Я все ждал, спросит ли Инга про ремонт? Нет, не спросила. Ингу ремонт не заинтересовал. А у меня он из головы не выходил. Что тут, в квартире, потребовалось ремонтировать так срочно? И почему Вальтер ничего не сказал мне про ремонт? Он что, тоже не знал? Судя по всему, нет.
Инга решительно отказалась от двухспальной кровати и постелила себе на раскладушке в гостиной. Дверь в спальню, где лег я, она оставила открытой. Время еще было, по нашим понятиям, не позднее. Спать не хотелось ни Инге, ни мне. Она болтала о всяких пустяках, потом стала расспрашивать о Вене первых послевоенных лет.
- Где вы тогда жили с мамой?
- На Зингерштрассе. Это довольно близко отсюда. За собором святого Стефана. Там напротив кабачок со смешным названием: "Три топора". Говорят, его завсегдатаем был Франц Шуберт. Интересно, уцелел ли?
- Сходим?
- Непременно! Вот только разделаюсь завтра с обязательной программой, и пойдем тогда бродить по всем нашим с мамой местам.
Инга замолкла. Я уже подумал - задремала. Мне это было на руку. Требовалось кое-что предпринять, и я не хотел, чтобы она видела.
Подождал немного для верности. И вдруг она спросила:
- Отец, а какая у тебя была цель в жизни?
Голос бодрый, свежий, и я понял, что она не дремала, а о чем-то думала.
- Почему "была"? Я еще жив.
Инга рассмеялась.
- Я имею в виду твою юность. Когда ты работал в подполье в Латвии.
- Мировая революция.
Снова раздался ее тихий смех. Точно так же смеялась Вера. Удивительно, каким неожиданным образом повторяются родители в детях.
- Я серьезно, отец.
- Я тоже.
- Смотри-ка! На меньшее ты не был согласен?
- Нет, я был жутким максималистом.
- А теперь?
- И теперь.
- Например?
- Например, мне жутко хочется спать.
Она помолчала.
- Ты полагаешь, со мной нельзя говорить серьезно?
- Почему же? Когда я тебя просил не беспокоить по пустякам Редлихов, я говорил совершенно серьезно.
Кажется, этого хватит. Инга обиделась и больше заговаривать не будет. Но к утру все пройдет: Инга отходчива. Это качество она тоже унаследовала от Веры.
Во втором часу ночи я встал, взял на столике рядом с кроватью подготовленные заранее спички, сигару. Хоть я и давно уже бросил курить, но всегда, когда уезжал из дому, брал с собой две-три сигары. Мне нравился их запах, он как-то примирял меня с чужими комнатами, где приходилось жить, действовал по-домашнему успокаивающе.
Инга сказала: в коридоре следы мела. Скорее всего, это не мел, а штукатурка. И если мое предположение верно…
Я вышел в коридор, сунул в рот сигару. Чиркнул спичку о коробок.
В верхнем углу против входа, между стеной и потолком, среди лепных украшений, сверкнул ответный огонек. Сверкнул и погас вслед за спичкой. Но мне уже этого было достаточно.
Не спеша я раскурил сигару, пустил несколько клубов дыма. Заглянул на кухню, в ванную, повсюду зажигая спички. Подносил их к кончику дымящейся сигары, одновременно внимательно наблюдая за потолком и стенами. Нет, как будто нигде больше не отсвечивало.
Вернулся в спальню, лег. Вентилятор старался вовсю, разгоняя духоту. Но разогнать тревожные мысли он не мог. Что ж, все ясно. Огонек моей спички отразился в миниатюрном объективе телевизионной камеры, установленной перед нашим вселением в коридоре квартиры.
Мы с Ингой находились под наблюдением. Кому-то потребовалось поместить нас под колпак.
Но почему? Зачем? Кого мог заинтересовать в Вене советский ученый, доктор исторических наук, специалист по истории коммунистических партий Прибалтики? И какую пользу для себя собирались эти люди извлечь из наблюдений за входной дверью квартиры?
Или я интересую их вовсе не как ученый, не как историк, а просто как Арвид Ванаг? Как комсомолец-подпольщик, якобы подписавший некогда тайное обязательство о сотрудничестве с латвийской охранкой?
Неужели это возможно?
Неужели только теперь, спустя больше чем тридцать лет, выполз, наконец, на свет божий из мрака запыленных архивов этот плотный белый лист с моей собственноручной росписью под коротким, но емким текстом?
А может быть, я зря ломаю себе голову? Может быть, совсем другое? Ну, например, Шимонеки, отсутствующие хозяева квартиры, привлекли к себе чье-то пристальное внимание, и мы с Ингой здесь совершенно ни при чем?..
ГРОМКИЙ ЗВОНОК
раздался рано утром. Я, сразу проснувшись, ринулся в коридор к телефону. Бросил беглый взгляд на часы: четверть седьмого. Кому взбрело в голову звонить в такую рань?
- Ванаг у телефона… Алло! Алло!
В ответ непрерывный гудок.
И снова звонок. Что за наваждение!
- Домашний телефон! - подсказала Инга из гостиной.
Верно! Я совсем забыл. Посторонний человек, чтобы попасть в наш дом, должен предварительно попросить через микрофон внизу, у подъезда, разрешение у хозяина соответствующей квартиры. И тот уже решает: пускать или не пускать.
Я снял трубку другого телефонного аппарата, висевшего на стене у самого входа. Интересно, телевизионная камера работает круглые сутки? Или она включается автоматически, каждый раз, когда кто-то попадает в ее поле зрения?
- Слушаю.
- Доброе утро, Арвид. - Говорила Эллен. - Впусти меня, пожалуйста.
- Ты внизу? Сейчас я спущусь.
- Зачем же? Нажми красную кнопку возле телефона.
- Ах, да-да!
Некоторые здешние удобства казались мне лишними, ненужными. Вполне можно было обходиться без них, и поэтому я просто-напросто забывал об их существовании. И заработал от пробегавшей в ванную комнату своей злоязыкой Инги:
- Деревня! Тебя в порядочное государство и пускать нельзя!
- А по-моему, проще держать открытым подъезд.
- Чтобы в него набегала всякая шушера?
Эллен вошла свежая, улыбающаяся. Удивилась:
- Еще спали?
- Поздно легли вчера.
- Слушай, Арвид, если здесь вам не очень удобно, Вальтер может подобрать другое место. У него десятки друзей, и каждый из них с удовольствием примет у себя советского профессора, да еще с такой милой дочуркой.
- Нет, нет, нет! - Инга среагировала моментально. - Тут просто замечательно, тетя Эллен! Мы с отцом великолепно устроились.
- Ну смотрите. - Эллен выложила на кухонный стол бумажный пакетик. - Свежие венские булочки к утреннему кофе… А это билет для Инги. - Рядом с пакетиком лег продолговатый желтый листок. - Экскурсия в Шенбрунн, автобус отходит в восемь. Не опоздай!
- Спасибо, тетя Эллен, большое спасибо! - Инга выскочила из ванной, обняла ее порывисто.
- Ну, ну!.. Я побежала. Мне в управление, это не слишком близко.
За завтраком Инга без умолку разглагольствовала об Эллен. Инге казалось, что Вальтер просто недостоин такой жены. Тиран, эгоист, бессердечный сухарь.
- И все-таки они живут вместе скоро тридцать лет, - заметил я.
Но у Инги своя логика:
- Тем хуже! Значит, скоро тридцать лет, как он ее тиранит… Скажи, а мама была с ним знакома?
- Конечно. Он не раз приходил к нам на Зингерштрассе. Однажды мама даже угостила его борщом… Не пожимай плечами, в Вене тех лет это было не так-то просто. Продукты шли наравне с сигаретами, а сигареты - наравне с золотом.
- Ну и как же все-таки?
- Ему очень понравилось. Съел все до донышка, сказал спасибо и попросил еще.
- Отец! Я не о борще!
Инга сделала вид, что злится, а я, в свою очередь, изобразил на лице удивление. Это была своего рода игра, ставшая для нас уже привычной.
- А о чем?
- Об отношении мамы к Вальтеру.
- А-а… Знаешь, он был такой веселый, такой остроумный и прекрасно танцевал… Я просто сгорал от ревности.
Инга фыркнула:
- Значит, он ей нравился?.. Удивительно! А ты все твердишь, что я очень похожа на маму!..
До оперного театра, откуда начинался экскурсионный маршрут, было недалеко. Я хотел проводить Ингу, но встретил решительный отпор. Время от времени у нее возникали рецидивы детства, и тогда вспыхивала война против моей мелочной опеки. А сказать ей о своем ночном открытии я не решался. Это могло ее напугать. Либо, наоборот, предприимчивая Инга приступила бы к самостоятельным действиям. Так или иначе, это внесло бы нежелательные осложнения в нашу жизнь.
Надо было сначала хорошенько разобраться во всем самому. Пока еще ровным счетом ничего не случилось. Телевизионная камера, направленная на входную дверь, говорила лишь об одном: интересуются не столько мною, сколько посетителями, приходящими сюда, в квартиру. Но я никого не ждал и никого не собирался приглашать к себе. Ну, засекли приход Эллен со свежими булочками. Ну, засекут еще Вальтера.
Что это может им дать?
Нет, не следует ничего предпринимать. Пусть пока все идет своим чередом.
Вальтер ждал меня у себя в библиотеке. На сей раз мой приезд в Австрию тоже носил частный характер, но по его просьбе я должен был выступить с публичной лекцией о Советской Прибалтике. Вальтер придавал моей лекции большое значение. И вероятно, не без оснований, так как по поводу установления Советской власти в республиках Прибалтики на Западе долгие годы извергались целые реки грязной клеветы и всевозможных измышлений.
Сегодня нам предстояло вместе с ним договориться о месте и времени проведения лекции с ее устроителями из недавно созданного общества с длинным наименованием. Полностью оно звучало так: "Независимая исследовательская ассоциация по изучению связей и улучшению взаимопонимания между людьми Востока и Запада". Для удобства вместо этого чересчур уж сложного названия применяли сокращенное: "Восток - Запад".
Общество не принадлежало к числу официальных институтов, а носило любительский характер, существуя за счет всевозможных частных пожертвований, и это его желание провести мое выступление под своей эгидой, как считал Вальтер, служило верным признаком усиления интереса к СССР в самых различных слоях населения Австрии.
Вальтер работал научным руководителем по отделу истории одной из крупнейших библиотек Австрии. Библиотека размещалась в бывшем дворце кого-то из Габсбургов, не то брата, не то дяди последнего из императоров Франца-Иосифа. Египетские фараоны всю жизнь строили пирамиды, чтобы почить там вечным сном. Австро-венгерские кайзеры, наоборот, строили свои дворцы для того, чтобы в них наслаждаться жизнью. Но это редко кому удавалось. Здания из тщеславия и жажды славы затевались таких грандиозных размеров, что строили и достраивали их в течение нескольких поколений. В итоге они доставались совсем не тем, кому поначалу предназначались. Тот самый брат или дядя лопнул бы от злости, если бы узнал, что дворец, который должен был утвердить его славу и величие, займет какая-то библиотека, пусть даже из сотен тысяч томов. А о нем самом будет напоминать лишь безвкусный памятник из позеленевшей бронзы, каких в Вене десятки на каждой мало-мальски приличной улице и площади, и которые примелькались глазу так же, как безликие чугунные столбы с гроздьями фонарей.
В кабинет к Вальтеру пройти не просто - путь пролегает через хранилище старинных рукописей. Но он предупредил смотрителя о моем предстоящем приходе, и тот, вежливо пропустив меня вперед, сразу же повел мимо полок с бесконечными рядами металлических коробок.
- Господин профессор, к вам гость!
- Приветствую, товарищ профессор! - Вальтер, широко улыбаясь, поднялся мне навстречу из-за просторного с резными тумбами письменного стола. - Ну как твоя эта… раскладюшка? Достаточно ли удобна?
- Об этом спроси Ингу. Мне по праву старшего досталась кровать.
- Я уже договорился с Францем - там, где ты жил в прошлый раз. Можешь перебираться хоть сейчас: он с семьей на даче. Правда, это почти окраина. Я предвижу, Инга будет недовольна: от Габсбургов далековато.
- Не стоит, пожалуй. Эллен мне уже говорила.
- Ну смотри. Здесь, конечно, удобнее… Да, я ведь вас еще не познакомил.
Только теперь я заметил, что в просторном, с высоким сводчатым потолком кабинете Вальтера мы не одни. В стороне, у книжного шкафа из того же резного гарнитура, что и письменный стол, стоял тщедушного вида мужчина с седым венчиком волос вокруг розовой лысой макушки. Вальтер представил нас друг другу:
- Профессор Арвид Ванаг… Профессор Отто Гербигер.
- И профессор Вальтер Редлих! - рассмеялся я. - Не слишком ли много ученых мужей для одного, хоть и такого просторного, кабинета?
- А! - махнул рукой Гербигер. - У нас в Вене на каждый квадратный метр площади по пять докторов и полтора профессора.
- А собак на всю Вену пятьдесят тысяч! - подхватил шутку Вальтер.
- Разводили бы лучше псов. И дешевле, и безопаснее - собаки, как правило, только лают.
- Это он потому, что его сегодня укусили. - У Гербигера были кроткие голубые глаза; он походил на святого, сошедшего с картин мастеров Возрождения.
- Какая-нибудь газета? - догадался я.
- Да, рецензия в "Курире". Так, бестолковщина, элементарная неграмотность! - Все-таки по тону Вальтера чувствовалось, что он уязвлен. - Не стоит об этом.
Он укоризненно посмотрел на Гербигера, тот слегка покраснел:
- Извини, я с полным к тебе сочувствием.
Негромко постучали в дверь. Снова вошел смотритель.
- Господин профессор Редлих, вас приглашает к себе директор.
Вальтер поморщился:
- Еще один сочувствующий!.. Ну, вы пока побеседуйте. У вас, я думаю, найдутся общие темы для интересного разговора. А потом, Арвид, поедем с тобой в научное общество "Восток - Запад". Я условился с ними на одиннадцать.
Мы остались с Гербигером вдвоем.
И тут он меня поразил.
- Будучи на вашем месте, я не стал бы в данный отрезок времени следовать приглашению навестить Вену, - сказал он на очень приличном, хотя и по-старомодному витиевато-церемонном русском языке. - Наша милая добрая старая Вена в настоящий период не представляет собой слишком спокойную обитель. Вы читали в прессе об этих отвратительных скандалах с клопами из ФРГ?.. Нет, нет, не с кровососущими насекомыми, - улыбнулся он, истолковав по-своему удивленное выражение на моем лице. - "Клопы", по новомодной терминологии, - это крохотные предметы для подслушивания разговоров по телефонной аппаратуре. Это ужасно! Ужасно!
- Как хорошо вы говорите по-русски! - Мне нужно было выиграть время, чтобы оценить обстановку. - Откуда?
- От верблюда, - прозвучало уж совсем неожиданно. - Извините меня, - снова застенчиво улыбнулся Гербигер, - но трудно было удержаться от соблазна… Дело в том, что я довольно долго жил в вашей стране. С тридцать девятого по сорок седьмой. Восемь лет. Весьма значительный срок, не правда ли? Не желаете ли знать, где именно?
- Если не секрет.
- В отличие от некоторых господ, с которыми вам предстоит сегодня встретиться, у меня нет решительно никаких секретов, - сказал Гербигер довольно загадочно. - В Москве. И в Свердловске. И в Сибири.
- Вот как, и в Сибири тоже?
- Да, в Новосибирске, во время войны. Я работал там в театре. Бутафором. Не смейтесь, пожалуйста, я и это умею. А после войны стал проситься обратно к себе в Вену. Я был вынужден покинуть Вену при владычестве Гитлера, у меня здесь никого не осталось, ни одного даже дальнего родственника. И потянуло! Зачем? Для чего? Кому я тут нужен?
Кончики его век покраснели. Голубые глаза наполнились влагой. Он отвернулся, узкие плечи вздрогнули и обмякли. Я поторопился налить воды из графина.
- Ничего, ничего, не извольте беспокоиться, товарищ Ванаг! - Он мягко отвел мою руку со стаканом. - Надеюсь, вы разрешите называть вас товарищем? Я ведь, собственно, не имею на это права. В компартии я не состою, советским гражданином не являюсь… Да, да, товарищ Ванаг, Вена, к превеликому нашему сожалению, перестала быть безопасным местом - я опять возвращаюсь к давешнему разговору. Даже "Восток - Запад". Вы ведь как раз туда собираетесь.
То ли он зачем-то нагонял на меня страху, то ли сам был напуган до смерти.
- Должен ли я вас понимать так, что меня там могут убить? Или похитить?
- Напрасно изволите шутить, товарищ Ванаг. Если бы вы знали хотя бы частицу того, что ведомо мне… Я знаю по крайней мере двоих господ… - Словно сомневаясь, пойму ли я, он показал для убедительности два пальца. - Вы, разумеется, осведомлены о некоей организации с аббревиатурным названием ЦРУ?.. Так вот, эти двое - ее сотрудники. Ужасно! Ужасно! - снова запричитал он. - Конечно, доказать я ничего не могу, но почти стопроцентная гарантия.
- Однако вы неплохо осведомлены.
- Как же! Я ведь сам состою у них на службе.
- В ЦРУ?
Кроткие глаза испуганно расширились, потом он рассмеялся, тихо, почти неслышно.
- В научном обществе "Восток - Запад". Ученым библиотекарем, всего-навсего… Не буду скрывать: в начальный период моей работы одним из тех двоих была произведена слегка замаскированная попытка подобраться ко мне. Но вскоре он понял, что совершает ошибку. Нужна исключительная способность к воображению, чтобы представить меня в качестве шпиона. - Гербигер снова беззвучно рассмеялся. - А вот для научного общества я вполне полезен. И не одними только своими скромными познаниями в библиотечном деле, хотя и как служащий я почти идеален: даже законными вакациями пренебрегаю - к чему мне, одинокому, отдых? Другое вполне важное обстоятельство. Общество носит название "Восток - Запад", а у них представлен почти один только Запад. Франция, Англия, США… Мало, чрезвычайно мало людей, знающих Восток. Вот тут профессор Гербигер очень и очень к месту, не правда ли? Жил в Советском Союзе, знает в какой-то мере язык, лоялен к русским, даже глубоко симпатизирует им… Коротко говоря, профессор Гербигер - это как бы лицо общества, обращенное на Восток. О-о, если бы только у вас нашлось желание и время, как много я мог бы поведать вам о нашем двуликом Янусе!
Он явно напрашивался на встречу со мной. Не заметить этого, промолчать было бы бестактно, и я сказал:
- Послушаю с большим удовольствием. Вижу, вы многое повидали в своей жизни.
- Благодарю! - он обрадованно схватил мою руку, пожал крепко. - Вы верите мне?
- Почему же я должен вам не верить?
- Только, пожалуйста, пожалуйста, не говорите никому о нашем разговоре! И Вальтеру тоже, да? Нет-нет, он очень хороший человек, но у него так много знакомых… И еще одна просьба. Когда будете в нашем обществе, меня, возможно, вам представят. Пожалуйста, не подавайте виду, что вы меня уже знаете; Вальтера я тоже предупредил. Ничего особенного, просто тот человек за мной присматривает и следствием могут явиться небольшие неприятности. Зачем они, не так ли? Я вас разыщу потом, если не возражаете. Вальтер говорил мне, что вы на квартире Шимонеков. Я позвоню, их телефон наверняка есть в справочнике, и мы условимся о встрече. Хорошо? И на лекцию вашу я явлюсь всенепременнейше. Но прошу: будьте осторожны, очень осторожны!
На какое-то мгновение у меня возникло желание предупредить его, чтобы не звонил: уж если там установлен телеобъектив, то и телефон наверняка прослушивается. Но все-таки я промолчал. Как объяснить, что у меня возникло такое подозрение? Сказать ему про глазок в стене?
Гербигер ушел, так и не дождавшись Вальтера. Что-то уж слишком долго выражал ему сочувствие по поводу критической статьи в газете директор библиотеки!
Он вернулся лишь в половине одиннадцатого.