8
Мать плакала, не в силах унять слезы. Это были слезы радости, которых не стоило стыдиться, но Федор срывающимся голосом просил:
- Не надо… Вернулся я… - Он сидел на лавке рядом с матерью, обнимал ее за плечи и повторял: - Успокойся. Все хорошо… Думал, не застану…
Старушка прятала мокрое лицо на груди сына, и плечи ее мелко дрожали.
- Живой я, живой и здоровый, - продолжал успокаивать Федор.
- Поседел-то как, - сквозь всхлипы сказала старушка.
- Не без того. Мне ж давно не двадцать пять, каким помнишь. Еще чуток - и полвека стукнет.
- Уж не чаяла… Порой не спится по ночам, и ну вспоминать, как рос ты, каким был… Да вот беда - забывать стала лицо. Была бы карточка - вспомнила. Люди вокруг твердят: "Не мучай себя понапрасну". Ктой-то недобрый слух пустил, будто убитым тебя видели, только мне сердце подсказывало, что жив… - несвязно говорила мать, продолжая размазывать по лицу слезы. - Невесть что люди болтали. Это опосля того, как ты из хутора ушел.
На губах Федора дрожала улыбка. Он не перебивал мать, хотя его подмывало спросить о брате, об Иване, Ванятке. Ведь родных ему по крови людей он оставил в Венцах мать да брата. Мать - вот она, рядом, жива-здорова. А что с братом? Иль пострадал за старшего? В то же время было страшно задавать вопрос об Иване. Он мог вызвать у матери новые слезы, теперь уже слезы горя, невозвратимой утраты.
- Да чего же это я-то? - вдруг всплеснула руками мать и шагнула к печи. - С дороги голодный, а я разболталась!
- Так все годы и жила в этом доме? - спросил Федор.
- А куда ехать-то было? Думку имела: ежели ты возвернуться удумаешь, я тут.
Резво для своих лет старушка заметалась по комнате, накрывая на стол. А Федор продолжал смотреть на мать, следить за ее хлопотами и думал, что прежде неласковая к нему судьба нынче щедро наградила за все пережитое, позволив вновь увидеть мать, посидеть в стенах родного дома.
На столе появилась тарелка с квашеной капустой, соленые огурцы, горка блинов, холодная гусятина, но старушка продолжала заставлять стол.
- А за отца пенсия идет. Кажный месяц исправно. Спасибо за это хуторянам, кто с ним в одном полку воевал. Бумагу составили про то, что Камынин в красных казаках состоял, за Советскую власть голову сложил, и мне, значит, пенсия вышла.
Это было для Федора новостью. Он, понятно, знал, что отец - полный Георгиевский кавалер, был послан в марте восемнадцатого года в составе батальона Донского Совнаркома для подавления контрреволюционного мятежа белоповстанческих отрядов полковника Мамонтова (чин генерала тот получил позднее) и погиб при штурме Верхне-Чирской станицы. О борьбе отца на стороне большевиков, о его гибели за установление на Дону власти Советов Федор Камынин никому не рассказывал, мало того - он молил бога, чтобы это не стало кому-либо известно за рубежом. Но, чтобы мать не терпела лишений за сына-эмигранта и получала за мужа пенсию, - об этом Федор даже не думал.
"Вот отчего не сослана мать, почему в достатке свой век доживает, - понял Федор. - Про мое бегство из Крыма в Константинополь и зарубежную деятельность сюда слух не дошел - все посчитали сгинувшим в круговерти гражданской войны. А отец - ишь ты! - вроде героя для всех стал!"
Он забыл о предосторожности и с какой целью прибыл на родину, настолько спокойно чувствовал себя рядом с матерью. И без всякого подвоха, просто из любопытства, спросил, кивнув на портрет в раме:
- А это кого повесила? Кто ж у тебя такое уважение заслужил?
- Господи! - охнула мать и, опустившись на стул, обхватила ладонями лицо: - Не признал? Аль не похож он на портрете? А по мне как вылитый, только больно серьезный. В жизни смешливый, какой и маленьким был. Приезжал на побывку, так за ним хуторские девчата чуть ли не табуном ходили. Как же, в Венцах лучше жениха не сыскать: тридцати еще нет, а уж до командира дослужился, награды имеет.
- Кто это? - перебил Федор, не отрываясь от портрета.
- Да Ваня это наш! Сколько ты брата годков не видел? Оно и понятно, что не признал. Вишь, как вымахал? Весь в покойного отца, и ростом, и обличьем, и храбростью. Прежде в Монголии службу нес, там и орденом его наградили - это когда с японцами война шла. Потом из-под Киева писал. Что ни неделя - письмо. А нонче молчит. Видно, сильно занят, не до писем…
Федор шагнул к портрету, пристальней всматриваясь в него, но в чертах военного не отыскал ничего, что бы напомнило веснушчатого, с оттопыренными ушами и вечно мокрым носом мальчишку, каким Федор помнил брата.
- Вот уж рад-то будет Ваня, когда отпишу ему, что ты живой объявился! Да еще, что в почете и тоже до командира дослужился. - Мать обвела взглядом накрытый стол и посмотрела на старшего сына. - Отчего весточек о себе не слал?
- Не мог, - глухо ответил Федор и проглотил подступивший к горлу комок. - Нельзя было.
Ответ был уклончивым, ничего не объясняющим. Но старушка не стала выспрашивать. Переполненная радостью, она смотрела на три зеленые фронтовые шпалы в петлицах старшего сына, затем поспешно кивнула, дескать, "я понятливая, военным про свою службу болтать не положено", и продолжала рассказывать о меньшом. Только помрачневший Камынин не слушал мать…
Дополнительно передаем данные Главного управления контрразведки НКВД № 6844 от 13.4.42 г. по розыску заброшенной на территорию Сталинградской области группы противника:
Камынин Федор Петрович , 1896 года рождения, русский из казаков. До 1917 года подпрапорщик 2-го лейб-гусарского Павлоградского императорского полка. Награжден Георгиевскими крестами 2-х степеней. Служил есаулом в "дикой дивизии" А. Шкуро. Есть вероятность, что родился в местах, куда был произведен заброс.
За границу эмигрировал в 1920 году. Был членом РОВСа и Российской фашистской партии (РФП). До июня 1941 года дважды проникал на территорию СССР. Учился в немецкой школе разведки абвера. Настроен яро антисоветски. В совершенстве владеет любым оружием, приемами защиты и нападения. При задержании представляет особую опасность.
Экипирован в форму батальонного комиссара Красной Армии.
Словесный портрет и особые приметы : рост средний, лицо узкое, лоб прямой, нос с горбинкой, глаза карие, волосы темные с проседью. Говорит с выраженным казачьим акцентом. Ноги по-кавалерийски кривоваты, глаза щурит, при разговоре подкашливает…
9
Усталости от бессонной ночи, как ни странно, Магура не чувствовал, хотя рано утром пришлось выдержать болтанку на "У-2" при полете из Сталинграда, а в станице сразу же выехать с бойцами истребительного отряда на место приземления вражеских десантников.
- Продолжим, товарищи.
Перед майором госбезопасности Николаем Степановичем Магурой, под приколотыми на стене плакатами: "Дезертир, трус и паникер - враги советского народа" и "Бдительный на войне - силен втройне" - на узком диванчике разместились командир истребительного отряда, начальник райотделения УНКВД и сержант госбезопасности.
- Вы лучше меня знаете местные условия и, главное, жителей своего района. Подумайте: к кому обратятся за помощью десантники, на чью поддержку могут рассчитывать, у кого собираются найти кров? Учтите, что проникшие в ваш район враги хорошо с ним знакомы. Не исключено, что кое-кто из них прежде жил здесь и, значит, имеет в хуторах родственников, друзей.
- Не найдут у нас фашистские наймиты поддержки! - твердо сказал командир истребительного отряда. - Нигде и ни у кого!
- Точно! - согласился сержант. - Земля будет у фашистских холуев под ногами гореть! Всего-навсего пятеро их. А это не полк и не рота. Захватить пятерых - дело нехитрое.
Магура внимательно посмотрел на молодого сержанта.
- Где и кем прежде работали?
- Участковым в милиции, товарищ майор! - поспешно ответил сержант. Он хотел доложить по форме, для чего схватил свою фуражку с ярко-малиновым околышем и васильковым верхом, но Магура остановил. - Только недолго, чуть больше полугода. По рекомендации райкома партии перевели в органы безопасности.
Откровенно, не в силах скрыть этого, сержант гордился своей формой: сам того не замечая, он то и дело сдувал с рукава гимнастерки невидимые пылинки.
- Ваша фамилия?
- Полетаев, товарищ майор!
"Спросить, сколько ему лет? - подумал Магура и тут же решил, что не стоит. - По виду чуть больше двадцати. В его годы не очень-то любят, когда обращают внимание на возраст".
- Видимо, хорошо себя зарекомендовали, если направили к нам, товарищ Полетаев. Поэтами рождаются, а контрразведчиками становятся. Но сейчас вы глубоко заблуждаетесь. Операция предстоит именно хитрая. И довольно опасная. Мы будем иметь дело с многоопытным противником, и не стоит его недооценивать. Вспомните, чему нас учит партия: для того, чтобы выиграть сражение, могут понадобиться сотни тысяч красноармейцев, а для того, чтобы провалить его, достаточно подрывных действий нескольких шпионов.
- Это точно, - кивнул начальник райотделения и обернулся к своему уполномоченному. - Не зарывайся, Григорий, по молодости. Больно горяч частенько бываешь. Можешь поэтому дров наломать.
- Одно верно сказал: не гулять долго врагам по нашей земле, - добавил командир "ястребков". - Опора у нас с тобой надежная - наши люди, на них всегда можно смело опереться. Народ - первый помощник в охране безопасности Родины. А в остальном промашку делаешь. Какая тебе в деле помехой станет.
Полетаев сник, виновато потупил глаза.
- Нам пока известно, к сожалению, лишь количество парашютистов да место их приземления, - продолжал Магура. - Следы незваных "гостей" потеряны. Но по не подлежащим сомнению сведениям агенты абвера именно в вашем районе планируют провести ряд террористических актов и диверсий.
Кто и где собрал эти сведения, каким образом они стали известны в органах госбезопасности, майор не стал рассказывать. Сам Магура не сомневался в их достоверности и точности.
- Идет седьмой час, как враги вступили на нашу землю. Позволить им топтать ее и готовить за нашей спиной диверсии мы не имеем права. Приказ короток: оперативно задержать диверсантов или, при оказании ими сопротивления, ликвидировать.
- Актив не подведет, - сказал начальник отделения. - С его помощью выявим всех чужих.
- Не следует забывать, - напомнил Магура, - что у немецких агентов отлично сфабрикованы документы, как говорится, комар носа не подточит. Обмундированы все пятеро в нашу форму, выдают себя за военнослужащих Красной Армии.
Когда был составлен план по прочесыванию района для захвата пятерых парашютистов и оперативно-розыскная группа усилена "ястребками", начальник отделения пригласил майора госбезопасности завтракать.
Весеннее нежаркое солнце зацепилось за вершину высокого тополя. Рядом с деревом, заняв чуть ли не всю проезжую часть дороги и пешеходную тропинку, растеклась громадная лужа, в которой купалась старая гусыня.
Начальник районного отделения и Магура не стали обходить лужу и ступили в рыжую от размытой глины воду. Спугнув птицу, они сделали несколько широких шагов по грязи и оказались на противоположной стороне улицы, где за газетным киоском стояло неприметное здание.
Магура и начальник райотделения не застали на месте сержанта Полетаева.
- Умотал Григорий, - доложил дежурный. - Да не один. Из глубинки ктой-то к нему приехал, я, простите, в лицо того колхозника не знаю. Шибко спешили.
"Чем вызвана спешка? - нахмурился Николай Степанович. - Отчего уехал, не доложив о цели поездки?"
На столе лежал листок с торопливо набросанными строчками:
"Выехал в хутор Венцы, где обнаружены немецкие листовки".
- В Венцы чуть ли не полдня добираться, - кашлянул в кулак начальник отделения. - Дороги, мягко говоря, не ахти какие. После дождей некоторые хутора бывают по неделе отрезаны от райцентра. Вернется Полетаев - уж пропесочу как следует, спущу с него стружку. Будет знать, как уезжать без доклада.
Но строго отчитать сержанта госбезопасности не пришлось…
10
Мотоцикл заносило из стороны в сторону. Казалось, еще миг, и он перевернется. Но, низко пригнувшись к рулю, обдаваемый брызгами грязи, сержант госбезопасности гнал мотоцикл по большаку с глубокими колеями, все дальше удаляясь от станицы.
На ухабах и рытвинах так трясло, что сидевший в коляске Мокей Ястребов не раз прощался с жизнью.
- Так и угробиться недолго. Вполне свободно в ящик сыграть… Ты уж, Гриш, поимей сострадание. Все внутренности отбил, сил нету! - молил Мокей, но Григорий Полетаев ничего не желал слушать. Он торопился в отдаленный хутор Венцы, откуда полчаса назад по размытой дождями дороге в станицу прибыл Ястребов.
В прорезиненном дождевике, с всклокоченными волосами, конюх колхоза имени Буденного ввалился к уполномоченному райотделения НКВД, забыв очистить на крыльце с сапог прилипшие комья глины.
Оставив за собой на полу грязные следы, Ястребов вытер шапкой мокрый от пота лоб.
- Собирайся, Гриша. Бросай все дела и давай по-быстрому в Венцы. Только не мешкай. Почитай, больше трех часов до тебя добирался, чуть не утоп в дороге… Хорошо, коня не взял, его бы точно угробил… Дай попить. В горле пересохло - сил нет.
Григорий Полетаев налил гостю из графина воды, но, услышав, как зубы Мокея выбивают о край стакана дробь, нахмурился:
- Передохни, дядя Мокей. И обсохнуть тебе необходимо. Ишь, упарился.
- Это успеется, - не согласился конюх и упрямо повторил: - Собирайся. Не терпит отлагательства дело. Срочное больно. - Слипшиеся от пота сивые пряди волос прилипли ко лбу, закрывали глаза, но Мокей не поправлял их. - Не рассиживайся, Гриш, Христом богом молю! Как бы не запоздниться.
- Толком разъясни, зачем зовешь в Венцы? Что у вас там стряслось?
Мокей не стал ничего рассказывать. Полез в карман дождевика и достал комок бумаги.
- Вот. Сам читай!
Комок оказался смятой, с оборванными краями газетой "Правда".
Еще ничего не понимая, Полетаев начал разглаживать газету.
- Внимательно смотри. Я вначале тоже ничего не приметил: ну, газета газетой. А как пригляделся…
Мокей привалился грудью к столу и, перегнувшись, ткнул прокуренным пальцем в "Правду".
- Номер за минувшую субботу, - сказал Полетаев. - Читал. Или думаешь, у меня до газет руки не доходят и я о своей политической грамотности забыл? Ошибся, дядя Мокей, глубоко ошибся: мы газеты читаем и радио слушаем.
- Да ты, Гриш, разуй глаза пошире! - разозлился конюх. - Куриной слепотой, что ли, болен иль бельма глаза затмили? - Он зашелся в кашле. И, не в силах отдышаться, рванул ворот рубашки. - Читай, что пропечатано! С самого начала читай! С пролетариев!
Сержант госбезопасности наклонился над газетой послушно взглянул на первую страницу, где в левом верхнем углу стояло хорошо знакомое, ставшее родным слово "Правда".
- Ну? - недоуменно спросил Полетаев.
- Сюда гляди! - хрипло потребовал Мокей.
Выше названия газеты было напечатано: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь для борьбы с большевиками!"
- Что за черт! - выругался Григорий. Он вновь еще раз в недоумении перечитал "призыв" и поднял голову.
- Во, а ты не верил! - сказал Мокей. - Я, было, тоже вначале решил, что мне чертовщина мерещится. Читай дальше!
Шрифт газеты был таким же, как у московской "Правды", и колонок столько же. Но текст…
Григорий зажмурился и потряс головой. Нет, он не спал и не видел во сне кошмарный сон. Все происходило наяву.
"Сталин и его правительство заминировали Москву и подготовили взрыв столицы вместе с жителями…", "Самолеты германских воздушных сил успешно бомбят Кремль…", "С начала войны доблестные немецкие войска уничтожили более 260 советских дивизий", "Английские лорды заседают, а немцы наступают".
Заканчивалась газета взятым в рамку объявлением:
"Вырежьте и сохраните! Это является пропуском на сторону германских войск. Линию фронта может перейти неограниченное количество бойцов и командиров Рабоче-Крестьянской Красной Армии".
Далее на двух языках - русском и немецком - говорилось, что предъявитель данного пропуска не желает проливать кровь за интересы комиссаров и жидов, переходит на сторону германских вооруженных сил, где его ждет радушный прием со стороны немецких солдат и офицеров, которые обеспечат бывшего красноармейца сытной едой.
- Встал нынче ранехонько, пошел на баз, а потом до соседа. Так у школы, где завсегда свежую газету вывешивают, эту гадость увидел. Вначале, понятно, решил, что почта пришла, дай, думаю, свежую сводку с фронтов узнаю. Только стал читать - чуть кондрашка меня не хватила. Оторопь взяла. Стою, глазами хлопаю и рук поднять не могу. А как очухался - соскреб эту паскудину.
Конюх рассказывал, не выпуская из рук стакана с водой, то и дело отпивая по глотку, стараясь побороть кашель. А сержант госбезопасности продолжал читать фальшивый, сфабрикованный немецкой пропагандой номер "Правды" и от переполнявшей злости до боли сжимал зубы.
- Вчера не было этой газетенки? - наконец спросил Полетаев.
- Не было, - потряс головой Мокей. - Точно знаю, что не было: мимо школы, намедни, раз пять туда и обратно проходил. Утром эта гадость появилась.
- Та-а-к, - протянул Григорий. Несколько секунд он глядел мимо Мокея, потом резко встал и приказал: - Пошли!
- Я и говорю, - кивнул конюх. - Надо не мешкать. Потому и к тебе поспешил. Вначале хотел звонить, но потом раздумал. Лучше, подумал, лично газету доставлю. Верно?
- Верно, - согласился Полетаев. Он чувствовал в теле озноб. Тот возникал всегда от нетерпения. Григорий снял, почти сорвал, с вешалки шинель, поспешно надел ее и стал застегивать пуговицы, но они никак не желали влезать в петли. В сердцах чертыхнувшись, он нетерпеливо повторил: "Пошли!" - и, рывком распахнув дверь, пропустил Мокея на крыльцо.
- Да ты шибко не нервуй, - посоветовал конюх, увидев, как дрожат у Григория руки. - На что у меня после контузии нервишки ни к черту, а стараюсь в узде их держать.
Открыть ворота сарая и вывести мотоцикл было минутным делом. Почувствовав в руках руль, а под собой сиденье, Григорий Полетаев обрел спокойствие.
- Садись в люльку! Да крепче держись, не то вылетишь!
- Это дело! На моторе мы в Венцы за час домчим! Это, конечно, если не увязнем. - Мокей удобнее устроился в коляске, натянул на голову по самые брови шапку и выдохнул: - Жми, Гришуня, на всю железку!
Мотор завелся с пол-оборота. Выстрелив удушливыми выхлопами газа, мотоцикл затрясся и рванулся с места, разбивая в брызги лужи, проваливаясь колесами в глубокие колеи.