "товарищей командиров" про наличие у них жен и невест. Вторая казачка угрюмо помалкивала, косилась на товарку, которая не прекращала болтать и заходиться в смехе, и, наконец, спросила:
- Долго еще отступать будете?
- Кто вам сказал об отступлении? Откуда это пораженческое настроение? - спросил Курганников. - Газеты читать надо. Там говорится не об отступлении, а о временном отходе Красной Армии.
- Временном? - хмыкнула казачка. - Цельный год, почитай, как пятками от фрицев мелькаете, и все "временно"? Ежели так и дальше пойдет, скоро мы под немцем окажемся!
Руководитель разведгруппы собрался заметить, что оккупация донских земель немецкой армией спасет казаков от большевистской кабалы и бесправия. Но решил пока не заводить этого разговора: еще не настало время начинать пропагандистскую работу среди местного населения. К тому же растрачивать силы и красноречие на агитацию двух женщин не было смысла. И Курганников промолчал, с любопытством косясь на возницу: "Интересно, есть ли среди ее родных раскулаченные большевиками и сосланные в Сибирь? Хорошо, что озлоблена на Красную Армию за ее отступление. Непонятно только: рада подходу армий рейха или нет?"
Возница сильно огрела кнутом коней, и те припустились, увеличивая расстояние между подводами.
Рой звезд в поднебесье стал тихо гаснуть, когда дорога раздвоилась.
Камынин спрыгнул с подводы и остался на развилке.
- Я вновь с просьбой, Иван Иванович, - невнятно, глотая слова, проговорил он, когда с ним поравнялась другая подвода. - С той же самой. Это дорога на Венцы. Три версты на взгорье - и мой хутор…
- Прекрасно помню свое обещание. Только прошу не забывать…
- Конечно, - поспешно, не дав руководителю группы закончить фразу, перебил Камынин.
- Забирайте с собой Саида. Поклонитесь от меня родным местам, а матушке передайте привет и наилучшие пожелания. Скажите, что буду рад с ней познакомиться.
- Благодарю, - опустил голову Камынин.
- Не задерживайтесь. Считайте себя в увольнении до двенадцати ноль-ноль. На большее, не взыщите, не могу отпустить. Встретимся, как договорились, в Артановке.
Курганников кивнул Камынину, дернул за поводья, и подвода свернула влево, оставив Камынина и Саид-бека у лысого бугра, где разветвлялась дорога.
- Завидую вам, - признался Саид. - Сможете обнять мать, брата. А я в родной аул попаду только летом, не раньше. Сколько годов не были дома?
Камынин ответил не сразу. Достал портсигар, выудил из него папиросу (она была московской фабрики "Ява", о чем перед заброской в советский тыл побеспокоилось специальное подразделение абвера, занимающееся экипировкой агентов), но не закурил.
- Уходил отсюда в двадцатом. В марте двадцатого…
- И все эти годы не имели о матери с братом известий?
Камынин кивнул. И, чтобы предупредить дальнейшие расспросы - сейчас он был не в силах что-либо рассказывать - широким шагом двинулся по изрытой колдобинами дороге.
В далеком марте двадцатого года он был вынужден с такой поспешностью покидать Венцы, что не успел даже попрощаться с матерью, поцеловать братишку. К хутору на рысях подходил конный эскадрон чоновцев. В исподнем, прямо из теплой постели, схватив в охапку одежду, на ходу влезая в сапоги, Камынин бежал задами из дома. Хорошо, что удосужился загодя спрятать на базу в соломе обрез, не то остался бы безоружным.
С памятного мартовского утра 1920 года Камынин больше не видел мать и брата-малолетку. Уже в Севастополе, когда Красная Армия форсировала Сиваш, прорвала оборону на Литовском полуострове и наголову разбила кубанскую бригаду, при посадке с остатками армии барона Врангеля на борт уходящего от крымских берегов парохода, в беснующейся на причале толпе Камынин случайно столкнулся с земляком. Тот и поведал, что в Венцах все считают есаула Федора Камынина погибшим в бою. Но на чьей стороне он воевал, за кого сложил голову - про это в хуторе толком никому не известно.
Во время плавания до Константинополя и позже в турецком лагере беженцев в городке Галлиполи на пустынном берегу пролива Дарданеллы среди офицеров-дроздовцев, юнкеров и казаков с Дона и Терека Федор Камынин часто думал о том, что для матери труднее: пережить известие о гибели старшего сына или узнать о его благополучном бегстве из России?
Шагая по размытой сошедшими снегами дороге, Камынин чувствовал, как незнакомое, ни разу прежде не посещавшее чувство страха заполняет его. А ведь в чем в чем, но только не в трусости можно было обвинить Федора Камынина. На германском фронте, в боях с красными на Дону и в Крыму, выполняя в эмиграции различные задания в Хорватии, Словакии, Богемских лесах, в оккупированной рейхом Польше, везде и всегда Камынин справедливо считался бесстрашным, ни в грош не ценившим собственную жизнь, не умеющим кланяться пулям. Сейчас же он молил бога не быть схваченным у порога родного дома и расстрелянным без суда и следствия, как в военное время поступают с диверсантами. Только бы увидеть поскорее мать с братом, только бы поскорее прижать их к груди!
Робкие лучи солнца тронули голые вершины тополей. В высоком небе, высматривая какую-то поживу, неслышно парил коршун, делая круг за кругом. Шагавший рядом Саид-бек что-то говорил, но Федор ничего не замечал и не слышал. Лишь ступив на околицу хутора и непроизвольно заспешив, он спросил напарника:
- Вы что-то, кажется, сказали? Извините, задумался и прослушал.
- Я рассказал про древний горский обычай: после боя воин должен вернуться в аул обязательно на коне. Пешего считают побежденным или удравшим с поля битвы. Вам, кому пришлось перенести немало горестного, следовало сейчас тоже быть в седле. Вы вернулись с победой, пришли как освободитель.
- Да, да, - сказал Федор, продолжая думать о своем.
Когда за покосившимся плетнем показалась крытая почерневшей соломой крыша чуть осевшего дома, Федор Камынин не выдержал - ноги сами припустились бежать.
Глядя вслед Камынину, Саид-бек подумал: "Не буду мешать встрече матери с сыном. Сейчас я лишний".
Он поправил ремень и двинулся к центру хутора, где еще издали заприметил колокольню и где рассчитывал отыскать Совет.
У здания школы Саид увидел на заборе "Правду", а рядом листки объявлений. Саид-бек усмехнулся в усы, снял с плеча вещевой мешок, развязал на нем тесемку и достал сложенную в несколько раз газету, тоже "Правду", и заменил ею вывешенный ранее номер.
7
Стоило подойти к дому, унять участившееся дыхание, как незванно возникла слабость. Руки обмякли, ноги стали тяжелыми и, казалось, приросли к земле. Пришлось собрать силы, чтобы толкнуть незапертую дверь, перешагнуть порог.
Ни голосов, ни шагов Федор Камынин не услышал - дом словно вымер. Только громкий стук маятника ходиков нарушал тишину. Часы были незнакомы Федору, прежде их в доме не было. Чужим было и все остальное. Ничто не напоминало прожитые в этих стенах годы.
"Выселили… Или сослали как родственников белогвардейца, эмигранта…"
Взгляд остановился на портрете в раме. И Камынин окончательно понял, что долгую вереницу лет напрасно лелеял мечту вновь оказаться дома: на стене висел портрет незнакомого бравого военного. Он смотрел на Федора и словно смеялся.
"А я спешил. На что-то надеялся… За двадцать с лишним лет утекло немало воды, жизнь в Венцах не стояла на месте. Выходит, напрасно считал выдумкой и грубой агитацией рассказы о терроре большевиков на Дону, массовом выселении казаков за Урал в Сибирь и, в первую очередь, родственников тех, кто покинул страну с бароном. Надо дождаться новых жильцов, может, им что-либо известно о Камыниных…"
Ноги не держали, и Федор Камынин привалился к косяку, а потом тяжело опустился на стул.
Сколько он просидел, уронив голову на грудь, Федор не знал. Очнулся он от звука хлопнувшей в сенях двери, следом послышались легкие шаги.
Федор оглянулся.
На пороге стояла высохшая старушка с собранными на затылке узлом волосами, в длинной юбке, с ведром в руке. Из-за занавесок на низких окнах в комнате было сумрачно, и старушка не сразу рассмотрела гостя. Близоруко сощурившись, она спросила:
- Ктой-то?
Федор Камынин не успел подняться со стула, как старушка выронила ведро.
- Федя? - еще не веря, срывающимся голосом проговорила она. - Живой?
- Я, маманя… - еле слышно проговорил Камынин, шагнул к старушке и вовремя поддержал ее, не то бы она сползла на пол…
* * *
Саид не надеялся так рано встретить кого-либо в хуторском Совете, но дверь дома, где над крыльцом ветер развевал кумач флага, была незапертой.
Прямо с порога Саид спросил человека за столом:
- Председатель?
- Он самый.
Председатель неловко вылез из-за стола и, прихрамывая, стуча по полу деревяшкой (она выглядывала из-под брючины), подошел к гостю.
- Трофимов Степан. Будем знакомы. Все мобилизационные документы составлены по форме. Только я призванных пока по домам распустил. Вы уж за это не серчайте. Как восемь стукнет - все тут будут, без задержки. Присаживайтесь. И прошу за компанию отзавтракать. Тоже, должно быть, с утра во рту ни крошки?
В застиранной и поэтому ставшей белой гимнастерке, с орденом Красного Знамени на алом банте, подпоясанный армейским ремнем, председатель покашливал в кулак и с открытой улыбкой смотрел на Саид-бека. Затем проковылял к двухстворчатому шкафу, взял с полки горбушку хлеба и завернутое в холстину сало с розовыми прожилками.
- Не обессудьте, как говорится, чем богаты…
"Он принял меня за представителя военкомата, - понял Саид. - Тем лучше, не надо показывать документы. Хотя тут опасения излишни: документы у меня такие, что не к чему придраться. Как говорится, сработаны на совесть".
- Сколько в хуторе членов партии?
- Было в ячейке восемь, - ответил председатель, принимаясь нарезать сало. - Пятеро в минувшем году еще в августе в армию ушли. Теперь, выходит, трое остались, кто по причине возраста не подлежит призыву. Первым будет Ястребов Мокей - член ВКП(б) с одна тысяча девятьсот девятнадцатого года. Потом Николай Тупиков - он годами всех нас старше. Ну и я, стало быть, в партии большевиков с гражданской войны, точнее, с января двадцатого года.
- Эти двое сейчас в хуторе?
- Должны быть тут. Куда им деваться? Тупикову поручено речь держать при проводах мобилизованных - у него речи завсегда складно получаются, не мне чета. А Мокей на конюшне.
- Позже соберете партячейку, - приказал Саид.
- Слушаюсь! - по-военному четко ответил Трофимов.
- Буду инструктировать и о положении на фронтах расскажу. - Саид взглянул на деревянный ящик телефонного аппарата, который висел под портретом Сталина, и спросил: - Связь со станцией исправна?
- А как же? - вопросом на вопрос ответил Трофимов.
"Повезло, что партийцев всего трое. Разделаться с такой партгруппой, где один к тому же калека, будет легко. Надо только решить, как их убрать без свидетелей", - подумал Саид и сказал:
- Угощайте, признаюсь - надоел сухой паек.