Собрание было немногочисленным, оно состояло всего-навсего из одиннадцати человек. Это были д'Ожерон, Монбар, Филипп, кавалер де Граммон, Пьер Легран, Тихий Ветерок, Дрейк, Польтэ, Мигель, Марсиаль и Питриан. Двое последних присутствовали на заседании по особому позволению: первый потому, что был закадычным другом кавалера де Граммона, который потребовал этого исключения, а второй потому, что Филипп д'Ожерон исходатайствовал ему это позволение под свою личную ответственность, а в действительности для того, чтобы рассердить де Граммона, которого он искренне ненавидел и которому не прочь был досадить.
Когда все флибустьеры собрались в гроте, они поклонились друг другу и сели кто куда на обломки скал, закурив трубки. Совещание началось. Никто не оспаривал права д'Ожерона председательствовать: возраст и влияние, которым он по справедливости пользовался среди Береговых братьев, доставили ему эту честь. Д'Ожерон повторил, но с большими подробностями, то, что говорил накануне. Он рассказал о своем путешествии во Францию, своем свидании с кардиналом Мазарини, распространился о выгодах, которые доставит товариществу Береговых братьев всемогущее покровительство Людовика XIV, и настаивал, чтобы его слушатели оценили как следует благосклонность, которой их удостаивал король, потом дошел до главной цели собрания, то есть необходимости захватить как можно скорее Тортугу и не дозволять далее испанскому флагу развеваться на их глазах, как бы поддразнивая их и насмехаясь над независимостью, обретением которой они себя льстили.
Речь д'Ожерона, искусно подготовленная, произвела большое впечатление на его слушателей, самые живые чувства которых ему удалось затронуть; люди эти, изгнанные из общества, считавшиеся отверженными, с которыми их враги испанцы обращались, как с пиратами, чувствовали внутреннюю гордость при мысли, что король Людовик XIV искал союза с ними и договаривался, так сказать, как равный с равными. Это предложение короля возвысило их в собственных глазах. Многие из них, брошенные не зависевшими от их воли обстоятельствами в эту жизнь, полную приключений и случайностей, втайне желали оставить ее, чтобы занять место в обществе, изгнавшем их; слова д'Ожерона нашли отголосок в их сердцах, они увидели надежду возвратить в недалеком будущем все блага, которые считали навсегда потерянными для себя и о которых вздыхали тем более, что не думали обладать ими когда-нибудь снова. Справедливо, что человек, как бы силен он ни был, никогда не может безнаказанно отделиться от общества, растоптать ногами законы, управляющие им, и жить одному и вне его; это противно всей человеческой сущности.
Монбар внимательно выслушал д'Ожерона, несколько раз во время его речи он неприметно хмурил брови, потому что, быть может, он один угадал тайные мысли старика и цель, к которой тот стремился.
- Милостивый государь, - ответил он от имени своих товарищей, - мы, как и подобает, признательны его величеству королю Людовику XIV за благосклонность, которой мы вовсе не добивались.
- Это правда, - ответил д'Ожерон, почувствовавший удар и хотевший отразить его, - но его величество принимает участие во всех своих подданных, каковы бы они ни были, где бы ни находились, и рад, когда представится случай оказывать им знаки внимания.
- Извините, - заметил знаменитый предводитель флибустьеров с горькой улыбкой, - вы, кажется, употребили не совсем точное выражение.
- Что вы хотите сказать?
- Вы, кажется, назвали нас подданными?
- Действительно, но, кажется, в этом выражении нет ничего оскорбительного для вас.
- Я только нахожу его несправедливым.
- Как! Разве вы не француз?! - вскричал д'Ожерон с изумлением.
- Кто знает, какая у нас национальность, - откликнулся Монбар с печальной иронией, - ведь наша родина отказалась от нас! Осмотритесь вокруг, нас десятеро, вот Дрейк - англичанин, Мигель - баск, Марсиаль, вероятно, испанец и так далее; нет, мы не французы и, следовательно, не подданные короля Людовика! Мы хищные птицы, которых судьба выкинула на подводные скалы, Береговые братья, флибустьеры - словом, аттические цари, мы не признаем других законов, кроме тех, какие установили сами, других властелинов, кроме нашей воли, не говорите же нам ни о благосклонности, ни о королевском покровительстве, пожалуйста, и обращайтесь с нами, как мы того заслуживаем, то есть как с людьми свободными, которые сами добились своей независимости и сумеют ее сохранить несмотря ни на что.
- Да здравствует Монбар! - закричали флибустьеры, воспламененные этими словами.
- Но если вы свободны, как уверяете, - заметил д'Ожерон, - почему же вы признали владычество Франции?
- Извините, вы опять смешиваете.
- Как смешиваю?
- Конечно, и ничего нет легче, чем доказать это. Не мы обращались к французскому правительству, в помощи которого никогда не нуждались, а, напротив, французский король присылал к нам своих агентов и просил нашей поддержки против Испании, могущество которой в Новом Свете справедливо пугает его.
- Монбар! Монбар! - прошептал, вздыхая, д'Ожерон. - Должно быть, вы сильно ненавидите Францию, эту благородную землю, что говорите таким образом!
В глазах флибустьера блеснула яркая молния, но он сдержался.
- Милостивый государь, - ответил он спокойным голосом, поклонившись старику, - мы все любим вас и уважаем, как вы того заслуживаете; я далек от мысли оскорбить вас или хотя бы огорчить, вы наш губернатор, мы признаем вас в этом звании и всегда рады будем вам повиноваться. Но не забудьте, что это соединено с непременным условием уважать наши законы и обычаи и никогда не вмешиваться во внутренние дела флибустьерства. Прекратим же, заклинаю вас, этот разговор, который может только рассорить нас без всяких выгод для нас, оставим короля Людовика XIV, великого и могущественного монарха, с которым мы не хотим иметь ничего общего ни в настоящем, ни в будущем, и вернемся к причине, собравшей нас здесь, то есть к обсуждению способов скорейшего захвата Тортуги.
- Это так, - сказал Дрейк, - что нам за дело до королей? Да здравствует флибустьерство!
- Да здравствует флибустьерство! - хором повторили Береговые братья.
Д'Ожерон понял, что он не должен настаивать дальше. Монбар своими словами разрушил впечатление, произведенное его речью. Он печально вздохнул и решился ждать лучшего случая, чтобы вернуться к предмету, составлявшему цель его жизни.
- Я жду, господа, - сказал он, - чтобы вы мне сказали, нашли ли вы людей, нужных нам для этой экспедиции.
- Это было нетрудно, - ответил Пьер Легран, - у нас больше людей, чем нужно.
- Но этого недостаточно, - заметил кавалер де Граммон.
- Тем более, - прибавил Монбар, - что с тех пор, как испанцы завладели островом, так как прекрасно поняли важность этой позиции, они значительно усилили укрепления и разместили на острове значительный гарнизон.
- Не считая того, - перебил Дрейк, - что этим гарнизоном командует храбрый офицер дон Фернандо д'Авила; я его знаю, это искусный воин, он скорее даст себя убить, чем сдастся.
- Ну, так его и убьют, - грубо заметил Мигель.
- В этом нет никакого сомнения, - ответил Дрейк, - но перед смертью он нанесет нам жестокий урон.
- Как получить точные сведения об укреплениях на острове? - спросил д'Ожерон. - Это мне представляется делом очень трудным.
- Есть способ, - убежденно заявил Филипп.
- Какой?
- Пробраться на остров, - усмехнувшись, ответил молодой человек.
- Уж не вы ли собираетесь пробираться туда? - колко осведомился де Граммон.
- Почему бы и нет? - парировал Филипп.
- Черт возьми! - вскричал де Граммон. - Клянусь, если вы решитесь на эту глупость, я пойду с вами только для того, чтобы увидеть своими собственными глазами, как вы будете выпутываться.
- Тише, господа! - вмешался д'Ожерон. - Пожалуйста, будем говорить серьезно.
- Уверяю вас, дядюшка, - ответил молодой человек, - что мое предложение вполне серьезно, и если мне дадут позволение, я готов исполнить его.
- Филипп прав, - заметил Монбар, - мы должны действовать именно тем способом, на какой указывает он, как это ни опасно. Мы не можем предпринять ничего, прежде чем не будем знать наверняка уязвимые места острова, на который хотим напасть.
- Но, - возразил д'Ожерон, - пробраться на остров, который так хорошо охраняется, значит отправиться на верную гибель.
- Попытка смелая, я это знаю, я нисколько не скрываю от себя трудности этой затеи, и мне известно, что девяносто девять возможностей из ста против меня, но, несмотря на это, я настаиваю, милый дядюшка, чтобы это поручение было мне дано, я убежден, что сумею справиться.
- Уж нет ли у вас там каких личных интересов, любезный капитан? - осведомился де Граммон насмешливым голосом.
- Может быть, - ответил Филипп с иронией. - Кроме того, - прибавил он, обращаясь к флибустьерам, - что вам за дело до того, как я буду действовать, - лишь бы удалось осуществить задуманное, а, повторяю, если мне позволят, я ручаюсь за успех.
- Что вы думаете об этом, господа? - спросил д'Ожерон.
- Мы думаем, - ответил Мигель, - что часто в подобных обстоятельствах благородные люди жертвовали собой для общей пользы; то, что хочет сделать капитан Филипп, другие уже делали, следовательно, мы должны предоставить ему действовать, как он хочет.
- Вы согласны с этим, господа?
- Да, - в один голос ответили флибустьеры.
- Хорошо, племянник, совет дает тебе позволение пробраться на Тортугу, мы будем ждать твоего возвращения и не станем ничего предпринимать, чтобы действовать сообразно со сведениями, которые ты нам доставишь.
- Благодарю вас, братья, - ответил Филипп, - будьте спокойны, сведения будут точными.
- Сколько времени тебе нужно?
- Мне достаточно двух дней, но с условием, что я отправлюсь сейчас же.
- Ты возьмешь кого-нибудь с собой?
- Меня, - сказал Питриан, - я еще так недавно был у него работником, что мой брат не откажет мне в позволении следовать за ним.
- Да, - сказал Филипп, - поезжай со мной, больше никого не нужно.
- Я думаю! - сказал Питриан, весело потирая руки.
- Совет дает вам два дня, которых ты требуешь, племянник, прямо с Тортуги вы приедете сюда, где мы соберемся обсудить твое донесение. Тотчас после твоего возвращения ты найдешь нас готовыми к немедленным действиям. Ты можешь ехать, когда хочешь.
Филипп поклонился собранию и повернулся, чтобы уйти.
- Вы рады, не правда ли, что вам поручено провести разведку? - тихо произнес де Граммон, подходя к молодому человеку.
- Почему вы так думаете? - спросил Филипп, вздрогнув.
- Ба-а! Вы и сами прекрасно знаете, - заметил де Граммон с ядовитой улыбкой.
- Клянусь честью, я не понимаю вас.
- В самом деле? Зато я понимаю себя прекрасно.
Он насмешливо захохотал, поклонился молодому человеку и отошел.
- О-о! - прошептал Филипп с испугом. - Неужели негодяй угадал? Ей-Богу, пусть он остерегается идти наперекор моим планам, иначе, клянусь жизнью, я убью его, как собаку!
Он быстро вышел из грота.
- Ну что? - спросил он Питриана, подбежавшего к нему.
- Пирога готова, - ответил тот, - мы едем?
- Отправляемся немедленно, нельзя терять ни минуты, - взволнованно ответил Филипп.
Они прыгнули в легкую лодку и вскоре, с силой налегая на весла, скрылись из глаз.
- До свидания и счастливого успеха! - закричал им вслед насмешливый голос де Граммона, присутствовавшего при их отъезде.
- Этот негодяй замышляет что-то недоброе, - прошептал молодой человек, - необходимо за ним внимательно наблюдать.
Скоро пирога исчезла в темноте, и де Граммон возвратился в грот медленными шагами, по-видимому погруженный в серьезные размышления.
Глава XI. Сад
Прежде чем мы перенесемся на Тортугу, куда нас теперь ведут события нашего рассказа, мы обязаны рассказать, как выглядел этот остров и каким образом испанцы завладели им. Черепаший остров, имя которого благодаря флибустьерам стало столь знаменитым в семнадцатом столетии, обязан этим названием своим очертаниям, весьма похожим по форме на морскую черепаху. Он имеет семьдесят километров в окружности; окруженный огромными скалами, выступающими из моря и называемыми жителями Железными берегами, он доступен только с юга, со стороны пролива шириной в пять миль, который отделяет его от Санто-Доминго. Он имеет только одну гавань для больших судов и небольшое селение, носящее название Бас-Тер - Низменная Земля. Почва его плодородна, все антильские плодоносящие деревья и кустарники произрастают там в изобилии, и табак, который там выращивается, гораздо более высокого сорта, чем на других островах. Сахарный тростник растет там хорошо, и дичь размножается неимоверно быстро.
История Тортуги коротка, но запятнана кровью на каждой странице. Занятый сначала испанцами, этот остров был отнят у них, как мы уже рассказывали в предыдущем романе. Береговые братья, избежавшие гибели на острове Сент-Кристофер, решили сделать на этом острове свою штаб-квартиру и приняли меры, чтобы обеспечить себе обладание Тортугой. Но испанцы не дали им спокойно наслаждаться их завоеванием. Они отправили флотилию, которая застала авантюристов врасплох, неожиданно напав на них, и после страшной резни прогнала их с острова. Через некоторое время они вернулись под командой Виллиса, английского авантюриста, и снова захватили остров. Но французские авантюристы, с неудовольствием повиновавшиеся англичанину, требовали помощи от де Пуэнси, губернатора острова Сент-Кристофер, который послал к ним многочисленную экспедицию во главе с офицером по имени Левассер. Виллис сдался без сопротивления, и французы вновь завладели Тортугой. Левассер тщательно исследовал остров, изучая пункты, которые следовало укрепить. Он узнал, что остров неприступен со всех сторон, кроме южной, как мы уже сказали выше. Он выстроил крепость на пригорке, отдаленном на триста метров от рейда, над которым она должна была возвышаться. Но так как над этой крепостью возвышалась скала высотой в двадцать метров с площадкой в двадцать пять квадратных метров, губернатор выбрал эту площадку для того, чтобы выстроить там свой дом. К этому дому вели пятнадцать ступеней, высеченных в скале, и съемная железная лестница. На площадку установили четыре пушки, и к оборонительным средствам была еще прибавлена ограда, способная устоять против любого приступа; эта позиция, так удачно выбранная, была окружена пропастями, высоким лесом и непроходимым кустарником, которые делали ее неприступной. Лишь одна тропинка, по которой могли пройти рядом три человека, вела к этому форту, получившему название Скального.
Едва возведение этих укреплений было окончено, как явились испанцы в количестве восьмисот человек, чтобы их уничтожить. Разгромленные крепостной артиллерией, они пытались высадиться двумя милями ниже, на месте, называемом Кайонной, но, потеряв двести человек, вынуждены были удалиться восвояси. Победа эта не только придала отваги авантюристам, но до того вскружила голову их губернатору, что он, забыв, что безопасность Тортуги зависит от помощи де Пуэнси, захотел стать независимым, так что его подчиненным, привыкшим к безграничной и необузданной свободе, наскучило его тиранство, и они убили его.
В это время кавалер де Фонтенэ, отправленный де Пуэнси с острова Сент-Кристофер, прибыл на Тортугу с пятью сотнями своих людей, восстановил порядок и принял бразды правления островом в свои руки. Но кавалер де Фонтенэ был прежде всего авантюристом; первым, на что он употребил свою власть, было поощрение флибустьерских экспедиций, так что остров часто оставался почти без защитников. Испанцы, узнав об этом от своих шпионов, решили во что бы то ни стало завладеть этим страшным логовищем пиратов, вооружили эскадру и неожиданно появились перед островом, в эту минуту почти пустым. Де Фонтенэ и несколько авантюристов, которыми он располагал в это время, героически защищались, но, подавленные численностью врага, испытывая недостаток в съестных припасах и боевых снарядах, они в конце концов были вынуждены сдаться. Испанский генерал оставил на острове гарнизон из шестидесяти человек под командой дона Фернандо д'Авила, офицера храброго и опытного, и вернулся в Санто-Доминго. Вот какие странные события разворачивались на этом островке в течение нескольких лет, когда д'Ожерон по возвращении из Франции решился окончательно отнять его у Испании, чтобы сделать из него не штаб-квартиру флибустьеров, как прежде, а сердце колонии, которую он намеревался основать на самом Санто-Доминго. Испанцы, приписывавшие большое значение обладанию Черепашьим островом, вели себя крайне осторожно; следовательно, согнать их с этого места, которое они сделали практически неприступным с тех пор, как овладели им, было делом очень трудным. Несмотря на сильнейшее искушение захватить остров, д'Ожерон, опасаясь неудачи, не хотел ничего предпринимать, пока надежный человек не проведет разведку на месте. Для этого он выбрал своего племянника, зная, что может на него положиться.
В тот самый вечер, когда флибустьеры держали совет в гостинице, трое человек ужинали в довольно обширной и богато обставленной зале Скального форта. Это были донья Хуана, очаровательная молодая девушка, которую мы уже видели на острове Санто-Доминго, ее дуэнья Чиала и дон Фернандо д'Авила, губернатор Тортуги.
Дон Фернандо был человек лет пятидесяти, с чертами лица, свидетельствующими о властном характере его владельца, яркий образчик служаки того времени, не признававшего другого довода, кроме шпаги, другого права, кроме силы.
Занимаясь блюдами, поставленными перед ним, он разговаривал с доньей Хуаной, приехавшей на остров лишь этим утром. Молодая девушка была печальна и озабочена, она односложно отвечала на участливые расспросы губернатора, которые она по большей части пропускала мимо ушей и, следовательно, на которые отвечала невпопад.
- Что с вами, милое дитя? - спросил наконец дон Фернандо, удивляясь, что он один поддерживает разговор. - Уж не больны ли вы? Это путешествие, должно быть, чрезвычайно утомило вас; может быть, вам нужно отдохнуть?
- Вовсе нет, - ответила девушка рассеянно.
- Не стесняйтесь, - продолжал он с участием, - вы здесь у себя и можете поступать, как хотите.
- Вы очень добры.
- Итак, дорогой с вами не случилось ничего необыкновенного, кроме неожиданной встречи с этими двумя негодяями?
- Решительно ничего.
- Вы очень испугались?
- Нет, уверяю вас.
- К счастью, теперь вы в безопасности и вам нечего опасаться этих негодяев.
Молодая девушка слегка нахмурила брови, но воздержалась от ответа. Дон Фернандо встал.
- Я вынужден оставить вас, - сказал он, - извините меня. В этот час я осматриваю свои посты и никогда не пренебрегаю этой обязанностью.
- Пожалуйста, не беспокойтесь обо мне, - ответила Хуана, - вы видите, Чиала заснула, и я пойду в свою комнату; ведь, верно, в этой крепости нет сада, где можно было бы подышать вечерним воздухом.
- Извините, милое дитя, - возразил губернатор с веселой улыбкой, - у меня есть сад, правда очень маленький и вовсе не похожий на ваши великолепные эспаньольские сады, но, каков бы он ни был, я отдаю его в ваше распоряжение на все время вашего пребывания здесь, и вам тем легче будет в нем гулять, что он сообщается с вашей молельней.