- Они увидели, что ты следуешь за нами, - объяснила Этельфлед, - и этот человек, - она указала на Сигебрита, - предложил отвезти меня к тебе. Он сказал Этельволду, что я могу убедить тебя присоединиться к ним.
- И он в это поверил?
- Я сказала ему, что постараюсь переубедить тебя, и он поверил мне.
- Глупец, - сказал я.
- А вместо этого я сказала лорду Сигебриту, что он должен заключить мир, - продолжала Этельфлед, - и что его единственная надежда пережить сегодняшний день заключается в том, чтобы покинуть Этельволда и присягнуть Эдварду.
Я приложил меч под гладко выбритый подбородок Сигебрита и наклонил к себе его лицо. Он был так хорош собой, глаза сияли так ярко, и в этих глазах я не заметил никакого коварства, это были глаза испуганного человека.
Но все равно я знал, что мне следует его убить. Я прикоснулся лезвием меча к ленте вокруг его шеи.
- Скажи мне, почему я не должен проткнуть твою жалкую шею, - приказал я.
- Я сдался, господин, - отозвался он, - я молю о пощаде.
- Что это за лента? - спросил я, слегка ударив по розовому шелку острием Вздоха Змея и оставив на нем пятно крови.
- Подарок от девушки, - ответил он.
- От леди Эгвинн?
Он уставился на меня.
- Она была прекрасна, - сказал он с тоской в голосе, - она была похожа на ангела, доводила мужчин до исступления.
- И предпочла Эдварда, - сказал я.
- И она мертва, господин, - сказал Сигебрит, - я думаю, что король Эдвард сожалеет об этом так же, как и я.
- Дерись за тех, кто жив, - заметила Этельфлед, - а не за тех, кто мертв.
- Я был не прав, господин, - сказал Сигебрит, и я не был уверен, что верю ему, так что прижал меч к его шее и увидел страх в его голубых глазах.
- Это решение моего брата, - мягко сказала Этельфлед, зная, что было у меня на уме.
Я оставил его в живых.
Той ночью, как мы позже узнали, Этельволд пересек границы Мерсии и продолжил путь на север, пока не достиг дома Сигурда, где он был в безопасности. Он сбежал.
Глава восьмая
Альфреда похоронили.
Похороны заняли пять часов молитв, песнопений, плача и проповедей. Старого короля положили в гроб из вяза, украшенный сценами из жизни святых. На крышке был изображен удивленный Христос, возносящийся на небо.
Щепку креста, на котором был распят Господь, вложили в руки мертвого короля, а его голова покоилась на Евангелии.
Гроб из вяза запечатали в свинцовый ящик, который, в свою очередь, поместили в еще один - из кедра, украшенный резьбой с изображением святых, бросающих вызов смерти.
Одну святую сожгли на костре, но пламя не смогло причинить ей вреда, другую пытали, но она улыбалась своим несчастным мучителям, даруя им прощение, а третью пронзили копьем, а она тем временем проповедовала.
Этот громоздкий гроб опустили в крипту старой церкви, где он был замурован и каменном помещении, в котором Альфреду предстояло покоиться до завершения строительства новой церкви, а затем его перенесли в подземелье, где он лежит до сих пор.
Я запомнил, что Стеапа рыдал как ребенок. Беокка был в слезах. Даже Плегмунд, этот суровый архиепископ, плакал во время проповеди.
Он говорил о лестнице Якова, появившейся во сне, о котором рассказывалось в Писании, и как Яков, лежа на своей каменной подушке под лестницей, услышал голос Господа.
- Земля, на которой ты лежишь, будет передана твоим детям и детям их детей, - голос Пленмунда запнулся, когда они читал эти слова, - и твои дети как пыль земли рассеются на запад и восток, на север и на юг, и с твоей помощью и с помощью твоих детей все семьи земли будут благословлены.
- Сон Якова был мечтой Альфреда, - голос Плегмунда охрип к этому моменту его долгой проповеди, - и Альфред теперь лежит здесь, а его земля будет передана его детям и детям его детей, до самого Судного дня!
- И не только эта земля! Альфред мечтал, чтобы мы, саксы, распространили свет Евангелия по всей Британии и по всем другим землям, пока все голоса на земле не вознесут хвалу Господу Всемогущему.
Я помню, как улыбнулся про себя. Я стоял в глубине старой церкви, наблюдая, как дым благовоний закручивался над позолоченными стропилами, и меня развеселило, что Плегмунд верил, что саксы должны распространиться как пыль земли на север, юг, запад и восток.
Нам повезет, если сохраним ту землю, что имеем, не говоря уж о том, чтобы распространяться, но прихожане были тронуты словами Плегмунда.
- Язычники давят на нас, - объявил Плегмунд, - они подвергают нас гонениям! Но мы будем проповедовать им и молиться за них, и мы увидим, как они преклонят колени перед Господом Всемогущим, а потом сбудется мечта Альфреда, и он возрадуется на небесах. Да хранит нас Господь!
Мне следовало бы слушать эту проповедь внимательней, но я думал об Этельфлед и Фагранфорде. Я попросил разрешения у Эдварда уехать в Мерсию, и в качестве ответа он отправил Беокку в "Два журавля".
Мой старый друг сидел у очага и упрекал меня за то, что я не уделяю внимания старшему сыну.
- Я не игнорирую его, - ответил я. - Я бы хотел, чтобы он тоже поехал в Фагранфорду.
- И что он будет там делать?
- То, что должен, - ответил я, - учиться быть воином.
- Он хочет быть священником, - сказал Беокка.
- Тогда он мне не сын.
- Он хороший мальчик! Очень хороший мальчик, - вздохнул Беокка.
- Вели ему поменять имя, - сказал я. - Если он станет священником, то не достоин зваться Утредом.
- Ты так похож на своего отца, - сказал он, что удивило меня, поскольку своего отца я боялся. - А Утред похож на тебя! - продолжил Беокка. - Он похож на тебя, и у него твое упрямство, - усмехнулся он, - ты был самым упрямым ребенком.
Меня часто называли Утредом Нечестивым, опасным врагом христианства, и все же многие, кого я любил и кем восхищался, были христианами, и Беокка был главным среди них.
Беокка и его жена, Тайра, Хильда, Этельфлед, отец Пирлиг, Осферт, Уиллибальд, даже Альфред, список можно продолжать бесконечно, и, полагаю, все они хорошие люди, потому что их религия требует вести себя определенным образом, чего я не делаю.
Тор и Один ничего не требовали от меня, кроме уважения и некоторых жертв, и они никогда не были настолько глупы, чтобы утверждать, что я должен возлюбить врагов своих или подставлять другую щеку.
Тем не менее, достойные христиане, такие как Беокка, ежедневно боролись, чтобы быть паиньками. Я никогда не старался быть паинькой, хотя и не думаю, что я опасен. Я есть я, Утред из Беббанбурга.
- Утред, сказал я Беокке, говоря о своем старшем сыне, - будет лордом Беббанбурга после меня. Он не сможет удержать эту крепость молитвами. Он должен научиться сражаться.
Беокка смотрел на огонь.
- Я всегда надеялся снова увидеть Беббанбург, - задумчиво произнес он, - но сомневаюсь, что это случится вскоре. Король сказал, что тебе следует отправиться в Фагранфорду.
- Ладно, - ответил я.
- Альфред был щедр к тебе, - строго сказал Беокка.
- Я и не отрицаю.
- И у меня есть здесь некоторое влияние, - сказал Беокка с ноткой гордости.
- Спасибо.
- Ты знаешь, почему он согласился?
- Потому что Альфред - мой должник. Потому что без Вздоха Змея он бы не оставался королем целых двадцати восемь лет.
- Потому что Уэссекс нуждается в сильном человеке в Мерсии, - сказал Беокка, игнорируя мое хвастовство.
- Этельреде? - игриво предположил я.
- Он достойный человек, а ты его опорочил, - яростно произнес Беокка.
- Возможно, - ответил я, избегая ссоры.
- Этельред - лорд Мерсии, - сказал Беокка, - и человек с самыми серьезными притязаниями на ее престол, но пока он не попытался забрать корону.
- Потому что боится Уэссекса.
- Он был верен Уэссексу, - поправил меня Беокка, - но не может выглядеть слишком услужливым, иначе лорды Мерсии, жаждущие иметь собственную страну, восстанут против него.
- Этельред правит в Мерсии, - сказал я, потому что он самый богатый человек в стране, и когда какой-нибудь лорд теряет скот, рабов или дом из-за датчан, он знает, что Этельред все ему возместит. Он платит за то, чтобы быть лордом, но то, что ему действительно следует сделать - это сокрушить датчан.
- Он присматривает за границей с Уэллсом, - сказал Беокка, как будто иметь дело с Уэллсом - это адекватный предлог для того, чтобы быть таким сонным с датчанами, - но все признают, - он поколебался, как будто тщательно подбирая слово, - признают, что он ненастоящий воин.
- Он превосходный правитель, - поспешил он задушить в зародыше любой смешок, который я мог издать после этих слов, - и его правление - просто замечательное, но у него нет таланта полководца.
- А у меня есть, - сказал я.
Беокка улыбнулся.
- Да, Утред, у тебя есть, но у тебя нет таланта выказывать уважение. Король ожидает, что ты будешь относиться к лорду Этельреду с уважением.
- Со всем уважением, которого он заслуживает, - обещал я.
- И его жене будет разрешено вернуться в Мерсию, - добавил Беокка, - приняв во внимание, что она построит монастырь, а также будет содержать его.
- Он должна стать монахиней? - зло спросил я.
- Будет содержать и построит! - ответил Беокка. - И она будет вольна выбирать, где ей строить и содержать монастырь.
Я не сдержал смех.
- Я должен жить по соседству с монастырем?
Беокка нахмурился.
- Мы не знаем, какое место она выберет.
- Ну да, - сказал я, - конечно, не знаете.
Итак, христиане проглотили грех. Я предположил, что Эдвард выучился терпимости к греху, что не так уж плохо, это значило, что Этельфлед была более или менее вольна жить как захочет, хотя монастырь будет служить для Этельреда предлогом утверждать, что его жена выбрала жизнь святого созерцания. По правде говоря, Эдвард и его советники знали, что им нужна Этельфлед в Мерсии, и во мне они тоже нуждались.
Мы были щитом Уэссекса, но, похоже, не будем мечом саксов, потому что перед уходом из таверны Беокка выдал жесткое предупреждение:
- Король настоятельно желает, чтобы датчан оставили в покое, - сказал он. - Не провоцировали их! Таков его приказ.
- А если они нападут на нас? - раздраженно спросил я.
- Конечно, вы можете защищаться, но король не желает начинать войну. По крайней мере, до своей коронации.
Я прорычал согласие с такой политикой. Полагаю, Эдварду имело смысл сохранять мир, пока он устанавливает свою власть над королевством, но я сомневался, что датчане позволят это. Я был уверен, что они жаждут войны, и жаждут начать её до коронации Эдварда.
Церемония не состоится до наступления нового года, чтобы дать время почетным гостям организовать поездку, и потому, когда осенние туманы перешли в заморозки, а дни стали короче, я, наконец, отправился в Фагранфорду.
Это было благословенное местечко приятных пологих холмов, медленных рек и плодородной земли. Альфред действительно оказался щедр. Управляющим оказался угрюмый мерсиец по имени Фульк, который был не в восторге от нового лорда. И неудивительно, ибо он неплохо кормился от доходов с земли, в чем ему помогал священник, ведущий учет.
Этот священник, отец Кинрик, пытался убедить меня, что урожаи в последнее время были бедны, а в лесу торчат пни, потому что деревья погибли от болезни, а не были вырублены на продажу.
Отец Кинрик выложил документы, соответствующие записям, привезенным мною из казны в Винтакестере, и счастливо улыбнулся этому совпадению.
- Как я уже говорил, господин, - сказал он, - мы содержали эти владения как священное имущество для короля Альфреда.
Он улыбнулся мне - толстый человек с круглым лицом и быстрой улыбкой.
- И никто никогда не приезжал из Уэссекса проверить твои записи?
- А зачем? - удивленно спросил он, позабавленный такой мыслью. - Церковь учит нас быть честными тружениками на виноградниках Господа.
Я взял все документы и бросил их в огонь. Отец Кинрик и Фульк в немом удивлении смотрели, как пергаменты покоробились, свернулись, затрещали и сгорели.
- Вы обманывали, - сказал я, - и теперь это прекратится. Отец Кинрик открыл рот, чтобы возразить, но затем передумал. - Или мне следует одного из вас повесить? Может, обоих?
Финан обыскал дома Фулька и отца Кинрика и нашел немного накопленного серебра, которое я использовал на покупку древесины и возврат долга своему старому управляющему.
Мне всегда нравилось строить, а в Фагранфорде нужен был новый дом, амбары и частокол - все это в течение зимы.
Я отправил Финана на север - патрулировать земли между саксами и датчанами, и он взял с собой новых людей, пришедших ко мне, услышав, что я богат и даю серебро. Финан посылал сообщения каждые несколько дней, и в них говорилось, что датчане на удивление спокойны.
Я был уверен, что смерть Альфреда спровоцирует нападение, но его не последовало. Сигурд вроде был болен, а Кнут не испытывал желания атаковать юг без своего приятеля.
Я считал, что это наш шанс атаковать север, и сказал это в послании Эдварду, но предложение осталось без ответа. До нас дошли слухи, что Этельволд уехал в Эофервик.
Брат Гизелы умер, и королем Нортумбрии вместо него стал датчанин, который правил только потому, что это позволял Кнут.
Кнут, неизвестно почему, королем быть не желал, но его человек занял престол, и Этельволд, похоже, был отправлен в Эофервик, потому что тот находился очень далеко от Уэссекса и глубоко в сердце датской земли, являясь, таким образом, безопасным местом.
Кнут, должно быть, считал, что Эдвард может послать войско, чтобы уничтожить Этельволда, и потому спрятал свой трофей за грозными римскими стенами Эофервика.
Итак, Этельволд прятался, Кнут ждал, а я строил. Я построил дом высотой с церковь, с толстыми балками и высоким частоколом. Я прибил череп волка на фронтоне, обращенном к восходящему солнцу, и нанял людей, чтобы сделать столы и скамьи.
У меня появился новый управляющий - человек по имени Херрик, раненый в бедро при Бемфлеоте. Он больше не мог сражаться, но был энергичным и, по большей части, честным. Он предложил построить мельницу на реке - хорошая идея.
Священник приехал, когда я подыскивал подходящее место для мельницы. Стоял холодный день, как и тот, когда отец Уиллибальд нашел меня в Букингааме, и края ручья похрустывали тонким льдом.
С северных высокогорий пришел холодный ветер, а с юга - священник. Он приехал на муле, но слез с седла, когда подъехал ко мне вплотную. Священник был молод и ростом даже выше меня.
Он был худ как скелет, черная ряса была давно не стирана, а ее полы облеплены засохшей грязью. Вытянутое лицо, нос-клюв, ярко-зеленые глаза, редкие светлые волосы и скошенный подбородок.
Тонкая жалкая бороденка заканчивалась на середине длинной, худой шеи, на которой висел большой серебряный крест с одной отбитой перекладиной.
- Ты великий лорд Утред? - серьезно спросил он.
- Я.
- А я отец Кутберт, - представился он, - и очень рад познакомиться с тобой. Мне следует поклониться?
- Пресмыкайся, если хочешь.
К моему удивлению, он опустился на колени, склонил голову почти до самой травы, побелевшей от инея, затем распрямился и встал.
- Вот, - сказал он, - я пресмыкаюсь. - Приветствую тебя, господин, как твой новый капеллан.
- Мой кто?
- Твой капеллан, твой личный священник, - беспечно сказал он, - это мое наказание.
- Мне капеллан не нужен.
- Уверен, что нет, господин. Я бесполезен, знаю, я никому не нужен, просто паразит Присносущей Церкви. Кутберт Бесполезный. Он вдруг улыбнулся, пораженный идей.
- Если меня когда-нибудь провозгласят святым, - сказал он, - я буду Святым Кутбертом Бесполезным! Это отличит меня от другого Святого Кутберта, не так ли? Конечно, отличит!
Он проделал несколько движений неуклюжего танца. - Святой Кутберт Бесполезный! - нараспев произнес он.
- Покровитель всех ненужных вещей. Тем не менее, господин, - он придал лицу серьезное выражение, - я твой капеллан, нагрузка для твоего кошелька, и требую еды, серебра, эля и особенно сыра.
Я очень люблю сыр. Ты говоришь, что я тебе не нужен, господин, но я здесь, тем не менее, и смиренно служу тебе, - он снова поклонился. - Не желаешь ли исповедаться? Хочешь, чтобы я снова приветствовал тебя в лоне Матери-Церкви?
- Кто сказал, что ты мой капеллан?
- Король Эдвард. Я его подарок тебе, - он блаженно улыбнулся, затем перекрестил меня. - Благословляю тебя, господин.
- Почему Эдвард послал тебя?
- Подозреваю, господин, потому что у него есть чувство юмора. Или, - нахмурился он, задумавшись, - возможно, потому что не любит меня. Только не думаю, что он, на самом деле, не любит меня. Вообще-то, меня он очень любит, хотя и считает, что мне нужно научиться благоразумию.
- Ты неблагоразумен?
- О, господин, я так много всего! Ученый, священник, пожиратель сыра, а теперь и капеллан лорда Утреда, язычника, который освежевывает священников. Так мне сказали. Я был бы бесконечно благодарен, если ты воздержишься от моего убийства. Дай мне слугу, пожалуйста.
- Слугу?
- Чтобы стирать. Делать всякое. Присматривать за мной. Благословит тебя Господь, если это будет девушка. Какая-нибудь молоденькая с симпатичными титьками.
Я осклабился. Невозможно было не любить Святого Кутберта Бесполезного.
- С симпатичными титьками? - строго спросил я.
- Если ты того пожелаешь, господин. Меня предупредили, что, скорее всего, ты меня зарежешь и превратишь в мученика, но я бы предпочел титьки.
- Ты и правда священник?
- О, конечно, господин, священник. Можешь спросить епископа Свитвульфа! Он сделал меня священником! Он возложил на меня руки и произнес соответствующую молитву.
- Свитвульф из Хрофесеастра? - поинтересовался я.
- Тот самый. Это мой отец, и он ненавидит меня!
- Твой отец?
- Мой духовный отец, да, но не настоящий. Мой настоящий отец был каменщиком, да благословит Господь его маленький молоток, но епископ Свитвульф дал мне образование и вырастил меня, да благословит его Господь, а теперь он меня терпеть не может.
- Почему? - спросил я, подозревая, каким будет ответ.
- Мне не дозволено об этом говорить, господин.
- А ты все равно скажи, ты ведь такой неблагоразумный.
- Я обвенчал короля Эдварда с дочерью епископа Свитвульфа, господин.
Значит, близнецы, которые теперь находились под присмотром Этельфлед, были законными детьми - факт, который расстроит олдермена Этельхельма. Эдвард притворялся, что это не так, на случай, если витан Уэссекса решит предложить трон кому-нибудь еще, а свидетель его первого брака был прислан под мою защиту.
- Боже, да ты глупец, - сказал я.
- Так назвал меня и епископ. Святой Кутберт Глупый? Но я был другом Эдварда, и он умолял меня, а она была прелестной малышкой. Такой красавицей, - вздохнул он.
- У нее были симпатичные титьки? - спросил я саркастически.
- Как два олененка, господин, - с готовностью ответил он.
Уверен, что я открыл рот от изумления.
- Два олененка?