Расставание вышло очень тяжелым. Это милое семейство привыкло ко мне и считало уже как бы старым другом. Все отправились проводить меня до ворот, где уже ждал слуга Дюкрея с двумя лошадьми, которых этот превосходный человек одолжил мне для путешествия.
Прощание длилось довольно долго, однако настала все же минута разлуки, и я уехал.
В одиннадцать часов я был на Песчаном мысе и уже заносил ногу в ожидавшую меня шлюпку, когда меня почтительно остановил слуга, мой проводник.
- Простите, господин, - сказал он, - их сиятельство велели вручить это вам и передать на словах, что они посылают это вам на память, чтобы вы не забывали о семействе Шатогранов.
Я взял тщательно перевязанный и запечатанный пакет, который он подал мне, вложил ему в руку луидор и сел в шлюпку.
На следующее утро, когда я пробудился, мы уже шли под парусами и остров Сент-Кристофер виднелся на горизонте только синеватым облачком, которое вскоре и вовсе исчезло.
Тут я вспомнил о таинственном пакете, переданном мне от графа Шатограна таким странным образом. Я распечатал его и вскрикнул от радостного изумления, даже из рук выронил. Поспешно подобрав его с пола, я тотчас запер на задвижку дверь своей каюты, чтобы никто не мог мне помешать, и, расположившись у письменного стола, аккуратно разложил перед собой содержимое пакета.
Во-первых, там была адресованная мне записка в несколько строк. Содержание ее было следующим:
Любезный соотечественник!
Простите мне коварное удовольствие, с которым я как бы нарочно отклонялся от разговора всякий раз, когда вы заводили речь о моем благородном предке; вы не должны сетовать на причуды старика,
Я разделяю ваше мнение, что о буканьерах и флибустьерахXVIIвека мало что известно или, что еще хуже, представления о них искажены.
Эпитетами "флибустьер" и "буканьер" ныне награждают грабителей, убийц, разбойников.
Однако не может быть ничего ошибочнее: флибустьеры скорее походили на портсмутских пилигримов. Подобно последним, они искали свободы совести и требовали свободных законов; еще они стремились к свободе на морях, свободе торговли и к уничтожению ненавистного владычества испанцев, почти повсеместного в Новом Свете.
Флибустьеры были свободные мыслители, это были действительно свободные люди.
Франция обязана им лучшими своими колониями, Испания - утратой своего могущества.
Зло, содеянное ими, забыто, добро - осталось; Франция воспользовалась им, заклеймив их кличкой пиратов, тогда как прежде вела с ними переговоры, признавала их право на существование и даже оказывала им покровительство.
Это последнее оскорбление естественно вытекало из ее неблагодарности за так великодушно оказанные ими громадные услуги, которые ей следовало бы вознаградить.
Вы видите, любезный мой соотечественник, что я не забыл ничего из наших коротких бесед о флибустьерах и, повторю, вполне разделяю ваш взгляд на них.
Примите в память о приятных часах, которые мы провели вместе, и в знак моего искреннего к вам расположения прилагаемую рукопись. Вся она принадлежит перу моего прадеда и представляет собой нечто вроде дневника, на страницах которого он ежедневно отмечал сведения, поистине драгоценные, не только о себе самом, но также и некоторых самых известных своих товарищах.
С какой целью мой прадед вел сей дневник, я не знаю. Быть может, и он собирался писать историю флибустьерства; но если это и было первоначальным его намерением, он, без сомнения, отказался от него: я не нашел в архивах нашего дома ничего, что указывало бы на подобный факт даже косвенным образом.
Верьте,
Анри, граф де Шатогран
Я поспешил развернуть рукопись. Дневник был написан на пергаменте, и древность его не вызывала сомнений: выцветшие чернила, форма букв, правописание - все доказывало, что сей документ действительно относится ко второй половине XVII столетия.
На первом листе стояло:
Заметки о некоторых самых замечательных авантюристах с островов Санто-Доминго и Тортуга, веденные авантюристом Медвежонком Железная Голова с лета от Р.X. 1650 до 1690 включительно.
Граф не хотел отпускать меня, не удовлетворив полностью моего любопытства.
Я остался благодарен ему до глубины души и немедленно принялся за чтение; остановился я лишь на последней странице.
Потом я тщательно убрал драгоценную рукопись.
Прошло несколько лет; множество событий, сменявшиеся одно другим, заставили меня позабыть о прощальном даре графа.
Однако несколько месяцев тому назад она попалась мне под руку, когда я однажды рылся в своей библиотеке. Снова
прочел я ее, и на сей раз с еще большим удовольствием, чем некогда на корабле.
Тотчас по прочтении я положил рукопись перед собой и твердо вознамерился воспользоваться ею в самом скором времени.
Изложение этой рукописи я представляю читателю. Ему судить, прав ли я был, когда извлек ее из забвения.
Что касается меня, то, когда несколько, лет назад случай привел меня на остров Сент-Кристофер, я был далек от мысли, что в этом почти никому не ведомом уголке мира меня ожидает такая удача.
А теперь, как говорят испанцы, простите автору его ошибки.
ГЮСТАВ ЭМАР Париж, 10 августа 1868 г.
ГЛАВА I. В которой автор встречается с капитаном Медвежонком Железная Голова
В пятницу 13-го сентября 16.. года, в восьмом часу вечера, гостиница "Сорванный якорь", расположенная на самом берегу гавани Пор-Марго и являвшаяся привычным местом сборищ флибустьеров и буканьеров с Тортуги и Санто-Доминго, пылала огнями, как горнило среди темной ночи, и оглушительный шум от криков, хохота, пения и звона бьющейся посуды несся из раскрытых навстречу свежему морскому ветру окон.
Множество обывателей, буканьеров, флибустьеров, вербованных работников, женщин, детей и даже стариков с любопытством толпились у дверей и окон гостиницы, не обращая внимания на тарелки, стаканы и бутылки, то и дело летевшие их сторону изнутри, и весело примешивали свои возгласы к неистовому шуму, производимому тремя десятками пирующих за громадным круглым столом в большой зале "Сорванного якоря".
В этот вечер в гостинице "Сорванный якорь" устраивался кутеж на флибустьерский лад, то есть до победного конца. От вина побагровели лица, засверкали взгляды, загудели головы, забурлила кровь.
Капитан, прозванный Медвежонком Железная Голова, один из самых грозных флибустьеров Черепашьего острова, утром этого дня набрал из Береговых братьев экипаж в четыреста семьдесят три человека, и набор он совершал с величайшим тщанием, из самых отчаянных флибустьеров, находившихся в это время в Пор-Марго, Пор-де-Пе и Леогане. Этой же ночью стоявший на рейде фрегат "Задорный" должен был сняться с якоря и отправиться неизвестно куда.
Перед выходом в море капитан собрал на прощальном пиру всех своих старых друзей; самые знаменитые из предводителей флибустьерства сидели за столом и провозглашали тосты за успех таинственной экспедиции Медвежонка.
Тут были и Монбар Губитель, и Прекрасный Лоран, и Мигель Баск, и Тихий Ветерок, и Граммон, и Питриан, и Олоне, и Александр Железная Рука, и Давид, и Пьер Легран, и Польтэ, и Дрейк, и много других Береговых братьев, быть может, не столь знаменитых, но не менее страшных.
Бертран д'Ожерон, представитель власти Людовика XIV, губернатор Черепашьего острова и французской части Санто-Доминго, сидел на почетном месте. По правую руку от него восседал виновник торжества, Медвежонок Железная Голова, полевую - Пьер Легран, молодой человек лет двадцати пяти, с тонкими и благородными чертами лица, заместитель командующего предстоящей экспедицией.
Остальные флибустьеры сидели кому где досталось место. Целая толпа несчастных работников, едва прикрытых штанами и холщовой с жирными и кровавыми пятнами рубашкой в лохмотьях, быстро и безмолвно, как привидения, сновала вокруг пирующих с блюдами, тарелками и жбанами, которые флибустьеры забавы ради часто бросали им в голову - разумеется, предварительно осушив.
Надо сказать, что для Береговых братьев, которые все до единого прошли через этот тяжелый искус, обязанный работник, или данник, или вербованный, или попросту слуга был лишь вьючным животным, и они присвоили себе право на жизнь и смерть этих несчастных на долгих три года их рабства.
Медвежонку, настоящего имени которого никто из присутствующих не знал, было в то время года тридцать два; он отличался исполинским ростом и необычайной силой.
Черные глаза Медвежонка метали молнии, на правильных и красивых чертах лица лежал отпечаток неизъяснимого благородства и огромной силы воли. Длинная и густая черная борода, скрывавшая всю нижнюю часть его лица и падавшая веером на грудь, придавала его внешности выражение странное, роковое. Его движения были сдержанны, изящны, походка - благородна, голос - чист и звучен.
Как и у большей части Береговых братьев, в его жизни была тайна, которую он тщательно скрывал.
Никто не знал, кто он и откуда; все относящееся к прошлой его жизни, даже имя его, - все было покрыто мраком.
О событиях, произошедших в его жизни, знали только с тех пор, как он прибыл на Антильские острова.
Хоть и непродолжительная, жизнь эта была мрачна и печальна.
В течение нескольких лет этот человек терпел жестокие муки, и у него не вырвалось ни одной жалобы, ни разу не надломило его незаслуженное несчастье.
Вопреки обычаям флибустьеров, он жил уединенно, не стремясь сойтись с кем бы то ни было.
Словом, это был человек незаурядный.
Мы приведем два примера в доказательство нашего утверждения.
Первое свидетельствовало о необычайной смелости в ту эпоху суеверий, в которую он жил: он не побоялся сняться с якоря в пятницу, тринадцатого числа, с экипажем в четыреста семьдесят три человека.
Второе носило отпечаток еще большей оригинальности: куда бы он ни направился, его постоянно сопровождали две гончие и два кабана, страшно свирепых, однако живших между собой в самом добром согласии и преданных ему донельзя.
Даже теперь, сидя с гостями, он не разлучался со своими спутниками; четвероногие друзья лежали у его ног и то и дело получали остатки самых лучших кусков с его тарелки.
Капитан, прозванный Медвежонком Железная Голова, - одно из главных действующих лиц этого рассказа, поэтому мы опишем в нескольких словах, что с ним приключилось со времени прибытия на острова.
Лет за шесть или семь до того времени, с которого начинается наше повествование, в Пор-Марго прибыло судно из Дьеппа.
Корабль был нагружен разнообразными товарами, необходимыми для колонистов; кроме того, на нем находились восемьдесят пять вербованных, мужчин и женщин, которых агенты Вест-Индской компании набрали во Франции за смехотворную цену, прельщая их тем, что в колониях им предоставят заниматься своим ремеслом, например, каменщика, плотника, доктора и даже живописца. Александр Оливье Эксмелин, впоследствии ставший историком Берегового братства, завербовался в Париже в качестве хирурга, а по прибытии на острова был продан с аукциона и три года оставался невольником одного из самых жестоких флибустьеров Санто-Доминго.
По обычаю несчастные, о которых мы говорим, на другой день после высадки, несмотря на все их протесты, пускались с молотка на торгах и присуждались колонистам, обывателям и буканьерам, явившимся купить живой товар.
Один из этих бедняг, красивый молодой человек лет двадцати шести-двадцати семи, пытался было протестовать против вопиющей несправедливости, жертвой которой стал, но вскоре ему пришлось убедиться, что рассчитывать на поддержку местных властей не приходится и что его требования натыкаются лишь на насмешки и грубые шутки.
Тогда он склонил голову, видимо покорившись своей участи, и молча последовал за своим повелителем.
Новый его хозяин был буканьер из внутренних земель Санто-Доминго, носивший имя Пальник. Неотесанный, грубый и злой, он находил наслаждение, безжалостно терзая своего нового работника, заставляя его перетаскивать неподъемные тяжести, колотя без всякого повода, из одной только прихоти, и не давая ему иной пищи, кроме объедков, которые доставались собакам.
Работник безропотно переносил все унижения и невзгоды, жестокости противопоставляя терпение и только стараясь еще больше угодить бездушному хозяину, в руки которого привела его роковая судьба.
Покорность эта нисколько не смягчала буканьера; напротив, в кротости и послушании своего слуги он видел хвастливый вызов и увеличивал притеснения, ища предлога, чтобы покончить с человеком, которого ничто, по-видимому, не могло вывести из себя.
Однажды в палящий зной несчастный работник шел, сгибаясь под тяжестью трех сырых бычьих шкур, которые нес на спине уже несколько часов, с трудом поспевая за хозяином. Тот всю дорогу ругал его напропалую и наконец, окончательно выведенный из себя упорным молчанием слуги, хватил его прикладом по голове. Бедняга грохнулся оземь весь в крови.
Слуга не подавал признаков жизни, и хозяин, поглядев на него с минуту, счел его мертвым. Не заботясь более о несчастном, Пальник взвалил себе на плечи бычьи шкуры и преспокойно пошел домой.
Когда случайно спрашивали, куда девался его слуга, он просто отвечал, что тот сбежал.
Тем дело и кончилось; о работнике совсем забыли.
Однако бедняга не был убит, даже не опасно ранен; как только отошел Пальник, он открыл глаза, встал и, хотя еще и очень слабый, попытался, однако, пойти вслед за хозяином.
Но, пробыв в Америке очень недолго, он не привык к ее природе, не знал, как отыскать дорогу через обширные океаны зелени, сбился с пути в лесу и проплутал несколько дней, не имея возможности определить, где находится, или добраться до моря. Если бы ему удалось выйти на берег, он был бы спасен; но он, наоборот, с каждым шагом удалялся от дороги, которую тщетно отыскивал среди неумолимых чащ.
Заблудившийся работник начинал томиться голодом; пришлось утолить его сырым мясом, которое он имел при себе; ему нечем было развести огонь.
Положение бедняги было тем ужаснее, что он решительно не знал, как добывать пищу.
Один единственный друг остался верен ему в его несчастье - собака хозяина не хотела отойти от него ни под каким видом и, устав от упорства пса, Пальник наконец бросил его, беспокоясь о нем не более, чем о слуге, от которого считал себя избавленным навсегда.
Тогда-то под влиянием мучительных страданий и нужды обнаружилась твердость и непоколебимая сила воли человека, который, будучи ранен и лишен всякой помощи, не поддался отчаянию, не упал духом, но вооружился терпением против постигшего его бедствия и мужественно вступил в борьбу, чтобы отстаивать свою жизнь до последнего.
Он проводил все дни в переходах то в одну, то в другую сторону; он не знал, куда идет, но все же не терял надежды проникнуть наконец сквозь окружавшие его со всех сторон густые стены листвы и выйти на настоящую дорогу.
Часто он взбирался на вершину горы и оттуда видел море.
При этом он чувствовал прилив сил и спешил спуститься на равнину; но первая же тропа, проложенная дикими зверями, заставляла его вновь терять направление, которого хотел держаться.
Во время странствований по лесам его собака то и дело подстерегала дичь; добыча ее охоты делилась между хозяином и нею по-братски и съедалась в сыром виде.
Мало-помалу скиталец свыкся с этой пищей; сырое мясо показалось ему почти вкусным; он подметил кустарники, где скрывается дичь, и охота пошла удачнее. Вскоре у него появились новые помощники - молодые дикие собаки и молодые кабаны, на которых он случайно наткнулся и решил выдрессировать; помощь этих животных была ему крайне полезна.
Уже около года и двух месяцев вел он этот странный образ жизни, почти потеряв всякую надежду положить ей конец, когда в одно прекрасное утро невзначай столкнулся лицом к лицу с кучкой французских буканьеров.
Те сперва удивились, даже чуть не струсили; надо сознаться что наружность бедняги не имела ничего привлекательного и не внушала доверия.
Волосы и борода достигли необычайной длины; вся одежда состояла из остатков панталон и оборванной рубашки, едва прикрывавшей тело. Лицо с сильным загаром имело дикое выражение; кусок сырого мяса висел на поясе; три собаки и два кабана такого же дикого вида, как и их хозяин, следовали за ним по пятам.
После первой минуты удивления и колебания все объяснилось.
Вербованный откровенно и бесхитростно поведал о своих мытарствах; некоторые из буканьеров узнали его и проявили к нему участие.
Тут же на месте они принялись держать совет.
После зрелого обсуждения всех обстоятельств решили, что Пальник злоупотребил присвоенной ему в силу берегового обычая властью над своим слугой; что безжалостным обхождением, в особенности же гнусным хладнокровием, с которым он бросил несчастного, буканьер сам отказался от его услуг и расторг скреплявшие их узы; следовательно, он лишил себя всяких прав на слугу и тот должен быть объявлен свободным.
Это решение, единодушно одобренное, немедленно привели в исполнение; нашего героя окрестили шуточным прозвищем Медвежонок, и он охотно принял его; говоря по правде, он скорее походил на медведя, чем на человека; итак, с прозвищем Медвежонок он был включен в число Береговых братьев и обрел права и преимущества, принадлежащие буканьерам и флибустьерам.
Новые друзья бывшего вербованного не ограничились этим: они дали ему одежду, оружие, пороху, пуль и привели с собой в Пор-Марго, где в присутствии д'Ожерона заявили о принятом раньше решении, и по их просьбе губернатор придал этому решению законную силу, несмотря на упорное сопротивление Пальника, который никак не хотел отказаться от своей власти над слугой, утверждая, что ни разу не бил его и не бросал, а тот сам убежал и выдумал все это со злости на хозяина.
К несчастью для Пальника, жестокость его была так известна в Пор-Марго и его окрестностях, что д'Ожерон даже не удосужился выслушать его, пригрозив вдобавок примерным наказанием, если впредь буканьер не будет обходиться со своими слугами человечнее.
Бывший слуга, однако, нисколько не опасался угроз прежнего хозяина теперь, когда он был свободен и имел право защищаться.
Спустя несколько дней он отправился в экспедицию под командой Монбара Губителя.
Таким образом он участвовал во многих экспедициях под предводительством знаменитых предводителей флибустьеров и за непродолжительное время приобрел не только большое богатство, но, благодаря отваге, храбрости и особенно уму, еще и громадную славу среди товарищей.