Психотерапевт покинула палату и энергично зашла в ординаторскую. Здесь оказалось пусто. Жаль, а ей хотелось поговорить с лечащим хирургом, сказать ему о своих впечатлениях от консультированной. Просто теперь придется больше написать в анамнезе. Женщина управилась с этим, назначив традиционные для такого случая лекарства, а потом, недолго посомневавшись, прибавила ноофен и витамины в таблетках. Наконец подчеркнула, что больная сохранила некоторые каналы памяти, а следовательно, по психогенным показателям ей рекомендовано слышать рассказы о своем прошлом, видеться с коллегами, друзьями, что поспособствует ускоренному достижению положительного эффекта. Причем где-то дня за два до того, как разрешить посещения, врач рекомендовала дать ей на ознакомление личные вещи. В комплексе это поможет больной адаптироваться к нынешнему состоянию, а затем начать обратной процесс - восстановление забытого с помощью живого общения.
6
Имя, которое назвала психотерапевт, начало свое восстановительное влияние - оставшись наедине, девушка несколько раз произнесла его по слогам, прислушиваясь, напоминает ли оно ей что-нибудь и что конкретно. Да, оно не было чужим, и это уже хорошо. А конкретика… Нет, не приходила.
Она даже не знала, кем была та девушка, с которой они познакомились в такое роковое время, как эта поездка. Но что-то же ей помнится? Да. Еще до того, как она провалилась в темноту, не ту, что подступала уже на улице, а раньше - ну, значит, до травмы и до аварии, чувствовала какую-то обязанность, дрожащую и радостную. И кажется, была она объята страхом, во всяком случае вот теперь, когда размышляет о тех событиях, то насквозь пронимается именно страхом. И как они оказались на улице? Говорят, что выпали из кабины спустя мгновение после столкновенья. Почему? Значит, кто-то кого-то вытолкал или выволок оттуда. Но их в кабине было всего двое, и живой осталась именно она, причем пребывала в беспамятстве, в таком, что могла только двигаться, больше ничего. Ею, безусловно, владело что-то более высокое, чем стремление к жизни, что-то, чем она была проникнута глубже, чем инстинктом самосохранения. Поэтому самопроизвольно совершила слабую попытку изменить положение, которое тогда сложилось. Спасалась или спасала? Убегала или, наоборот, спешила к кому-то на помощь?
Слышится ее собственный плач над погибшей… Тогда она еще все знала - плакала недаром, знала по кому! Вероятно, не сама травма, а понимание этой сверхчеловеческой потери доконало ее и привело к тому, что сознание отказалось воспринимать действительность, поэтому избегает любой ретроспекции, лишь бы не сравнивать, что было и что есть сейчас. Вернее: что было и чего не стало. Вот бы получить хоть какой-то знак о себе той, уходящей вдаль, бывшей…
Девушка вспомнила слова врача-психотерапевта, что через несколько дней разрешат ее посещать. К чему она больше стремится: чтобы ее узнавали или чтобы отказались узнавать? Почему-то ей это небезразлично! Но почему такое вообще приходит в голову? Проблема типа "или". Она ощущала, что когда-то была хорошим знатоком таких проблем, где были сомнения и выбор: или. Так вот, в таком случае лучше пойти по третьей дорожке: повернуть события так, чтобы самой выбирать узнавать или нет тех, кто придет ее навестить. А то и вообще контролировать посещения. Да, надо быстрее выздоравливать, дорогая, нечего здесь разлеживаться!
А получить знак от самой себя вполне возможно. Это очень просто. Ведь при ней должны были быть какие-то вещи, иначе откуда врачи знают ее имя.
Девушка нажала кнопку вызова медсестры. Та появилась минут через десять.
- Что случилось? - и, увидев, что пациентка улыбается с извиняющимся видом, дала волю раздражению: - Насело какое-то нетерпение среди рабочего дня или как?
- Да, именно или как, - чрезвычайно мило и непосредственно подтвердила больная, будто совсем не замечая недовольства медсестры, чем нейтрализовала и досаду, и неучтивость. И очень непосредственно, по-детски созналась: - Я хочу увидеть свои вещи. Психоаналитик сказала, что мне это полезно. Вы можете выполнить мою приватную просьбу и принести их из хранилища? Очень прошу как лучшую девушку в этих стенах!
Пристыженная этим чрезвычайно доверчивым тоном, "лучшая девушка в этих стенах" поколебалась, но уже было видно, что только для видимости.
- Немного не вовремя, у нас много работы, - пробубнила она, а потом, будто спохватившись, спросила: - А вы уже видели себя в зеркало?
- Себя? В зеркало? - озабоченно переспросила больная. - Почему это вас беспокоит? А-а, некрасивые бинты, синяки на физии… Подожди, подруга, итак: некрасивые бинты, синяки на лице… - промолвила уже без шуток и официального обращения на "вы".
Недавно такое уже где-то было. Такое у нее было… Да, да, со швами, спрятанными под косынкой или прической, надо было что-то делать: или идти к бабке-травнице, или ехать на море. Девушка растерялась и помрачнела, что-то выныривало из омутов ее памяти и снова туда проваливалось, и так быстро, что она не успевала ухватить те мысли или образы, хоть бы на миг за кончик хвоста.
- Ты обиделась? - участливо наклонилась к ней медсестра, изменяя отношение к больной на доброжелательное и дружеское. - Не сокрушайся, хотя, к сожалению, проблемы с лицом у тех, кто попадает в наше отделение черепно-мозговых травм, не редкость. Но ты осталась живой! Это главное. А при выписке здесь порекомендуют лучших пластических хирургов, которые тебе запросто помогут.
- Нет, все хорошо. Как тебя зовут?
- Лидия Антоновна, тебе можно - просто Лида, - отрекомендовалась медсестра.
- Ну а мое имя здесь все лучше меня знают. Да? - Лида неловко улыбнулась, пожала плечом, дескать, приходится. Пациентка продолжила: - Принеси мои вещи, Лида, - в ее голосе звенело что-то такое привлекательное и вместе с тем настойчивое, что не позволяло отказать в просьбе и в случае камнепада. - Ведь хранилище под вечер закроется, да?
- Сейчас принесу, но предупреждаю - персонал отделения не несет ответственности за сохранность вещей, находящихся в палате.
- А что, были случаи? Я же здесь одна!
- Но на днях тебя переведут в общую палату.
- Не волнуйся, - бодро сказала больная. - Что-то сообразим.
* * *
Просмотр дорожной сумки не произвел на больную значительного впечатления, она увидела там подержанные вещи и совсем новые, только что купленные, но это ничего не прибавило к сведениям о прошлом. Ни как носила их, ни как покупала - она не помнила. Очень смутно ей виделось, словно со стороны, как она их примеряла, но нет, как ни старалась, как ни насиловала воображение, однако ничего конкретного на его фоне не прорисовалось. Зато вспомнилось, и девушка даже задрожала от этого, что уезжала откуда-то спешно, в нервном смятении. Почему? Что происходило тогда с ней или вокруг нее? К чему она готовилась?
Взялась за ридикюль, раскрыла его, достала бумаги, свои документы. О! Тут кое-что было. Во-первых, понятно, почему она среагировала на напоминание, невольно вырвавшееся у Лиды, медсестры: пластический хирург, зеркало. Снова всего лишь на уровне ощущений восстановились в ней переживания о красных шрамах и своя озабоченность этим. Оказывается, в ее жизни уже была пластическая операция. А вот и справка о пребывании в клинике, выписка из истории болезни, рекомендации участковому терапевту о дальнейшем лечении и наблюдении прооперированной. Значит, она ехала из Киева! А сопоставление дат, проставленных на документах, с датой аварии дало и разгадку о спешке при отъезде со столицы: ее выписали из больницы, и она перед отходом поезда наскоро пробежалась по магазинам, впопыхах делая покупки, - торопилась не опоздать с отъездом.
С особым трепетом девушка открыла новую женскую сумку, довольно объемистую, с которой еще не успела снять ярлык, а лишь завернула его вовнутрь так, чтобы сверху не болтался. Там лежал кошелек с довольно значительной суммой денег и два пустых футляра из-под часов марки Parrelet. Интересно, почему два? Она подняла руку, взглянула на часы, которые успела надеть, так как их снимали перед операцией. Ага, тоже той же марки, с черным циферблатом. А другие какими должны были быть? Она изучила оба технических паспорта, отложила тот, что относился к ее часам. Открыла другой, посмотрела на цветную фотографию - здесь были изображены часы с белым циферблатом.
И будто в кино увидела кадры: бульвар какого-то города, скамейка напротив трамвайной остановки, две девушки сидят на ней. Вынырнул в памяти и диалог. "Выбирай, какие тебе больше нравятся" - сказала одна из них, когда они осмотрели друг друга и наговорили комплиментов. "Ой, я растерялась! - воскликнула другая. - А ты чем руководствовалась, выбирая такие цвета?" "Честно говоря, я взяла, какие были. Нет, там были еще розовые и сиреневые. Но такие часы под любую одежду не наденешь. А эти цвета универсальные". Девушка, которой предложили выбирать, нерешительно показала, на то, что ей больше понравилось, а ее подруга одобрительно кивнула головой. "Молодец. Понимаешь, - объясняла она подруге, закрепляя часы на ее запястье, - здесь совпали два важных события, очень важных". А дальше снова все затянулось туманом. Получается, это была она с какой-то девушкой? И кто из них - та девушка?
Чем больше вопросов задавала себе больная, тем больше находила ответов, вопреки инерции амнезии, свившей в ней свое гнездо. Девушка поняла, что ощущения, а еще воображение - это ее соратники. И она не щадила их, эксплуатировала и подгоняла, принуждала работать в шаткой среде исчезнувшего, отшумевшего недавно времени. Недавнее прошлое слегка покачивалось в мглистом сумраке и медленно отъезжало от нее вдаль, но при этом все же обретало некую четкость. Ее соратники кое-что подсказывали ей с той обложной беспросветности, проникали в щели истекших дней и добывали оттуда мизансцены событий или отражения настроений, эмоционального состояния, или образы людей, с чего холодным осознанием прочитывалась правдивая история ее жизни. В итоге она все вспомнила и подготовилась к будущему.
Долго сидела больная под окном, наблюдала ветер и то, как качались сиреневые ветки на кустах, как почти на глазах раскрывались почки каштанов, выпуская в мир хлипкую листву, как ворковали и ходили по подоконнику голуби и что-то собирали на земле скворцы, как высоко в небе плыли облака, изредка дерзко перекрывая лик светила. Между двойными рамами окон проснулась согретая солнцем муха и тыкалась во все стороны, билась о стекло, трепетно стремясь попасть на волю. Загуляли на солнце несмелые еще муравьи и куда-то спешили по оконным откосам, преграждая друг другу дорогу, будто просто разминали ноги перед длинными старательными гонками за продолжение своего рода. Вдруг, откуда ни возьмись, на глаза девушке попалась белка: села на рыхлой, волглой сосновой ветке и засмотрелась в окно, при этом ловко грызя персиковую косточку, подобранную где-то внизу под перетлевшей за зиму листвой.
Все кругом восстанавливалось и готовилось к новой жизни, вернее, к повторению еще одной ее спирали. А разве не то же дано человеку? Не каждому, к сожалению. Или к счастью? Иногда стекаются обстоятельства и подводят выбранного счастливца к новой точке бифуркации, точке ветвления, будто приглашают - или предлагают и даже вынуждают! - все повторить сначала: сделать собственный осознанный выбор и пойти новой дорогой, может, нисколько не подобной прежней. Это есть шанс прожить еще один круг жизни, избежав теперь совершенных прежде ошибок и найдя потерянное когда-то призвание или большую любовь - ту цель, которая не лежала на тропах уже преодоленного круга, сколько бы по ним ни идти. Вот так случилось и с ней, она должна выбрать: возвращаться к прошлой жизни или попробовать осилить другую. Такой шанс больше не повторится, потому что и за всю жизнь он не каждому падает к ногам. Так как? Что делать дальше?
Все - обреченное. И я обречена
Под кожу втягивать прохладную звезду,
И душный пот земли, и желтый мир заката…
Странно, что сейчас она вспомнила эти стихи Сергея Чухина, прекрасного вологодского поэта. Значит, она интересовалась поэзией? Впрочем, ничего удивительного: юность, ранняя молодость…
Девушка не заметила, как на улице потемнело, как в пропасти неба блеснула первая звезда, за ней несмело мигнула вторая, прорезала мрак третья, и скоро весь купол затеплился белым накалом далеких миров, словно оттуда на землю уставилось множество любознательных беличьих глаз, такие эти огоньки были острые и безмолвные. Она вздохнула, вернулась на кровать и снова потянулась к кнопке вызова медсестры. Та появилась почти сразу, это снова была Лидия.
- О, а ты почему до сих пор здесь? - удивилась больная, разговаривая с медсестрой уже как с доброй приятельницей.
- Я сегодня в ночь дежурю, - ответила Лидия, тяжело приседая на край кровати. - Устала за целый день. Ну, что у тебя? Уже познакомилась со своими вещами, обнюхалась? Расскажи, я возле тебя немного отдохну, а потом пойду уколы на ночь ставить.
- Я кое-что вспомнила, - сказала больная. - Скажи, где сейчас та девушка, что попала со мной в аварию?
- Неизвестно. Наверное, в земле уже. А если ее не забрали родственники, то еще в морге. Ты что, хочешь на нее посмотреть? Лучше откажись от этой затеи - там, говорят, все лицо снесено и утоплено в затылок. Ужас!
- Нет, я не любитель ужасов. Зачем? - девушка отвела глаза в сторону, взвешивая, говорить ли дальше и поймут ли ее. - И долго она там будет оставаться?
- Да откуда же я знаю! Обычно дольше недели не держат. Ты вспомнила ее имя?
- А потом? - пропуская мимо ушей последний вопрос, поинтересовалась больная. - Погребают?
- Ну, если родственников нет и имя не установлено, то да, хоронят в безымянной могиле. Но я же сказала "обычно", то есть если человек умер по понятным причинам. А в данном конкретном случае продолжается следствие, и, наверное, пока оно не закончится, ее будут держать в холодильнике, на всякий случай.
Больная ненадолго засмотрелась на потолок. Тоскливо-экономное освещение палаты не позволяло видеть окружающее достаточно отчетливо и не позволяло заметить тонкие изменения в выражении ее лица. Поэтому приглашенная сюда медсестра, больше поглощенная своими заботами, продолжала беззаботно потирать руки и покачивать свободной ногой, отдыхая от целодневной беготни и суеты, и не замечала взлохмаченных настроений пациентки. Ей было невдомек, что ту может беспокоить что-то другое, кроме собственного здоровья, которое, кажется, стабильно пошло на улучшение. Она вкусно зевнула, без стеснения клацнула челюстями, затем тряхнула головой, прогоняя сонливость.
- Еще что-то? - спросила на удивление услужливо: - Потому что мне надо бежать дальше.
- Ты очень внимательна, - безучастно ответила больная. - У тебя есть под рукой телефонный справочник? Пожалуйста, позвони завтра в школу, попроси, чтобы ко мне как можно скорее приехала Тамара Трубич. Сможешь?
- А то нет! Да я прямо сейчас ей и позвоню, домой.
- Ты ее знаешь? - изумленно округлила глаза больная. - Откуда?
- По роддому. Я когда-то работала там, так что полрайона женщин помню. Ну и твою Трубич тоже. Тем более что часто вижу ее фамилию под стихами в районной газете. Поэтесса! Это твоя подруга?
- Коллега, - сдержанно уточнила больная, почувствовав в слове "поэтесса" иронию. - Но… я никак не припомню ее отчество, - мрачно созналась она.
- Михайловна, - Лидия Антоновна успокоительно похлопала больную по руке, лежащей поверх одеяла. - Все будет хорошо, - сказала она и побежала по своим делам.
* * *
С утра в отделении поднялась особенная суета, шум-гам и нервозная беготня с непременным стуком женских каблуков, как всегда бывало в выписной день - а значит, и в день большого заселения новых плановых больных, поступающих на освобождающиеся места.
Обход начался сразу вслед за короткой пятиминуткой и продолжался дольше обычного - шло основательное обсуждение и подведение итогов по лечению выздоровевших. Эти счастливчики, выписывающиеся домой, оживившиеся на глазах, что-то выясняли с кастеляншей и со старшей медсестрой, ждали, когда им сделают выписки из анамнезов для дальнейшего амбулаторного лечения.
А те, кто только поступал сюда, сначала пугливо жались по коридорам, а после обретения места отрешенно сидели на кроватях и так жадно ждали визита лечащего врача, что их нетерпение зависало над другими и давило, как пасмурная погода.
Травмированную в аварии девушку решением консилиума - в составе ведущего хирурга, заведующего отделением и дежурной медсестры - выписали из реанимационной палаты и перевели в другую, общую, или, как начали называть эти палаты в последнее время, в реабилитационную, хотя до настоящей реабилитации больным, здесь довершавшим лечение, было далеко.
Ей повезло - попала к женщинам хоть и пожилым, но находящимся в сравнительно бодром состоянии. Их здесь было трое, девушка с амнезией - четвертая. Одна из женщин перенесла трепанацию черепа по поводу воспаления среднего уха и уже повеселела, избавившись от болей. Второй женщине удалили зуб мудрости, никак не прорезающийся наружу, потому что рос он под десной в поперечном направлении, причем в сторону сочленения челюстей. Этот зуб заклинивал ей челюсти и мешал не только есть, но и говорить, с болью реагируя на любые ее попытки сделать это - бывает же такое. А третья пациентка имела незначительную бытовую травму черепа в надвисочной области.
В палате царило хорошее настроение, звучали шутки, и непременно какая-то из женщин звонким шепотом исповедовалась другим о себе, начиная с тех пор, когда еще металась на пупочной привязи в своем утробном водохранилище, окруженная уютной тьмой.
- Очень приятно, - хором ответили они, когда новенькая пациентка, войдя сюда, поздоровалась и назвала свое имя; вслед за этим ее тут принялись обследовать откровенными прилипчивыми взглядами без слов.
Сколько в воцарившемся молчании было деликатности! А воспитанности! Старожилы палаты, конечно, слышали об аварии и об амнезии и просто горели желанием поглядеть, воочию, на такой редкий случай, так что деликатность и воспитанность им дорого обходились. Это сравнимо только с ценой свободы для заключенной в клетке певчей птицы. Женщинам от чрезмерного сердоболия даже хотелось внести свою лепту в восстановление памяти больной и вписать свои имена в анналы этого дела.
Минут через десять, едва девушка успела освоиться в новой палате, к ней впустили Тамару Михайловну, незамедлительно приехавшую после уроков на зов подруги.
- Та-анечка! - Тамара Михайловна переступила порог палаты и решительно направилась именно к травмированной девушке, удивив ее этим сначала. Но потом она поняла, что по возрасту больше остальных походит на роль той девушки, которую коллеги знали до пластической операции. Так вот, учительница могла проявить элементарную вежливость. Или нет? Или она узнала свою подругу? - Как ты себя чувствуешь, Танечка?
- Узнала? - несмело пролепетала больная. - Скажи честно, Тамара.