- О, это замечательно! - весело воскликнула Хуана. - Пожалуйста, покажите мне скорее этот сад.
- Ступайте же за мной, мы будем там через пять минут.
Девушка поспешно встала и вышла из залы в сопровождении дона Фернандо, не беспокоясь о Чиале, которая действительно заснула в кресле.
Пройдя двор, освещенный в эту минуту великолепным лунным сиянием, дон Фернандо отворил дверь, запертую только на задвижку, и донья Хуана вдруг очутилась в саду - небольшом, но очень удачно расположенном и по этой причине казавшемся с первого взгляда гораздо больше, чем на самом деле. Там были тень и цветы; птицы, приютившиеся в листьях, с шумом вылетали при приближении гуляющих. Густая живая изгородь из кактусов на самом краю пропасти служила оградой не только саду, но и строениям крепости. Забор этот, как ни казался слаб, был более чем надежен, так как пропасть, почти вертикальная в этом месте, имела глубину более сорока метров.
- Вот мой сад, милое дитя, - сказал тогда дон Фернандо. - Пользуйтесь им, как хотите, не боясь, что вас потревожат, потому что, кроме вас и вашей дуэньи, никто не ступит сюда ногой без вашего позволения.
- Благодарю вас! Право, я не знаю, как мне высказать вам мою признательность за эту огромную любезность с вашей стороны.
- Но ведь я вам почти отец - я заботился о вашем детстве.
- Вы правы, и я вас люблю за вашу неисчерпаемую доброту.
- В свою очередь благодарю вас, но, слава Богу, мы должны остаться здесь всего на несколько дней. Я жду моего преемника с минуты на минуту.
- Это правда. Вы мне сказали, что мы должны отправиться в Панаму, - произнесла она с легким трепетом в голосе.
- Я так думал, но, судя по последним письмам, кажется, мое назначение изменено.
- А! На какое же новое место вас назначают?
- Не знаю. Вероятно, мы отправимся на материк; впрочем, это должно мало вас интересовать.
- Действительно… однако, признаюсь, я не прочь узнать об этом новом назначении.
- Не бойтесь, как только я что-нибудь узнаю, я поспешу сообщить вам.
- Благодарю.
В эту минуту в сад вошел капрал и почтительно приблизился к своему начальнику.
- Что вам нужно, Кабо Лопес? - спросил дон Фернандо.
- Ваше превосходительство, - ответил он, - прибыл курьер из Сантьяго.
- Так поздно? - с удивлением спросил губернатор. Капрал молча поклонился.
- Хорошо, я иду за вами, ступайте.
Лопес повернулся, как автомат, и вышел в сад.
- Эта дверь, - продолжал дон Фернандо, указывая девушке на большое балконное окно, - ведет в вашу молельню. Теперь я оставляю вас, гуляйте без опасения в этом саду, вам нечего бояться. На случай, если я не увижусь с вами сегодня вечером, позвольте мне сейчас пожелать вам приятно провести ночь, которую вы давно не проводили под моей кровлей.
Простившись таким образом, дон Фернандо ушел, и донья Хуана осталась одна.
Давно уже молодая девушка желала насладиться минутой свободы, она чувствовала потребность привести в порядок свои мысли и откровенно поговорить с собой. Ее отъезд из Сан-Хуана был так внезапен, путешествие так быстро, что эти немногие дни промелькнули для нее подобно сну, не оставив ей необходимого времени подумать о том новом положении, в которое ее поставили события, и о неизбежных переменах, которые силой обстоятельств должны были произойти в ее жизни, до сих пор столь тихой и спокойной.
Для душ юных и верующих ночь имеет неизъяснимую прелесть: бледный свет звезд, серебристые отблески луны, пробивающиеся сквозь ветви деревьев, ночной ветерок, проносящийся как вздох и таинственно шелестящий листьями, глухое жужжание насекомых, журчание ручейка, протекающего в тростнике - все способствует тому, чтобы наполнить сердце упоением, и располагает душу к нежным и меланхолическим мечтам.
Донья Хуана, обойдя несколько раз тенистые аллеи сада, склонив голову к земле, мало-помалу, сама того не замечая, поддалась влиянию лучезарной природы, окружавшей ее со всех сторон, восхитительная гармония которой находила тихий отклик в ее сердце. Она села в боскете и надолго погрузилась в то восторженное состояние, которое не является ни сном, ни явью и для которого в нашем бедном языке нет определенного выражения.
Недалеко от того места, которое она выбрала для отдыха, возвышалась изгородь, служившая забором саду; возле этой изгороди, как отверстая пасть пропасти, открывался обрыв, уже старый и скрытый высокой сухой травой. Возле этого обрыва росло дерево, закрывая его своими могучими ветвями. Время от времени взгляд молодой девушки машинально обращался к этому месту с упорством, независящим от ее воли, в котором она не старалась даже дать себе отчет.
Вдруг ей показалось, что какая-то тень осторожно выпрыгнула из этой ямы и два глаза сверкнули в темноте, как два раскаленных угля. Донья Хуана невольно задрожала при этом ужасном явлении и молча и боязливо притаилась в глубине боскета.
По прошествии двух или трех минут, показавшихся испуганной девушке целой вечностью, эта тень увеличилась и мало-помалу приняла размеры человека, - размеры, казавшиеся гигантскими при обманчивых отблесках луны. Насколько довольно отдаленное расстояние, на котором находилась донья Хуана, позволяло ей судить, человек этот был не испанец, костюм его скорее походил на костюм бу-каньера. Кто бы это ни был, человек этот осмотрелся кругом проницательным взором, как бы стараясь проникнуть сквозь темноту, потом, видимо успокоенный глубокой тишиной, окружавшей его, он стал на колени на краю обрыва и, обвив ствол дерева одной рукой, без сомнения для того, чтобы удержаться, наклонился над ямой, потом тотчас же выпрямился, поддерживая рукой другого человека, который, слегка согнувшись, впрыгнул в сад.
- Ты никого не видел? - шепотом по-французски спросил второй незнакомец первого.
- Никого.
- И ничего не слышал?
- Ничего.
- Стало быть, все в порядке. Теперь надо узнать, где мы.
- Этого я не знаю.
- И я тоже… Давай сюда оружие. В случае тревоги я не прочь иметь, чем защититься.
Ничего не отвечая, товарищ его встал на колени на краю обрыва и через секунду втащил наверх два ружья, крепко привязанных к веревке.
- Вот, - сказал он.
- Хорошо. Теперь надо осмотреться; это нетрудно, ведь светло, как днем. Я - направо, ты - налево, составим круг, центром которого будет этот обрыв; держи глаза и уши настороже. Надо сделать так, чтобы на нас не застукали как дураков.
Его товарищ молча кивнул головой в знак согласия, они повернулись друг к другу спиной и немедленно начали приводить в исполнение свой план. Когда они повернулись, лучи луны упали на их лица, остававшиеся до тех пор в тени.
- Филипп! - вскрикнула девушка, узнав того, кого она любила, в одном из двух человек, таким странным образом забравшихся в сад.
Глава XII. Свидание втроем
Это действительно были Филипп и Питриан, так неожиданно забравшиеся в сад губернатора Тортуги. При восклицании девушки флибустьер вздрогнул.
- Кто это? - проговорил он. Бросив тревожный взгляд вокруг, он решительно подошел к боскету.
- Это я, Филипп, - произнесла молодая девушка, подходя к нему.
- Вы?! Вы, Хуана? - радостно вскричал флибустьер. - О, Бог привел вас сюда!
- Разве вы не знали, что найдете меня здесь? - спросила она.
- Я не смел надеяться.
Вдруг он замолчал. Обойдя сад, что было недолго, Питриан возвращался к боскету. Филипп бросился ему навстречу.
- Друг, - сказал он, - по неслыханному счастью я встретил особу, которую только и хотел видеть, отправляясь сюда. Покарауль, пожалуйста, пока мы перемолвимся несколькими словами и я получу сведения, необходимые для успеха наших планов.
Питриан улыбнулся.
- Хорошо, - ответил он, - только не слишком долго разговаривайте, наше положение не так уж приятно, ни к чему нам позволять глупо поймать себя в этой ловушке.
- Будь спокоен, я прошу у тебя только десять минут.
- Даю вам четверть часа, - великодушно отозвался Питриан и встал за огромным стволом дерева.
Филипп быстро вернулся к Хуане, которая с беспокойством ждала результата его переговоров с товарищем.
- Все хорошо, - сказал он, - мы можем разговаривать, ничем не рискуя. Нас охраняет друг. Хвала Всевышнему, милая Хуана, в своем неисчерпаемом милосердии Он соединил нас!
- Только на несколько минут, - прошептала она печально.
- Что нам за дело до будущего, моя возлюбленная, воспользуемся настоящим, чтобы говорить о нашей любви. Когда вы приехали сюда?
- Сегодня утром.
- И как долго думаете вы оставаться здесь?
- Не знаю. Дон Фернандо очень скрытен, однако мне кажется, я угадала, что мое пребывание здесь будет непродолжительным.
- И вы догадываетесь, в какое место должны ехать?
- Положительно, нет. Мне говорили о Панаме и Маракайбо, правда, оба эти места мне неизвестны, и мне все равно, куда меня повезут, лишь бы я имела надежду увидеть вас там.
- Я дал клятву, Хуана, и сдержу ее во что бы то ни стало.
- Да, да, вы меня любите, Филипп, я полагаюсь на ваше слово, но все же я боюсь.
- Боитесь чего, друг мой?
- Всего. Наши народы - неумолимые враги; вас считают разбойниками, морскими цыганами, хищными зверями, которых всякий честный человек имеет право истреблять.
- Какое нам до этого дело, моя возлюбленная? Разве вы не знаете, что, когда к нам подступят слишком близко, мы поворачиваемся лицом к этим охотникам и сражаемся с ними?
- Я все знаю, друг мой, и это заставляет меня дрожать еще сильнее. Кроме того, - прибавила она совсем тихо и нерешительно, - это еще не все.
- Гм! Что же еще, друг мой? Говорите без опасения. Она молчала, печально потупив голову.
- Неужели это гораздо серьезнее, чем я предполагал? - вскричал Филипп, схватив руку девушки и нежно пожимая ее. - Говорите, ради Бога, Хуана, умоляю вас, не оставляйте меня далее в этом смертельном беспокойстве.
- К чему? - ответила она кротко. - К чему говорить об этом вам, друг мой?
- Мне?! - вскричал он. - Стало быть, речь идет обо мне лично? О, говорите, говорите, заклинаю вас!
- Ах! Дело идет о нас обоих, - прошептала она, - потому что оно касается нашей любви.
- Разве нашей любви что-нибудь угрожает? - спросил он с изумлением.
- Не знаю, друг мой; я, может быть, сумасбродствую, вероятно, я тревожусь понапрасну, но повторяю вам, я боюсь.
- Зачем же, если так, вы упорно сохраняете молчание, убивающее меня?
- Вы правы, друг мой, лучше сказать вам все.
- О, говорите! Говорите, я слушаю вас.
Внезапно новое лицо выросло между собеседниками.
- Говорить буду я, - холодно произнес этот человек. Молодые люди с ужасом отступили.
- Кажется, я испугал вас? - продолжал он с иронией. - Однако, клянусь своей душой, у меня этого и в мыслях не было.
- Ей-Богу! - вскричал Филипп, уже оправившийся от минутного волнения. - Человек ты или демон, а я узнаю, кто ты.
- Я и не скрываюсь, можете смотреть на меня, сколько угодно, - сказал человек, выходя из тени на свет.
- Кавалер де Граммон! - с удивлением вскричал Филипп.
- Он самый, - ответил кавалер, кланяясь со своей обычной насмешливой улыбкой.
- Что вы здесь делаете, милостивый государь? - запальчиво вскричал Филипп.
- А вы сами что? - спросил кавалер. - Черт возьми! Странно вы исполняете поручение, возложенное на вас советом!
Донья Хуана, готовая лишиться чувств, схватилась за изгородь боскета, чтобы не упасть.
- Не об этом поручении идет сейчас речь, милостивый государь, - грубо ответил молодой человек.
- А о чем же, позвольте вас спросить? - все с той же насмешкой продолжал кавалер.
- Я хочу знать, по какому праву пробрались вы сюда за мной?
- А если мне не угодно вам отвечать? - надменно заметил кавалер.
- Я сумею вас заставить, - ответил Филипп, выхватив из-за пояса пистолет.
- Стало быть, вы собираетесь меня убить, - ведь я с вами драться не стану, по крайней мере в эту минуту; разве вы забыли, что наши законы запрещают дуэль во время экспедиции?
Филипп с бешенством топнул ногой и заткнул пистолет за пояс.
- Но я буду великодушен, - продолжал де Граммон, - я вам отвечу, и отвечу откровенно, клянусь вам, а вы судите сами. Когда вы ушли с совета, чтобы приготовиться к исполнению вашего поручения, я просил позволения присоединиться к вам, заметив нашим братьям, что вас могут убить испанцы и что если случится это несчастье, то хорошо бы кому-нибудь вас заменить и закончить дело, вверенное вашей чести. Совет одобрил это предложение и исполнил мою просьбу, вот почему я здесь, милостивый государь; но ведь вы не это желаете знать, не так ли? Вы хотите узнать, по какой причине я просил этого поручения? Ну, так вы останетесь довольны - я назову вам эту причину.
- Я жду, чтобы вы объяснились, - сказал Филипп с едва сдерживаемым гневом.
- Имейте немного терпения; я имею одно великое качество, или один великий недостаток, как вам угодно об этом судить, - редкую откровенность. Догадываясь о том, что будет происходить между вами и этой молодой девицей, я поспешил сделаться третьим лицом в этом разговоре, чтобы избавить ее от затруднительного объяснения, которое, впрочем, кажется, было для нее довольно неприятно.
- Пожалуйста, без околичностей и приступим прямо к делу, если это возможно.
- Что бы вы ни говорили, - воскликнула Хуана с лихорадочным одушевлением, - ваши нападки и клевета не могут меня задеть. Говорите же!
- Я не стану ни нападать, ни клеветать, - ответил кавалер, почтительно кланяясь девушке, - это оружие подлецов, и я не умею его употреблять; я буду говорить правду и только о себе.
- Говорите скорее; место, где мы находимся, не годится для продолжительных рассуждений, - сказал Филипп.
- Мы в безопасности, ведь вы поставили вашего бывшего работника Питриана на карауле, он не допустит, чтобы нас захватили врасплох; кроме того, мне остается сказать вам всего несколько слов.
Молодой человек буквально кипел от нетерпения, однако он смолчал, понимая, какие страшные последствия могла иметь огласка, не только для него - он мало заботился лично о себе, - но и для доньи Хуаны, которую он любил и которая, волнуясь и дрожа, присутствовала при этом странном разговоре.
- Милостивый государь, - продолжал кавалер де Граммон с той изящной вежливостью, которая отличала его и которой он так хорошо умел пользоваться, когда вспоминал, из какого рода он происходил, - позвольте мне прежде всего согласиться с вами, что во всем происходящем с нами есть какой-то странный рок.
- Я вас не понимаю, что можем мы иметь общего друг с другом?
- Я объясню. Вы любите эту девицу, и все заставляет меня думать, судя по тому, что я слышал, что любовь эту разделяют.
- Да, - живо откликнулась донья Хуана с той храбростью, которую нередко обретают женщины, оказавшись в крайнем положении. - Да, мы любим друг друга, более того, мы обручены, и, клянусь вам, никогда моя рука не будет принадлежать никому, кроме дона Филиппа.
- Милая Хуана! - сказал молодой человек, горячо целуя ей руку.
- Вот именно в этом и заключается тот рок, о котором я вам только что говорил, - холодно продолжал кавалер, не выказывая никакого удивления при этом признании, - я также люблю эту девицу.
- Вы?! - вскричали они с испугом, смешанным с удивлением.
- Да! - ответил он, почтительно кланяясь молодой девушке.
Филипп сделал шаг к кавалеру, но тот остановил его движением руки.
- Вы прекрасны, я мужчина; ваша красота прельстила меня, и я невольно поддался страсти, которая, когда я вас увидел, охватила все мое существо. Имеете ли вы право упрекать меня за это? Нет, любовь и ненависть - два чувства, неподвластные нашей воле, которые овладевают сердцем человека и безраздельно господствуют в нем, о них рассуждать нельзя, мы вынуждены им подчиняться. В первый день, как я вас увидел, я полюбил вас, ваш взгляд, упав на меня нечаянно, сделал меня вашим невольником. Вы видите, я откровенен. Напрасно пытался я добраться до вас и признаться вам в любви, которая сжигала мое сердце, все мои попытки были бесполезны, вы бессознательно убегали от меня, вы без сомнения угадали мои чувства, и так как вы меня не любили, то возненавидели меня.
- Милостивый государь! - запальчиво вскричал Филипп.
- Дайте ему объясниться, милый Филипп, - с благородством сказала Хуана, - лучше, чтобы мы знали раз и навсегда, как нам себя с ним держать.
- Если вы требуете… - прошептал молодой человек, стиснув зубы от гнева.
- Я вас прошу.
- Кончайте же скорее, милостивый государь.
- Имею честь заметить вам, - ответил, поклонившись, кавалер, - что вы сами прервали меня.
Молодой человек топнул ногой и бросил страшный взгляд на кавалера, но промолчал.
- Итак, я догадывался, что у меня есть соперник, - спокойно продолжал тот, - и что соперник этот любим; открытие это, как ни неприятно оно было, однако, мало тронуло меня по той простой причине, что с первой минуты, как я вас увидел, я поклялся себе, что вы будете моей.
- Что?! - с бешенством вскричал молодой человек.
- Я имею привычку, - холодно продолжал кавалер, - всегда держать свои клятвы, это значит, что я сделаю все на свете, чтобы не изменить моему слову.
- Это уже такая дерзость, - вскричал Филипп вне себя от раздражения, - что…
- Извините! Позвольте мне закончить, - перебил кавалер бесстрастно и холодно. - Мне остается прибавить только несколько слов… Мы оба дворяне, оба хорошего происхождения, а это значит, что между нами будет война честная, борьба достойная, это будет, - прибавил он с насмешливой улыбкой, - турнир и ничего более.
- Но вы забываете одно, - заметила донья Хуана надменно, - но довольно важное обстоятельство, как мне кажется.
- Что именно? - осведомился де Граммон.
- То, что я вас не люблю и никогда не буду любить! - ответила она с презрением.
- О-о! - воскликнул кавалер с восхитительным чванством. - Как можно ручаться за будущее? Едва можно рассчитывать на настоящее.
- Вы знаете, что я вас убью, - сказал Филипп, сжав кулаки и стиснув зубы.
- Я знаю, по крайней мере, что вы попытаетесь… Ах, Боже мой! Вам следовало бы благодарить меня, вместо того чтобы ненавидеть. Борьба, разгорающаяся между нами, придаст необыкновенную прелесть вашей жизни; ничего не может быть скучнее любви, которой ничто не препятствует.
- Вы с ума сошли, кавалер; все, что вы нам тут рассказали, несерьезно, - возразил Филипп, совершенно озадаченный странным признанием молодого человека и ни на секунду не допуская, чтобы его слова соответствовали действительности.
- Я с ума схожу по этой девице - да, это правда. Что же касается того, что я вам сказал, думайте, что хотите. Я вас предупредил, теперь вы должны остерегаться.
- Запомните хорошенько, - холодно произнесла донья Хуана, - если когда-нибудь судьба отдаст меня в ваши руки, я скорее убью себя, чем изменю клятве, которую дала моему жениху.
Кавалер, ничего не отвечая, поклонился донье Хуане и, повернувшись к Филиппу, сказал: