Он встал, чтобы поплотнее запахнуть пальто. И когда он стоял, высокий, ссутулившийся, с обвисшими неуклюжими руками, я понял, что передо мной старик. Ему, наверное, лет шестьдесят. Не знаю почему, но это как-то сразу усилило моё недоверие к Астахову, на время усыплённое рассказом. Скорее всего - это просто выживший из ума старик. Старый пограничник? Допустим. Но разве мы так работаем, как они четырнадцать лет назад. Чем он может нам помочь? Что он воображает - Заур-бек, иностранный агент, сейчас в Ленинграде! Чушь. Может, сотни таких мундштуков гуляют по свету. Так я решил про себя - и уже безо всякого интереса ожидал, что ещё скажет Астахов. Я смотрел на него с суровым пренебрежением моей всезнающей двадцатидвухлетней молодости.
- Верно, - произнёс Лухманов. - Враги скупают золото, дорогие камни. Для этого воруют продукты. Гитлеровцы, видимо, опасаются, что ценности в городе могут пропасть. Бомбёжки, пожары, возможный штурм… Вчера мы конфисковали у одного молодчика вот это.
Он открыл портфель и подал Астахову крупный, голубым огоньком блеснувший камень. Астахов взял его, подержал на ладони и, на глаз измерив стоимость, сказал:
- Целый дом.
- Завод можно выстроить, - усмехнулся Лухманов, кладя камень обратно. - Сейчас за ним приедут из Госбанка. Товарищ Астахов, вы, разумеется, можете быть нам полезны. Вот сей улыбающийся молодой человек, - он показал на меня, - как раз занимается этими делами. Берите его с собой, покажите всё.
- Молодой человек не нуждается в помощи, я уверен, - проговорил Астахов.
Уловив иронический и даже слегка покровительственный тон в его словах, я сдержанно промолчал. Ты-то, герой, - подумал я, - упустил Заур-бека. А теперь носишься с фантастической идеей поймать его в Ленинграде. Странно, почему майор Лухманов принял всерьёз болтовню этого человека.
- Так вы живёте на Стремянной? - спрашивал между тем Лухманов. - В доме тридцать три? Адрес знакомый, в наших делах фигурировал. Вы готовы, Саблуков?
- Готов, - ответил я подчёркнуто сухо.
- Отлично.
Несколько минут спустя мы шагали по тихой, тёмной улице - я и Астахов. Где-то очень далеко, едва слышно стреляли зенитки - в небе вспыхивали и гасли звёздочки разрывов. Под ногами хрустнуло стекло. Стена магазина была пробита снарядом. Вывеска с надписью "вина, гастрономия" раскололась - остались висеть три буквы "г", "с" и "я". Из магазина не пахло съестным. Он был давно заколочен.
- С вами мы придумаем что-нибудь, - примирительно сказал Астахов и взял меня под руку.
Я отстранился. Нет уж, я не склонен первого встречного принять в качестве друга и наставника. Правда, я не был уверен, что мне удалось бы - будь я на месте Астахова - изловить Заур-бека. Но я мог кое-чем гордиться. Во-первых, я, приехав в Ленинград после ранения, выследил и захватил двух ракетчиков, после чего меня направили в распоряжение майора Лухманова. Во-вторых, розыски пятидесятикаратного бриллианта, что лежит сейчас в потрёпанном портфельчике Лухманова, не обошлись без моего участия. А враг, переправлявшийся через Ладогу под видом эвакуирующегося, запрятал бриллиант очень искусно - в коробку с кремом для чистки летней обуви. Но, посудите сами, кто же станет зимой, в трескучий мороз, класть крем "Сочи" в дорожный саквояж вместе с вещами первой необходимости? Да, наше дело требует таланта, так же как и всякое другое, - думал я. Правда, Лухманов заметил однажды, что талант не качество, а скорее процесс, но я не совсем понял этот афоризм.
На перекрёстке, где снег засыпал ненужные теперь трамвайные пути, Астахов опять взял меня за локоть. Но на этот раз я не отстранился, потому что услышал:
- Та тётка, торговавшая маслом, - пешка. Есть старик один. Лесник зовут его. Фамилия - Лесников.
- Лесник?
- Вам известно?
- Да, - мог только выговорить я. - Слышал что-то.
Тут же я выругал себя. Не должен я выдавать того, что знаю. Всё-таки я обязан быть с ним настороже.
- Лесника я видел один раз на нашей лестнице. Он шептался с той тёткой - Агриппиной Пазутиной. Я осветил их фонарём, они шарахнулись.
- Интересно, - сказал я.
Я попытался произнести это слово небрежно, но ничего не вышло. Слишком захватило меня то, что сообщил Астахов. Я знал Лесника. Я чувствовал, что он связан с шайкой и играет в ней не последнюю роль, но определённых улик не было. "Астахов всё-таки пригодится, - подумал я. - А вдруг Заур-бек и Лесник - одно лицо".
- Вы бы узнали Заур-бека?
- Никакого сомнения, - отозвался Астахов. - Никакого сомнения, молодой человек.
- Он мог изменить внешность.
- Всё равно. У вас есть табак?
- Я не курю.
- Вы паинька. В вашем возрасте я… Как-нибудь расскажу вам. Это эпопея.
Я молчал. Обычная моя разговорчивость исчезла, должно быть потому, что я не знал, как себя держать с Астаховым. Конечно, он нужен нам. Я не мог не думать о Леснике, о Заур-беке. И в то же время я был настороже, точно ждал, что вот-вот раскроется какой-то обман. Оттого запомнилась мне со странной тревожащей резкостью и его комната в четвёртом этаже тихого, точно обезлюдевшего дома, портрет бабушки - черноволосой танцовщицы в испанском костюме, множество дам в кринолинах и офицеров с бакенбардами, отгороженных друг от друга задымлёнными, когда-то блестевшими позолотой рамами, а среди них большая картина, повёрнутая лицом к стене.
- Натюрморт, - объяснил Астахов. - Арбузы, ветчина, гуси. Невозможно смотреть. Вы не возражаете - я лягу.
Не раздеваясь, он опустился на диван, заполнив его целиком. Я же сел на подушку, сброшенную с дивана, у раскрытого сундука. Офицеры и дамы, измазанные копотью от железной печки, скорбно взирали на перемешанное в сундуке и вывернутое на пол добро. Я вытащил подсвечник, залитый воском, настольный звонок в виде черепахи, кусок газовой материи с блёстками, затем большую морскую раковину с острыми вытянутыми отростками. Она напомнила мне отцовский дом в Гатчине. Там была такая же раковина. Мне захотелось приложить раковину к уху, как я делал в детстве, веря в то, что она каким-то таинственным образом сохраняет шум прибоя, - но постеснялся, потому что встретился взглядом с Астаховым.
Я положил раковину обратно - положил осторожно и выпрямился. Я устал. Чужие, ненужные вещи утомили меня. Незачем, совершенно незачем в них рыться.
- Хватит и того, что он оставил тут мундштук, - сказал Астахов, зевая.
- Он? - спросил я.
- Да.
- Вы уверены, что тут был один человек?
- И меня ловите, юноша? - засмеялся Астахов и повернулся на бок, отчего диван едва устоял. - Чудно. Давайте-ка лучше подумаем. Знаете, как я поступил бы на вашем месте? Вы - мой племянник, допустим. Вы идёте к Агриппине и говорите: "Дядя согласен". Откройте отдушник - там комок газетной бумаги. Разверните. Это как раз то, что им нужно. Торгуйтесь. Агриппина пообещает спросить, выяснить цену ещё раз. Понимаете! Это и требуется. Заур-бек вам скорее попадётся на дорожке, чем мне. Мы друг друга знаем, слава богу. Когда нужно будет - вы меня выпустите, так сказать, из засады.
Не совсем хорошо, что Астахов опередил меня. И у меня складывался подобный план. Я ничего не мог возразить. Молча достал я из отдушника свёрток и нашёл в нём пяток мелких бриллиантиков, три брошки с камнями и крест девяносто шестой пробы.
Я сунул всё это в карман, но брошки стали колоть меня, и я прикрепил их к подкладке моей куртки. Затем, сообразив, что бриллианты лежат вместе с носовым платком и ключом от моей квартиры и их легко вытряхнуть, я переложил их в левый карман.
Простившись с Астаховым, я спустился этажом ниже и постучал. Голос за дверью спросил:
- Кто?
- От Константина Ивановича.
Открыла закутанная в платок женщина с сонными, чуть приоткрытыми глазами. На щеке маленькая, глубокая ямка, похожая на оспину.
- Дядя плохо себя чувствует. Он купит масло, - сказал я. - Если вам это подходит…
Я распахнул куртку.
- Что это? - попятилась Агриппина. - Да мне не нужно. Мне-то ничего не нужно. Я спрошу.
Мы условились встретиться завтра, и я вышел. Спустился до самого конца лестницы, открыл и с грохотом захлопнул парадную дверь, но не вышел на улицу, а остался стоять в тёмном коридоре. Пусть и эту ночь не придётся спать, но я прослежу за спекулянткой.
Стоял я очень долго и смертельно озяб. Стал шарить в карманах, в надежде отыскать хоть крошки сухарей, но наткнулся на ключ, на острые края золотого креста, на бриллианты и выругался.
А зачем я, собственно, торчу на одном месте? Поднялся на площадку второго этажа. В разбитое окно летел снег. Снежинки поблёскивали в луче огромной холодной луны. По двору шёл человек в полушубке.
Лесник!
Он повернулся, и я увидел бинт, закрывавший половину лица. Стремглав я кинулся на улицу и через ворота - во двор. Мне показалось, что Лесник что-то прячет за пазухой или достаёт.
- Здорово, дед, - сказал я.
- Бывай здоров, - ответил он.
- Что не спишь?
- Спать? Как спать? Вон она, проклятая, - он показал на луну. - Налетят.
Я улыбнулся. Лесник не может успокоиться после первых бомбёжек. Странное дело - спекулянты, всякие жулики, подонки нашего города больше всего боятся бомбёжек и обстрелов.
- Сюда не упадёт, - вдруг зашептал он. - Тридцать три. Ладный номер. Тридцать три.
- Ты о чём?
- Дом-то тридцать три. Вот.
Он, верно, намерен поселиться здесь. Целыми ночами бродит Лесник, разговаривает сам с собой, считает перекрытия, осматривает - прочно ли. Он ищет дом понадёжнее. Многие считают Лесника помешанным.
- Гляди, что у меня есть, - вдруг засмеялся он и снова полез за пазуху. - Сладкое.
Я невольно подался к нему и получил крепкий удар по голове, упал и едва не потерял сознание. Несколько мгновений я держался на шаткой, скользкой грани между сознанием и обмороком. Когда же способность ясно воспринимать окружающее вернулась ко мне, Лесник мелькнул в дверях, ведущих на чёрную лестницу, и исчез.
Налетев в темноте на ступеньку, я упал. Я ещё слышал его шаги. Потом они стихли.
Цепляясь за перила, я добрался до шестого этажа. Никого. Луна освещала потрескавшийся цемент площадок, заколоченные двери.
Куда теперь? Голова слегка кружилась, я не выпускал перил. К Астахову, - решил я. - Он знает дом лучше, чем я. Дежурной, сидевшей у ворот, я велел не выпускать Лесника. Вьюжный ветер обдал меня холодом, и я застегнул куртку, не спросив себя, когда и почему она расстегнулась.
Астахов не спал. Узнав о моём приключении, он первым долгом спросил:
- Всё цело?
- Цело, - сказал я и осёкся.
Брошек на подкладке не было. Значит, Лесник видел Агриппину, узнал от неё, где у меня броши. Существенная улика налицо. Я повеселел, и Астахов тоже.
- Ладно, - сказал он. - Я вам дам ещё, если надо. Идёмте. Я и сам не очень-то знаком со здешней географией. Есть тут один ход…
На площадке второго этажа он толкнул дверь. Она открылась, и мы погрузились в кромешную темноту. Я зажёг фонарь, осветив прихожую с рогатой стальной вешалкой, коридор, который повёл нас на кухню. Квартира была нежилая.
Подался ржавый засов, и мы вышли на чёрную лестницу.
- Видите. Здесь вовсе не заколочено. Только видимость. Доска прибита, да не к косяку, а… Что это такое? Посветите-ка сюда. А? Что это, по-вашему?
В пространстве между дверьми, поверх ящика с песком, лежал полушубок - полушубок Лесника с оторванной полосой и дырой на плече.
- Здорово, - вырвалось у меня.
- А это что?
Астахов извлёк из кармана! полушубка грязный серый бинт. Я сунул руку в другой карман и обнаружил лоскуток бумаги. На нём был крупно написан телефонный номер - Г-2-25-73.
- Здорово, - повторил я. - Бинт. Слушайте, Константин Иванович, это удивительно. Значит, Лесник играл кого-то. У меня один раз мелькнула мысль - может, Лесник и есть ваш Заур-бек. Такое творится, что и в самом деле вообразишь…
- Сомнительно. Хотя…
- Что?
- Неужели он опять меня провёл. Вы что-нибудь знаете про Лесника?
- Мало, - сказал я. - Он жил до войны на юге. Судился за воровство.
- Заур-бек, - проговорил Астахов, - был мастер менять обличье. Он и накладной бородой не брезгал. Старомодный шпик… Но… мне тоже не верится. Ну, вы, очевидно, доложите обо всём своему начальнику…
- Конечно.
- Заходите.
- Непременно, Константин Иванович.
По дороге к майору Лухманову я мысленно укорял себя. Я сделал ошибку, конечно. Я должен был получше приглядеться к Леснику. Нелепо было так подставлять голову. Незачем было ускорять события. Попробуй теперь отыскать след. А я подозревал в мистификации Астахова, который так помог мне. Скверно получилось, очень скверно.
Лухманов, к которому я явился с находкой, долго рассматривал полушубок, бинт, что-то записал и сказал:
- Так. Нет больше Лесника. Если человек на виду, в самом проходе оставляет свою маскировку, то он, стало быть, намерен исчезнуть с нашего горизонта. Словно нарочно положил для нас. Видно уверен в себе. Есть укрытие. Похоже, что и записка специально для нас. Чтобы сбить с толку. И с чего это он вдруг обнаглел так! Драться полез! Странно. По-вашему, это телефон- Г-2-25-73? Сомневаюсь. Проверим.
Он перелистал толстую тетрадь в полотняном переплёте и продолжал:
- Этот телефон давно выключен. Номер машины - вот что это такое.
- Машины?
- Да. Сейчас наведём справки.
Он позвонил в автоинспекцию. Оттуда ответили, что под номером Г-2-25-73 числится санитарная машина, совершающая рейсы Ленинград - Кабоны, через Ладожскую ледовую трассу. Машина находится в ведении санитарного управления фронта. Через полчаса мы знали о ней всё. Шофёра зовут Анатолий Петров. Он уроженец Ленинграда, холост, не судился. В настоящее время он за Ладогой. Послезавтра должен быть в городе.
- Нужно будет пронаблюдать, - сказал майор. - Вы с Астаховым примите участие.
- Слушаю.
- Привыкли к нему? Вы, студент, иногда чертовски некстати покрываетесь иголками. В ежа превращаетесь. Подозрительность и наблюдательность - не одно и то же. Кстати, вы помните, я показывал Астахову пятидесятикаратный бриллиант. Помните?
- Да.
- Зачем я это сделал?
- Допустим, алмаз ему знаком. Он, скажем, сам из той компании, что… Ну, допустим…
- Поехал, - отмахнулся майор. - Вы имели дело с лакмусовой бумажкой? Так. Бумажка окрашивается под влиянием тех или иных веществ и сигнализирует вам - кислота, мол, имеется. Так вот, такой бриллиант - хорошая лакмусовая бумажка, студент. Скажите мне, как вы относитесь к такому камешку, и я вам доложу, что вы за человек. Имейте в виду, нашего советского человека отличает, помимо многих других качеств, отношение к богатству, к ценностям. Каким надо быть мерзавцем, - голос Лухманова стал жёстким, - каким мерзавцем, чтобы здесь, в Ленинграде, в такое-то время наживаться.
- Астахов как раз не очень-то привязан к своему добру, - сказал я, вспомнив брошки.
- Да, конечно, - кивнул майор. - Вы ели? Столовая закрыта. У меня есть для вас сухарь. Возьмите и идите. Сейчас ко мне придут из Эрмитажа.
- Чая у вас опять нет?
- Нет. Вышел весь.
Теперь майор засядет с сотрудниками Эрмитажа. Ведь некоторые экспонаты остались в Ленинграде. Сотрудники придут с длиннейшими списками этих вещей и будут советоваться с майором, где укрыть их от огня, от бомб, как организовать это дело, чтобы не разнюхал враг. А у майора нет крепкого чая. Я знаю, как он устал, как ему трудно работать без чая.
Следующий день прошёл спокойно. А утром, на рассвете, на Кондратьевском шоссе показалась крытая санитарная машина № Г-2-25-73. Вахтенный у шлагбаума проверил пропуск водителя - Петрова Анатолия Петровича, но дверцу кузова не открыл - санитарные машины осмотру не подлежали. Позади, в некотором отдалении, катил поцарапанный газик с пробитым ветровым стеклом. В газике рядом со мной сидел Астахов.
У Финляндского вокзала мы попали под артналёт. Санитарная машина замедлила ход, потом рванулась вперёд - очевидно, Петров решил проскочить. Справа, за каменной оградой, взметнулось грязносерое облако, и тяжёлый грохот тряхнул нашу машину. Я крикнул шофёру:
- Нажимай!
И в этот миг ударило ещё раз. Снаряд разорвался впереди санитарной машины, она остановилась, медленно отъехала назад и встала. Новый взрыв - и машина исчезла в дыму. Когда дым рассеялся, мы не сразу сообразили, где машина. Заднюю часть кузова сорвало. Внутри никого не было. Два тёмных продолговатых предмета лежали на снегу. Я сразу заметил их, но не придал, им значения. Кинулся к кабине, уверенный, что Петров ранен или убит. Но его только оглушило.
Опираясь на меня, он слез. Он нервно кусал ноготь большого пальца и морщил лоб - точно силился вспомнить что-то. К нам подошёл Астахов.
- Извольте, - сказал он.
Астахов держал в руке два зелёных валика, и тут я понял, что это такое. Я взял Петрова за плечи, потряс и крикнул;
- Откуда это?
Он молчал.
- Ракетчиков снабжаешь, - крикнул я. - Ракетчиков снабжаешь, сволочь!
- Где… где взяли вы?
Он перестал кусать ноготь и смотрел на меня с выражением ужаса.
- Ящик, - сказал мне Астахов. - Масло там и ракеты.
- Идём, - сказал я.
Не отпуская от себя шофёра, я осмотрел всё, что осталось от кузова. Осколок проломил ящик с надписью: "Маслосбыт". Вперемежку со щепой лежали зелёные и красные ракеты и куски твёрдого, как лёд, жёлтого масла.
- Вы побудьте здесь, - сказал я Астахову. - Я пришлю к вам милиционера. Да вот он бежит.
- Отведёте шофёра?
- Да.
- Справитесь? Не сбежал бы.
Вокруг собралась порядочная толпа. Женщины с лопатами, разгребавшие снег, красноармейцы, продавщица в шерстяном платке, дворник. Все они, не сводя глаз, смотрели на шофёра.
- Дай-ка я его хвачу, - спокойно сказала пожилая женщина. - Дай-ка.
Она подняла лопату.
- Он своё получит, - сказал я громко. - Пропустите. Веду арестованного.
Мы пошли. Шофёр ссутулился, вобрав голову в плечи. Но никто не тронул его. Люди шарахались в сторону, давая дорогу, - точно боялись, что он коснётся их. И кто-то произнёс:
- К стенке его… Прямо…
- Знал про ракеты? - спросил я его.
- Нет.
- И про масло не знал?
Он долго молчал, потом ответил:
- Ты грамотный?
- Я вопросы задаю, - сказал я со злостью. - Не ты, а я. Понял?
- Сам читал, коли грамотный. На ящике написано. Как же я не знал, - заговорил он и, глянув исподлобья, прибавил: - Я тебе ничего не скажу. Только уж не тебе.
- Кому должен был передать?
- А никому. Ты веди, знай. Твоё дело вести - ну и веди.
На допросе Петрова я не присутствовал. От Лухманова я узнал потом, что шофёр давал показания охотно. Он уже месяц как работал на Ладожской трассе. В Кабонах сдаёт раненых и иногда берёт в обратный рейс продукты для госпиталя. Получал он их обычно на складе, с накладными - как положено. Но последние два раза ему пришлось ехать за поклажей в другое место - километрах в шести от станции. Это очень трудно. Туда и дороги настоящей нет - место лесное, глухое. В темноте из чащи какие-то два парня вынесли ящик и скрылись. Кладовщик, ездивший вместе с Петровым, объяснил - неподалёку разбомбило товарный поезд. Поэтому груз сняли и сложили в лесу.