- Успокойтесь, отец мой, - продолжал капитан, - я не убью его; ваши слова заставили меня задуматься… Он не умрет.
- Слава Богу! - вскричал монах, воздев руки с горячей благодарственной мольбой.
- Погодите, отец мой, - со зловещей усмешкой продолжал капитан, - что значит смерть для человека, утомленного жизненной борьбой? Это сон и отдых. Для солдата - это венец славы, для несчастного - прекращение скорби, для преступника - тяжелая минута, но одна-единственная, и потом всему конец. Смерть ни в каком случае не искупление… Этот человек будет жить, чтобы искупать прошлое!
Холодный пот выступил на лбу отца Санчеса. Он жадно ловил каждое слово капитана, и безотчетный ужас овладевал им, когда он начал угадывать, что презренному готовится кара в тысячу раз ужаснее самой смерти.
Лоран продолжал невозмутимо и холодно:
- Я хочу, чтобы он жизнью искупал свои преступления, чтобы каждый его день был постоянной скорбью без отдыха, без облегчения, без надежды. Он богат - я превращу его в бедняка; у него друзья, льстецы - я оставлю его одного с глазу на глаз с его злодеяниями. Когда Панама будет в нашей власти, дон Хесус Ордоньес, лишенный всего своего достояния, отправится на принадлежащей мне каравелле в Индийский океан и будет высажен на пустынном острове. Но так как я хочу, чтобы он остался жив и действительно искупил все свои злодеяния, то его снабдят съестными припасами, разными орудиями и семенами, словом, всем необходимым, чтобы трудами рук поддерживать свое жалкое существование. Потом каравелла уйдет, и этот человек, или скорее чудовище в человеческом образе, исключенное из списка живых, останется один перед лицом Бога. Для него не будет существовать надежды, но как трус он более всего боится смерти и станет влачить жизнь почти против собственной воли, побуждаемый одним только инстинктом самосохранения и проклиная ежечасно и ежеминутно свое существование, прервать которое, чтобы положить конец невыносимым мукам, у него не хватит ни сил, ни духу… Как видите, отец Санчес, - прибавил Лоран с горечью, - я руководствуюсь вашими словами, более не мщу, но караю.
- Быть может, милосерднее было бы с вашей стороны, сын мой, вонзить ему кинжал в сердце?
- Судья вершит правосудие, палач исполняет приговор. Я не хочу быть палачом этого человека, не хочу пачкать руки в его крови.
- Но вы становитесь его судьей и произносите над ним приговор, тогда как намерены жениться на его дочери!
- Ошибаетесь, отец Санчес, не я буду судить его: Береговое Братство управляется грозными и неумолимыми постановлениями, в основе которых лежит справедливейший из естественных законов: око за око, зуб за зуб. Суд, состоящий из главных членов нашего товарищества, имеет обязанностью блюсти правосудие между нами. Этот суд исполняет свой долг везде, куда бы ни забросили его события: в море и пустыне, под открытым небом, в глубине лесов и в подземельях, в городах и деревушках, словом, где бы ни нуждались в его справедливом решении. Тогда члены его собираются, выслушивают жалобы, по совести взвешивают изложенные перед ними факты и оправдывают или осуждают обвиняемого, не поддаваясь никакому влиянию посторонних соображений, руководствуясь только тем, что им кажется справедливым. Эти приговоры неизменны.
Отец Санчес молчал с минуту в задумчивости, потом поднял голову и с грустной улыбкой на губах произнес:
- Вы влюблены в донью Флору и хотите на ней жениться; разумеется, вы отстраняете от себя неблагоприятную тень, которую набросил бы на вас в глазах любимой девушки приговор, произнесенный вами над ее отцом. Но вы обманываете себя одной тонкой уловкой, дитя мое: страшная ответственность в любом случае падет только на вас.
- На меня, отец Санчес? Но какую тень может набросить на меня это дело, желал бы я знать?
- Вы не будете в нем судьей, я согласен с этим, не будете палачом, допускаю и это, но…
- Но что? Договаривайте, отец мой!
- Вы будете доносчиком, то есть ваша роль, наименее благородная из всех, что бы вы ни говорили, все-таки останется ролью человека, который мстит.
- У вас железная логика, отец Санчес, - возразил, улыбаясь, молодой человек, - беседовать с вами одно наслаждение.
- Напрасно вы уклоняетесь от вопроса, сын мой, шутка - еще не ответ.
- Разумеется, нет, я и не уклоняюсь от предмета разговора, клянусь вам… Это последний ваш довод против меня, отец мой?
- Последний - и вместе с тем неотразимый. Я посмотрю, как вы опровергнете его.
- Не торопитесь предрешать, отец Санчес, - возразил молодой человек, все еще улыбаясь, - разве вы забыли, что я сознался вам в сильном влиянии, оказанном на меня вашими словами, и как я взвешивал их в уме?
- Очень хорошо помню, но это не ответ, сын мой, почему я и заключаю, что вы признаете себя побежденным… Ваше здоровье, граф, и послушайтесь меня, предоставьте Богу наказать виновного.
С минуту или две молодой человек всматривался в игру вина, приподняв свой стакан, потом залпом осушил его и медленно снова опустил на стол.
- Не торопитесь с заключением, отец мой, - сказал он, улыбаясь, - а главное, не провозглашайте громкой победы, никогда вы не бывали ближе к полному поражению.
- О-о! Хотел бы я видеть это!
- Если я представлю вам убедительный довод, признаете ли вы откровенно мою правоту?
- Даю честное слово, сын мой. Но и с вашей стороны, если доводы ваши односторонни и ничего не доказывают неопровержимо, откажетесь ли вы от вашей мести?
- Гм! Вы быстро шагаете, отец Санчес. Что ж, я согласен, даю вам слово! Видите, как я уважаю вас и как высоко ценю ваши советы и просьбы.
- Я признаю это и благодарен вам, сын мой. Говорите, мне любопытно услышать то, что должно сокрушить в пух и прах доводы, представленные мной.
Отец Санчес прикидывался спокойным и беззаботным, хотя далеко не испытывал такой уверенности: в душе он трепетал, твердое убеждение молодого человека пугало его.
- Выслушайте же меня внимательно, отец мой, так как надо покончить с этим, - продолжал капитан. - Я понимаю, что вы как святой муж стоите за прощение обид; евангельское учение платит добром за зло. Все это прекрасно, не спорю, но вы сами должны признать, что держаться его буквально - значит отдать весь мир во власть злодеев и разбойников, и тогда все честные люди сделались бы ни более ни менее как их рабами. Не будем с вами обсуждать сейчас этот вопрос, так как разговоры могут завести слишком далеко. Я предпочитаю обойти молчанием все рассуждения, более или менее основательные, и прямо и просто приступлю к делу, о котором шла речь.
- Да, сын мой, скорее к делу.
- Я не буду ни судьей, ни палачом, ни доносчиком, не буду даже присутствовать, когда станут судить этого человека. Скажу больше: если потребуются мои показания, я откажусь давать их на том основании, что мои слова могут расценить как пристрастные - надеюсь, вы понимаете, о чем идет речь.
- Очень даже, но в таком случае я не вижу…
- Позвольте, отец мой, вы не видите потому, что упорно держите глаза закрытыми. Мне надо заставить вас открыть их, что я и сделаю немедленно. Обвинителем того, кого вы называете доном Хесусом, буду не я, могу вас уверить. Два других лица возьмут на себя эту обязанность, и эти два лица хорошо вам известны, отец Санчес: первое - Мигель Баск, сын кормилицы доньи Христианы, моей покойной матери, и доньи Лусии, моей тетки. Мигель Баск, отец которого был убит, защищая донью Лусию и донью Марию Долорес, ее мать, которых злодей похитил. И, наконец, второй свидетель, показания которого уничтожат презренного - это будет сама донья Лусия. Она восстанет из могилы, в которую заживо схоронила себя, чтобы потребовать наказания своего палача… Что скажете вы на это, отец мой?
- Да, что вы скажете? - повторил, как грозное эхо, тихий женский голос с выражением непреклонной решимости.
Собеседники быстро подняли головы: донья Лусия была возле них, бледная и прекрасная, как всегда. Глаза ее ярко блестели, в них сверкали молнии.
У отца Санчеса потемнело в глазах, мысли его смешались, на миг рассудок его помутился, словно пламя свечи, колеблемое ветром; он испустил тяжелый вздох и горестно склонил голову на грудь.
- Суд Господен свершается над этим человеком, - едва слышно пробормотал монах, - теперь он погиб безвозвратно.
Воцарилось продолжительное молчание.
- О! Донья Лусия! - продолжал наконец капеллан тоном кроткого укора. - Неужели вы становитесь обвинительницей вашего мужа?
- Я обвиняю палача моей дочери, отец мой, - ответила она с холодной решимостью, - время милосердия миновало; я простила ему мою испорченную жизнь, мои постоянные страдания, мое убитое счастье, я все вынесла, всему покорилась без единой жалобы. Но этот человек осмелился посягнуть на жизнь моей дочери, он бежал, бросив ее, в надежде, что преступление, на которое он сам не решается, исполнят другие… И вот я пробуждаюсь! То, что я отказывалась делать для себя, я сделаю для своего ребенка. Кто сможет отрицать право матери защищать свою дочь?!
- Я побежден, увы! Эта последняя низость переполняет чашу. Да исполнится воля Божья!
Донья Лусия взяла руку монаха и поцеловала ее.
- Благодарю, отец мой, - сказала она, - благодарю, что вы не настаиваете более на снисхождении к этому подлецу. Все было бы напрасно, вы поняли это: львица не может с большим ожесточением защищать своих детенышей от опасности, чем буду я отстаивать свое дитя - увы! - единственную отраду, что осталась мне в этой жизни, - заключила она мрачно.
Потом, обратившись к капитану, она спросила:
- Можете вы дать нам верное убежище - мне и Флоре, племянник?
- Могу предложить вам убежище, совершенно недоступное, в доме, где я живу.
Донья Лусия задумалась.
- Вы уезжаете завтра?
- Завтра, сеньора.
- Я полагаюсь на вашу честь и на ваше благородство, - сказала она, протягивая ему руку. - Вы мой единственный родственник, я доверюсь вам… Дочь рассказала мне все. Завтра мы последуем за вами.
Молодой человек почтительно поцеловал протянутую ему прекрасную руку.
ГЛАВА XV. В каком порядке Монбар повел свои войска на Панаму
Прошло две недели после взятия Чагреса. В Панаме царил страх.
Губернатор дон Рамон де Ла Крус и генерал Альбасейте, командир гарнизона, с неутомимым рвением принимали необходимые меры не только для ограждения города от внезапного нападения, но и для защиты окрестностей и дорог через перешеек.
Флотилия галионов, состоявшая из двадцати пяти судов, уже с неделю как вошла в порт. Экипажи с галионов и других судов, стоявших на рейде, были высажены и сформированы в полки для содействия общей обороне.
Именитые граждане, торговцы и богатые собственники были созваны во дворец губернатора, им выдали оружие с предписанием раздать своим слугам и пеонам. Укрепления были исправлены и вооружены грозной артиллерией.
Три дня назад отряд численностью в восемь тысяч человек, с кавалерией и пушками, под командой самого генерала Альбасейте вышел из города на розыски флибустьеров.
Воинственный пыл горожан и войска достиг до крайних пределов: они поклялись скорее лечь под развалинами города, чем сдаться.
Ценные вещи были зарыты в землю, церкви и монастыри открыты как убежища для неспособных участвовать в сражении, съестные припасы собраны в большом количестве, и, наконец, все эти меры принимались с быстротой и умением, редкими для испанцев. Положение было очень опасное, но и город укреплен так, как только можно было желать.
Весть о высадке флибустьеров и взятии Пуэрто-Бельо и Чагреса не была привезена в Панаму доном Хесусом Ордоньесом, как мог бы предположить читатель. Достойный асиен-дадо остерегся поднимать тревогу. Напротив, часов в семь вечера следующего дня после выезда из асиенды, не доехав до города одной мили, он остановился, отослал обратно конвой, в котором больше не нуждался, и оставил при себе только двух погонщиков, людей ему преданных и всегда сопровождавших его при перевозе контрабанды. После этого, дав пеонам удалиться настолько, чтобы они не могли подсматривать за ними, он продолжил свой путь и подземным ходом, известным ему одному, проник в Цветочный дом.
Намерением дона Хесуса было переодеться до неузнаваемости и отправиться предупредить о своем прибытии капитана каравеллы.
Однако, к его величайшей радости, прибегать к таким рискованным действиям не понадобилось.
Тихий Ветерок ждал его, спокойно ужиная со своим другом Данником.
- Вот и вы, - сказал Тихий Ветерок, увидев дона Хесуса. - Вы поспели вовремя. Тем лучше!
- Вы меня ждали?
- Еще бы! Иначе что бы я здесь делал?.. Товар готов?
- Мулы еще не развьючены.
- Ладно, их и развьючивать не надо; так мы выиграем время.
Асиендадо тяжело опустился на стул и выпил стакан вина, который налил ему флибустьер.
- Вы правы, - ответил он, - тем более что время не терпит.
- Что с вами? Вы будто чем-то взволнованы.
- И есть от чего!.. Вы не знаете, что происходит?
- Пока не знаю, но сейчас вы мне все расскажете, и тогда ябуду знать.
- Флибустьеры высадились на перешеек! - вскричал дон Хесус дрожащим голосом. - Они сожгли и ограбили Пуэрто-Бельо и Чагрес; быть может, в эту минуту они идут на Панаму.
- Черт возьми! - отозвался Тихий Ветерок совершенно хладнокровно, украдкой перемигнувшись с Данником, который курил с невозмутимым видом. - Вы уверены в этом?
- Вполне уверен: я сам видел их. Я едва успел захватить с собой все самое ценное и спастись бегством, чтобы не попасть к ним в руки.
- Если так, то действительно нельзя терять ни минуты, - продолжал флибустьер, вставая. - Сейчас мы пойдем примем товары и приступим к их погрузке на судно.
- Любезный капитан, окажите мне услугу, за которую я останусь вам признателен навек.
- Очень охотно, сеньор. Что прикажете?
- У меня здесь двадцать пять навьюченных мулов - это почти все мое состояние. Перевезите его на свой корабль и сохраните для меня. У всех тюков с товарами одинаковый штемпель, их легко отличить. Храните у себя мое состояние, пока не минует опасность. На вашем судне ему не может ничего грозить.
- Это правда, - согласился капитан, - но вы возлагаете на меня тяжелую ответственность, любезный сеньор. Почему бы вам не дать этого поручения капитану Сандовалю, например? Он оказал бы вам эту услугу очень охотно, я уверен.
- Возможно, - живо возразил асиендадо с гримасой, которая не ускользнула от хитрого флибустьера, - но я не хочу ставить себя в зависимость от дона Пабло Сандоваля.
- Разве вы подозреваете…
- Ровно ничего, но повторяю, мне приятнее иметь дело с вами, капитан. Не откажите же мне в услуге.
- Если вы непременно требуете, я согласен, хотя и должен признаться, что мне это не по душе.
- Пожалуйста!
- Я уже сказал, что не хочу идти наперекор вашему желанию. Итак, приступим к перевозу всего добра на корабль; мы управимся за полчаса.
Он свистнул.
Появились человек восемь матросов.
- За работу! - приказал Тихий Ветерок. - Где, вы говорите, ваши товары?
- В подземелье.
- Слышите, ребята? Ступайте туда и живо перетаскайте все на лодки. И чтобы через десять минут все было закончено.
Матросы вышли.
- Вероятно, вы отправитесь со мной на каравеллу, дон Хесус? - обратился к нему флибустьер, усаживаясь на прежнее место.
- Нет, капитан, я останусь здесь - по крайней мере, на первое время.
- Черт побери! Берегитесь: говорят, эти разбойники свирепы.
- Я и не собираюсь дожидаться их здесь.
- Что же вы намерены делать?
- Вернусь на асиенду дель-Райо, если это возможно, чтобы спасти остальное мое достояние.
- Гм! Дело рискованное. Пожалуй, вы попадете в лапы к этим чертям, а ведь вам известно, как они нежны.
- Необходимо подвергнуться этому риску, капитан: я оставил там еще много драгоценностей, которых ни в коем случае не хотел бы лишиться.
- Я понимаю, но все же на вашем месте я тотчас бы сел на корабль. Впрочем, поступайте как сочтете нужным; я исхожу только из участия к вам, сеньор, опасаясь, как бы с вами не случилось несчастья.
- Благодарю за ваше участие, капитан.
- Что ж, решено! Вы не едете со мной?
- Не могу, - со вздохом ответил асиендадо и прибавил с лицемерным видом: - Ведь моя дочь еще там. Бедняжка с нетерпением ожидает моего возвращения. Не могу же я бросить ее!
- О! В таком случае, сеньор, я не говорю более ни слова - это совсем другое дело! Разумеется, вы должны спешить назад. Но вот что мы сделаем, послушайте меня хорошенько. Вы знаете утес Мертвеца, не правда ли?
- В трех милях отсюда?
- Да.
- И что же?
- Если в течение недели вы управитесь со своими делами, отправляйтесь к этому утесу с вашей дочерью на восьмой день, считая от нынешнего, в девять часов вечера. Заберите с собой и то, что вам удастся спасти из оставшегося на асиенде. Зажгите на вершине утеса костер, и я прибуду за вами на шлюпке менее чем через четверть часа. Весь этот день я буду лавировать поблизости от утеса.
- Вы сделаете это, капитан?
- Сделаю, черт меня побери! Вы славный человек и нравитесь мне. Честные люди - такая редкость в наше время! - заключил Тихий Ветерок с благодушным видом.
- Хорошо, капитан, я принимаю ваше дружеское предложение! - с живостью вскричал асиендадо. - Верьте мне, вы не окажете услуги неблагодарному, даю вам слово!
- Тсс! Дон Хесус, не говорите об этом сейчас; у нас будет еще достаточно времени поговорить на эту тему… Итак, решено, через неделю в девять часов вечера мы встречаемся у подножия утеса Мертвеца.
- Я не премину явиться, капитан.
- И прекрасно. А теперь, когда мы обо всем договорились, позвольте мне проститься с вами, любезный дон Хесус. Я должен немедленно отправляться на судно. Дела, как вам известно, не ждут.
- Поезжайте, капитан, и верьте моей искреннейшей благодарности.
- До свидания, дон Хесус.
- До свидания, капитан.
На другой день каравелла снялась с якоря с утренним приливом.
Корвет "Жемчужина" распустил паруса в два часа пополудни.
А дон Хесус Ордоньес, которого никто в городе не видел, так как он не выходил из Цветочного дома, своим отсутствием не возбудил ничьего удивления: все полагали, что он находится на асиенде дель-Райо. Тотчас после того, как его тюки перенесли на лодки, он вышел тем же подземным ходом и уехал из Панамы, забрав с собой мулов с двумя доверенными погонщиками.
Спустя два дня, часа в четыре пополудни, в город прибыл Прекрасный Лоран. Не имея повода прятаться, он открыто въехал в Панаму, остановился на мгновение у своего дома и в сопровождении двух вооруженных слуг проводил донью Линду к отцу.
Девушка, всегда веселая и оживленная, на этот раз казалась грустной и задумчивой; она была бледна и дрожала.
- Вы нездоровы, сеньорита? - с участием спросил капитан. - Я напрасно не попросил вас войти ко мне и немного отдохнуть. Вы, должно быть, утомились от продолжительного переезда?
- Как вы торопитесь избавиться от меня, дон Фернандо! - ответила девушка с улыбкой, исполненной горечи.
Оторопев от такого неожиданного обвинения, молодой человек с живостью поднял на нее глаза и с изумлением воскликнул:
- Я, сеньорита? Как мне вас понимать?!