Какой-то человек пожаловался, что его сосед, олдермен Этельнот, забрал поля, которые ему не принадлежат. Король прервал жалобу, прошептав что-то епископу Ассеру, который объявил решение короля.
- Ты полагаешься в качестве судьи на аббата Осбурха?
- Да.
- А ты, лорд Этельнот?
- С радостью.
- Тогда аббат выяснит, где установлены границы согласно записям, - заявил Ассер, и служащие записали его слова, а совет перешел к обсуждению других дел, и я заметил, как Альфред устало посмотрел на человека, копирующего документ за столом.
Человек закончил, потому что он посыпал пергамент песком, подождал пару мгновений и затем сдул песок в огонь. Он сложил пергамент и написал что-то на обратной стороне, затем снова посыпал песком и сдул его. Через секунду служащий принес свечу, воск и печать.
Законченный документ отнесли к постели короля, и Альфред, сделав большое усилие, написал свое имя и затем кивком головы приказал епископу Эркенвальду и отцу Беокке поставить свои подписи в качестве свидетелей того, что он только что подписал.
Совет затих, когда это было сделано. Я предположил, что это было завещание короля, но как только на воск была поставлена большая печать, король кивнул мне.
Я подошел к его ложу и преклонил колени.
- Я раздаю небольшие подарки на память, - сказал Альфред.
- Ты всегда был щедр, мой король, - я солгал, но что еще можно сказать умирающему?
- Это для тебя, - продолжал он, и я услышал, как Элсвит резко выдохнула, когда я взял только что написанный пергамент из рук ее мужа. - Прочти это, - сказал он, - ты еще можешь читать?
- Отец Беокка хорошо меня учил, - ответил я.
- Отец Беокка все делает хорошо, - сказал король, а затем простонал от боли, монах подошел к его постели и протянул кубок.
Король начал пить, а я читать. Это была хартия. Служащий скопировал большую ее часть, чтобы все хартии были похожи друг на друга, но от этой у меня перехватило дыхание. Он даровал мне земли, и дар не сопровождался никакими условиями, как когда Альфред однажды дал мне владения в Фифхэдене.
Хартия полностью передавала земли во владение мне и моим наследникам, или тому, кому я сам пожелал бы их отдать, в ней были тщательно описаны границы, и длина этого описания подсказала мне, что мои владения весьма обширны.
Там была река, рощи и луга, деревни и дом под названием Фагранфорда, все это в Мерсии.
- Эти земли принадлежали моему отцу, - сказал Альфред.
Я не знал, что ответить, разве что пробормотать благодарности.
Немощная рука вытянулась в мою сторону, и я пожал ее. Я поцеловал рубин.
- Ты знаешь, чего я хочу, - сказал Альфред. Моя голова склонилась над его рукой. - Земля даруется без условий, - произнес он, - и принесет тебе богатство, большое богатство.
- Мой король, - сказал я дрожащим голосом.
Его слабые пальцы сжали мою руку.
- Дай и мне кое-что взамен, Утред, даруй мне мир до того, как я умру.
И я сделал то, чего он хотел, чего я не желал делать, но он умирал и был так щедр под конец, да и как можно осуждать человека, который доживает последние дни?
Так что я пошел к Эдварду и преклонил перед ним колено, и я вложил в его руки свои и дал клятву верности. И некоторые в зале хлопали, а другие стояли в полном молчании.
Этельхельм, главный советник в витане, улыбнулся, потому что он знал, что я буду биться за Уэссекс.
Мой кузен Этельред пожал плечами, потому что знал, что никогда не провозгласит себя королем Мерсии пока я выполяняю волю Альфреда, а Этельволд, должно быть, думал о том, сможет ли он когда-нибудь захватить трон Альфреда, если ему придется пробивать себе путь через Вздох Змея.
Эдвард поднял меня на ноги и обнял.
- Спасибо, - прошептал он. Это было в среду, день Одина, в октябре, десятом месяце года 899.
Следующий день принадлежал Тору. Дождь безостановочно лил из огромных туч, пролетающих через Винтанкестер.
- Сами небеса рыдают, - сказал мне Беокка. Он и сам плакал. - Король попросил совершить последние обряды, и я это сделал, но мои руки тряслись.
Оказалось, что последние обряды над Алфредом были совершены с интервалами несколько раз в день, чтобы конец его был спокойным, священники и епископы соперничали друг с другом за честь совершить над королем обряд помазания и вложить кусок сухого хлеба между его губ.
- Епископ Ассер был готов совершить последнее причастие, - сказал Беокка, - но Альфред попросил об этом меня.
- Он любит тебя, - отозвался я, - и ты хорошо ему послужил.
- Я служил Господу и королю, - сказал Беокка, а потом я провел его к месту около очага в большом зале "Двух журавлей". - Он поел немного творога сегодня утром, - убедительно сказал Беокка, - но не очень много. Две ложки.
- Он не хочет есть, - сказал я.
- Он должен, - заявил Беокка. Бедняга Беокка. Он был священником моего отца и его служащим, а также моим учителем в детстве, хотя и покинул Беббанбург, когда мой дядя захватил власть.
Он был низкого происхождения и немощным с рождения, с трогательным косоглазием и уродливым носом, параличом левой руки и косолапостью. Мой дед заметил сметливость мальчика и отправил его учиться к монахам в Линдисфарену, Беокка стал священником и затем, после предательства моего дяди, изгнанником.
Его ум и набожность привлекли Альфреда, которому с тех пор служил Беокка. Сейчас он был стар, почти столь же стар, как и король, и его всклокоченные рыжие волосы стали седыми, спина согнулась, но у него все еще был острый ум и сильная воля.
У него также была датская жена, настоящая красавица, сестра моего дорогого друга Рагнара.
- Как поживает Тайра? - спросил я его.
- Хорошо, хвала Господу, и мальчики тоже! Господь нас благословил!
- Ты будешь благословлен и мертв, если продолжишь настаивать на том, чтобы выйти на улицу в такой дождь, - сказал я. - Нет такого дурака, как старый дурак.
Он хихикнул в ответ, потом слабо запротестовал, когда я настоял на том, чтобы забрать его промокший плащ и накинуть ему на плечи сухой.
- Король просил навестить тебя.
- В таком случае королю следовало попросить меня навестить тебя, - сказал я.
- Такая мокротень! - отозвался Беокка. - Я ни разу не видел такого дождя с того года, когда умер архиепископ Этельред. Король не знает, что идет дождь. Бедняга. Он борется с болью. Это не продлится долго.
- И он прислал тебя, - напомнил я.
- Он попросил тебя об услуге, - сказал Беокка с ноткой былой суровости.
- Продолжай.
- Фагранфорда - отличное владение, - сказал Беокка, - король был щедр.
- И я был щедр к нему.
Беокка махнул своей искореженной левой рукой, как будто отвергая это мое замечание.
- Сейчас в этих владениях находятся четыре церкви и монастырь, - продолжал он решительно, - и король просит твоих гарантий, что ты будешь их поддерживать в должном состоянии, как того требуют их хартии и твой долг.
В ответ я улыбнулся.
- А если я откажусь?
- Пожалуйста, Утред, - устало промолвил он. - Я всю жизнь с тобой боролся!
- Я велю управляющему сделать все необходимое, - уверил его я.
Он посмотрел на меня своим здоровым глазом, как будто оценивая мою искренность, и, как показалось, был удовлетворен увиденным.
- Король будет благодарен.
- Я думал, что он попросит меня покинуть Этельфлед, - сказал я дерзко. Было всего несколько людей, с которыми я мог разговаривать об Этельфлед, но Беокка, который знал меня еще подростком, был одним из них.
Он пожал плечами.
- Прелюбодеяние - тяжкий грех, - сказал он, однако без особой страсти.
- А также преступление, - ответил я весело. - Ты сказал об этом Эдварду?
Он вздрогнул.
- Это была юношеская глупость, и Бог наказал девушку. Она умерла.
- Твой бог так добр, - заметил я язвительно, - но почему он не решил заодно убить ее королевских бастардов?
- Их забрали, - ответил он.
- Вместе с Этельфлед.
Он кивнул.
- Они не дают ей с тобой увидеться, ты знаешь это?
- Я знаю.
- Ее заперли в Святом Хедде, - сказал он.
- Я нашел ключ.
- Господь хранит нас от порока, - сказа Беокка, перекрестившись.
- Этельфлед любят в Мерсии, - отозвался я, - а ее мужа - нет.
- Об этом известно, - сказал он отстраненно.
- Когда Эдвард станет королем, он посмотрит в сторону Мерсии.
- Посмотрит в сторону Мерсии?
- Датчане придут, отец, - сказал я, - и начнут они с Мерсии. Ты хочешь, чтобы лорды Мерсии сражались за Уэссекс? Ты хочешь, чтобы народ Мерсии сражался за Уэссекс? Единственный человек, который может их на это вдохновить, это Этельфлед.
- Ты можешь это сделать, - сказал он преданно.
Я придал этому заявлению ровно то значение, которое оно заслуживало.
- Мы с тобой из Нортумбрии, отец. Они считают нас варварами, которые едят своих детей на завтрак. Но они любят Этельфлед.
- Я знаю.
- Так что позволь ей быть грешницей, отец, если это обезопасит Уэссекс.
- И я должен сказать это королю?
Я засмеялся.
- Ты должен сказать это Эдварду. И скажи ему еще вот что. Скажи ему, что нужно убить Этельволда. Никакой жалости, никаких семейных чувств, никакого христианского прощения. Просто прикажи мне, и он мертв.
Беокка покачал головой.
- Этельволд - глупец, - точно определил он, - и большую часть времени он еще и пьян. Он заигрывает с датчанами, мы не можем этого отрицать, но он признался королю во всех грехах и был прощен.
- Прощен?
- Вчера вечером, - сказал Беокка, - он проливал слезы у королевского ложа и поклялся в преданности его наследнику.
Я рассмеялся. На мое предупреждение Альфред ответил тем, что вызвал Этельволда и поверил лжи этого глупца.
- Этельволд попытается захватить трон, - произнес я.
- Он поклялся этого не делать, - убедительно сказал Беокка, - поклялся на пере Ноя и на перчатке святого Седда.
Это перо, как считали, принадлежало голубю, которого Ной выпустил с ковчега в те дни, когда шел такой же сильный дождь, как и тот ливень, что барабанил сейчас по крыше "Двух журавлей".
Перо и перчатка святого были самыми ценными реликвиями Альфреда, и он, без сомнения, поверил бы любой клятве, произнесенной в их присутствии.
- Не верь ему, - сказал я, - убей его, иначе он причинит неприятности.
- Он дал клятву, - возразил Беокка, - и король поверил ему.
- Этельволд - предательская душонка, - сказал я.
- Он просто глупец, - ответил Беокка с пренебрежением.
- Но глупец с амбициями, который имеет законные основания претендовать на престол, и эти притязания будут использованы.
- Он уступил, признался во всем, он раскаивается и был прощен.
Какие же мы все глупцы. Я видел, как совершаются одни и те же ошибки, раз за разом, поколение за поколением, мы все еще верим в то, во что хотим верить. Во влажной тьме той ночи я повторил слова Беокки.
- Он уступил, он признался во всем, он раскаивается и был прощен.
- И ему поверили? - холодно спросила Этельфлед.
- Христиане - глупцы, - ответил я, - они готовы поверить во что угодно.
Она стукнула меня по ребрам, и я хихикнул. Дождь стучал по крыше Святого Хедды. Конечно, мне не следовало здесь находиться, но настоятельница, дражайшая Хильда, делала вид, что ничего не знает.
Я находился не в той части монастыря, где в уединении жили сестры, а в одном из строений во внешнем дворе, куда допускались миряне.
Там были кухни, где готовилась еда для бедняков, больница, в которой могли умереть нуждающиеся, и эта комната на чердаке, служившая тюрьмой для Этельфлед. Ее нельзя было назвать некомфортабельной, хотя она и была небольшой.
Ей прислуживали служанки, но этой ночью им было велено отправиться спать вниз, в подсобку.
- Мне сказали, что ты ведешь переговоры с датчанами, - сказала Этельфлед.
- Так и было. Я использовал Вздох Змея.
- Ты ведешь переговоры и с Сигунн?
- Да, - сказал я, - и она в полном здравии.
- Лишь Богу известно, почему я тебя люблю.
- Богу известно все.
Она ничего на это не ответила, просто заворочалась рядом и натянула покрывало до головы и плеч. Ее волосы отливали золотом на моем лице.
Она была старшим ребенком Альфреда, и я наблюдал, как она росла и превратилась в женщину, наблюдал радость на ее лице, которая сменилась горечью, когда ее отдали замуж за моего кузена, и я видел, как радость снова вернулась.
В ее голубых глазах мелькали коричневые крапинки, нос был маленьким и вздернутым. Это было лицо, которое я любил, но сейчас на этом лице были видны следы беспокойства.
- Ты должен поговорить со своим сыном, - сказала она, ее голос приглушенно раздавался из-под покрывала.
- Набожные речи Утреда ничего для меня не значат, - заметил я, - так что я скорее поговорю со своей дочерью.
- Она в безопасности в Сиппанхамме, как и другой твой сын.
- Почему Утред здесь? - спросил я.
- Этого захотел король.
- Они превращают его в священника, - зло сказал я.
- А меня они хотят превратить в монахиню, - сказала она так же зло. - У них это получится?
- Епископ Эркенвальд хотел, чтобы я приняла обет, я плюнула ему в лицо.
Я высвободил ее лицо из-под одеяла.
- Они и правда пытались?
- Епископ Эркенвальд и моя мать.
- Что произошло?
- Они пришли сюда, - сказала она сухо, - и настаивали на том, чтобы я пошла в часовню, и епископ Эркенвальд произнес кучу злобных слов на латыни, а потом протянул мне книгу и велел положить на нее руку и пообещать хранить клятву, которую он только что произнес.
- И ты это сделала?
- Я сказала тебе, что сделала. Я плюнула ему в лицо.
Некоторое время я лежал молча.
- Должно быть, его убедил Этельред, - сказал я.
- Что ж, я уверена, он хотел бы отослать меня подальше, но моя мать сказала, это была воля отца, чтобы я дала обет.
- Сомневаюсь.
- Тогда они вернулись во дворец и объявили, что я приняла обет.
- И поставили стражу на ворота, - добавил я.
- Я думаю, это для того, чтобы ты не зашел, но ты говоришь, что стража ушла?
- Они ушли.
- Так я могу выйти?
- Вчера ты уже выходила.
- Люди Стеапы сопроводили меня во дворец, а потом привели назад.
- Сейчас стражи нет.
Она нахмурилась в раздумьях.
- Мне следовало родиться мужчиной.
- Я рад, что ты им не родилась.
- И я была бы королем, - сказала она.
- Эдвард будет хорошим королем.
- Будет, - согласилась она, - но он может быть нерешительным. Из меня вышел бы лучший король.
- Да, - сказал я.
- Бедняга Эдвард, - отозвалась она.
- Бедняга? Он скоро станет королем.
- Он потерял любимую, - сказала она.
- Но дети живы.
- Дети живы, - согласилась она.
Я думаю, что больше всех я любил Гизелу. Я все еще оплакиваю ее. Но среди всех моих женщин Этельфлед всегда была ко мне ближе. Она думала так же, как я. Иногда я мог начать что-то говорить, а она заканчивала предложение.
Мы одновременно посмотрели друг на друга и прочитали наши мысли. Из всех моих друзей больше всех я любил Этельфлед.
В какое-то время в этой влажной тьме день Тора, четверг, превратился в день Фрейи, пятницу. Фрейя была женой Одина, богиней любви, и весь ее день не прекращался дождь.
После полудня поднялся ветер, сильный ветер, который срывал солому с крыш Винтанкестера и доводил дождь до исступления, и в эту самую ночь король Альфред, который правил Уэссексом двадцать восемь лет и был на своем пятидесятом году жизни, умер.
На следующее утро дождь прекратился, а ветер был слабым. В Винтанкестере было тихо, только свиньи копались в грязи улиц, петухи кукарекали, псы завывали и лаяли и раздавался глухой звук сапог часовых, шагающих по размокшим доскам на крепостном валу.
Казалось, что весь народ оцепенел. Колокол начать звонить ближе к полудню, лишь один колокол, удар за ударом, и звук уносился дальше в долину реки, звеня над покрытыми водой полями, а затем со всей силой возвращался обратно. Король умер, да здравствует король.
Этельфлед хотела помолиться в часовне монастыря, и я оставил ее в Святом Хедде и пошел по молчаливым улицам к дворцу, где оставил свой меч у ворот и увидел Стеапу, сидящего в одиночестве во дворе.
Его мрачное лицо с натянутой кожей, которое испугало так многих врагов Альфреда, было мокрым от слез. Я сел на скамью рядом с ним, но ничего не сказал. Мимо нас поспешила женщина с кипой сложенных простыней.
Король умер, но нужно стирать простыни, подметать комнаты, выносить пепел, приносить дрова и молоть зерно. Несколько лошадей были уже под седлами и ожидали в дальнем конце двора.
Я предположил, что они предназначались для гонцов, которые разнесут новости о смерти короля в каждый уголок королевства, но вместо этого в дверном проеме появилась группа людей в кольчугах и шлемах, которые сели на лошадей.
- Твои люди? - спросил я Стеапу.
Он бросил на меня резкий взгляд.
- Нет.
Это были люди Этельволда. Сам он появился последним и, как и его приспешники, был одет как на войну - в кольчугу и шлем.
Трое слуг принесли воинам мечи из башни у ворот, и мужчины копались в них, пытаясь найти свои, затем прикрепили мечи к поясу. Этельволд взял свой длинный меч, позволил слуге застегнуть пояс, а затем с его помощью забрался на коня, большого вороного жеребца.
Потом он заметил меня. Он направил коня в мою сторону и вытащил меч из ножен. Я не сдвинулся с места, и он остановил коня за несколько шагов.
Конь высекал копытами искры на булыжниках мостовой.
- Печальный день, лорд Утред, - сказал Этельволд. Обнаженный меч был прижат к его боку, острием вниз. Он хотел им воспользоваться, но не осмеливался. У него были амбиции, но он был слаб.
Я поднял глаза к его продолговатому лицу, когда-то столь привлекательному, а теперь изуродованному пьянством, злобой и разочарованиями. На его висках была седина.
- Печальный день, мой принц, - согласился я.
Он оценивал меня, оценивал дистанцию, на которую придется переместиться его мечу, оценивал свои шансы ускользнуть через ворота после того, как он нанесет мне удар. Он оглядел двор, чтобы понять, сколько королевских стражников находится в поле зрения. Их было только двое.
Он мог бы нанести мне удар, позволить свои людям заняться теми двумя и уйти, все в одно мгновение, но он все еще колебался. Один из его воинов направил своего коня ближе.
Воин носил шлем с накладками на щеках, так что я мог видеть только его глаза. Щит был подвешен на спине, на нем была изображена голова быка с окровавленными рогами.
Его лошадь нервничала, и он похлопал ее по шее. Я заметил шрамы на боках животного, там, где он глубоко вонзал в них шпоры.
Он наклонился к Этельволду и сказал что-то очень тихо, но был прерван Стеапой, который просто встал. Он был огромного, пугающего роста, широк в плечах и, как командиру королевской стражи, ему было разрешено носить меч во дворце.