Г-жа Гюло была дама с амбициями, ставившая своего зятя на одну доску с Бонапартом и считавшая, что ее дочь должна занимать то же положение, что и Жозефина. Ее материнская любовь выражалась в вечных жалобах и бесконечных претензиях, содержание которых жена передавала мужу. Покой старого римлянина был нарушен, его характер испортился, а дом стал центром оппозиции, так как в нем встречались все недовольные режимом. Каждое деяние первого консула становилось объектом злых насмешек и жестокой критики. Мечтательность и меланхоличность Моро превратились в мрачную озлобленность, предвзятость - в ненависть, а недовольство - в противоборство.
Бонапарт надеялся, что Моро после ареста освободится от влияния своей жены и тещи и вернется к нему.
- Ну как, - спросил он Ренье, - вы приведете его ко мне?
- Нет, генерал, он сказал, что у него нет никакого желания видеть вас.
Бонапарт покосился на министра юстиции и, пожав плечами, проворчал:
- Вот что значит иметь дело с глупцом.
Кого он имел в виду? Ренье решил, что Моро, мы же полагаем, что Бонапарт говорил о Ренье.
Пишегрю также был арестован, но его арест прошел не так гладко, как арест Моро. Как мы помним, Фуше заверил первого консула, что знает, где скрывается Пишегрю. И действительно, благодаря бдительности Лиможца, с тех пор, как Пишегрю приехал в Париж, его ни разу не теряли из виду.
С улицы Аркады он перебрался на улицу Шайо, а когда ему пришлось покинуть улицу Шайо, Костер де Сен-Виктор спрятал его у своей давней подруги красавицы Аврелии де Сент-Амур, где он находился в относительной безопасности. Но это убежище Алкивиада противоречило строгим принципам Пишегрю, и он воспользовался гостеприимством своего бывшего камердинера. Некоторые утверждают, что это был его бывший адъютант, но нам хочется думать, что генерала предал его слуга. Пишегрю оставил улицу Колонн, где жила прекрасная куртизанка, и переехал на улицу Шабане.
И тут Фуше потерял его на целых два дня.
Затем нашел снова. Пятнадцать безмятежных дней провел Пишегрю в новом убежище, и двенадцать из них Фуше не спускал с него глаз.
Накануне ареста Моро человек лет пятидесяти, по фамилии Леблан, потребовал встречи с самим генералом Мюратом.
Зять Бонапарта, так вовремя подставивший ему плечо 18 брюмера, в то время, как мы помним, был уже губернатором Парижа, сменив на этом посту легкомысленного Жюно.
Мюрат, по уши увязший в делах, сначала отказался принять неизвестного просителя, но имя Пишегрю распахнуло перед ним все двери.
- Господин губернатор, - сказал Леблан, - я пришел, чтобы сдать вам Пишегрю.
- Сдать или продать?
Опустив голову, Леблан уставился в пол.
- Продать, - пробормотал он после минутных колебаний.
- За сколько?
- За сто тысяч франков.
- Друг мой, но это чертовски дорого!
- Генерал, - сказал предатель, посмотрев Мюрату прямо в глаза, - только чертовски большая сумма может окупить подобную подлость.
- Вы немедленно дадите мне его адрес, чтобы я мог арестовать его в любой момент.
- Как только я получу деньги, вы сможете сделать все, что захотите, даже продать мою душу дьяволу, если вам так будет угодно.
- Вам немедленно отсчитают вашу сумму. Где Пишегрю?
- У меня, улица Шабане, дом 5.
- Продиктуйте описание его комнаты.
- Пятый этаж, спальня и кабинет с окнами на улицу, одна дверь выходит прямо на лестничную площадку, другая ведет в кухню. У меня есть дубликаты ключей, моя служанка проведет ваших людей. Хочу предупредить, у Пишегрю под подушкой всегда лежат пара двуствольных пистолетов и кинжал.
Прочитав запись, Мюрат приказал Леблану поставить под ней свою подпись.
- За ваши сто тысяч франков я мог бы к вам придраться, - сказал Мюрат, - вы ведь знаете закон против укрывателей преступников. Почему вы не выдали Пишегрю сразу, чего вы ждали целых две недели?
- Я не знал, что его ищут. Он представился мне как эмигрант, приехавший во Францию, чтобы добиться своего исключения из списков изгнанников. И только вчера я понял, что у него совсем другая цель. Я решил услужить властям, и к тому же, - предатель снова потупился, - я ведь беден.
- Зато теперь вы богаты, - Мюрат отодвинул от себя банкноты и свертки червонцев. - Пусть эти деньги принесут вам счастье, хотя я в этом сильно сомневаюсь.
Не прошло после ухода Леблана и часа, как Мюрату доложили, что приехал Фуше. Мюрат пользовался доверием Бонапарта и знал, что Фуше является истинным префектом полиции.
- Генерал, - сказал ему Фуше, - вы только что выбросили сто тысяч франков на ветер.
- Каким образом? - изумился Мюрат.
- Дав эту сумму каналье по имени Леблан, который заявил, что Пишегрю живет в его доме.
- Честное слово, мне казалось, что такой секрет стоит этих денег.
- Это слишком дорого, потому что я все знал и ждал только приказа, чтобы арестовать Пишегрю.
- А известны ли вам подробности обстановки, ведь можно наделать ошибок?
- Пятый этаж, - пожал плечами Фуше, - два окна на улицу, две двери, одна на кухню, другая на лестницу, два пистолета и один кинжал под подушкой. Пишегрю будет в Тампле, как только вы пожелаете.
- Надо это сделать завтра. Завтра арестуют и Моро.
- Хорошо, - кивнул Фуше, - значит, завтра в четыре часа утра. Но, поскольку первый консул поручил это дело мне, я хотел бы сам довести его до конца.
- Прекрасно, - ответил Мюрат.
На следующее утро между четырьмя и пятью часами комиссар полиции Комменж, два инспектора и четыре жандарма, получив все инструкции, отправились на улицу Шабане, дом 5. Фуше отобрал самых смелых и сильных полицейских, так как все знали, что Пишегрю просто так не сдастся.
Они тихо разбудили привратника, объяснили ему цель своего прихода и попросили позвать служанку Леблана.
Служанка, которую накануне уже предупредили, была полностью одета. Она спустилась, открыла дверь кухни вторым ключом и провела комиссара и агентов в спальню Пишегрю.
Генерал спал. Шесть полицейских разом набросились на него. Он вскочил, отбросил двоих, сунул руку под подушку, чтобы достать оружие, но его пистолеты и кинжал уже были в руках врагов.
Пишегрю в одной рубашке боролся с тремя жандармами. Четвертый нанес ему удар саблей по ногам, и генерал упал как подкошенный. Один из нападавших наступил сапогом на его лицо, но почти тут же истошно закричал: Пишегрю зубами отодрал ему каблук и часть пятки. Трое жандармов опутали его веревками и затянули их с помощью специальных вертушек.
- Сдаюсь! - прохрипел Пишегрю. - Оставьте меня!
Его завернули в одеяло и бросили в фиакр.
У заставы Сержантов комиссару полиции показалось, что Пишегрю не дышит. Он велел двум агентам, сидевшим с ними в фиакре, ослабить путы. И вовремя: еще немного - и Пишегрю мог умереть.
Одни из агентов тем временем отправился к первому консулу с бумагами, найденными в квартире Пишегрю.
Пишегрю внесли в кабинет г-на Реаля и положили на пол. Реаль попытался допросить его, и протокол этого первого допроса донес до нас Марко Сент-Илер. Он прекрасно отражает состояние Пишегрю.
- Ваша фамилия? - спросил государственный советник.
- Даже если бы вы не знали моей фамилии, - ответил Пишегрю, - вы бы согласились, что не мне вам ее сообщать.
- Вы знакомы с Жоржем?
- Нет.
- Откуда вы прибыли?
- Из Англии.
- Где вы высадились на берег?
- Где смог, там и высадился.
- Как вы добрались до Парижа?
- В экипаже.
- С кем?
- Сам с собой.
- Вы знакомы с Моро?
- Да, это он очернил меня перед Директорией.
- Вы встречались с ним в Париже?
- Если бы мы встретились, то только со шпагами в руках.
- Вы знаете, кто я?
- Конечно.
- Я много слышал о вас и всегда отдавал должное вашим талантам военного.
- Вы мне льстите.
- Сейчас вам сделают перевязку.
- Не стоит. Лучше поскорей расстреляйте меня.
- Какое имя вам дали при крещении?
- Это было так давно, что я уже не помню.
- Разве вас не называли иногда Шарлем?
- Это имя дали мне вы в тех подложных письмах, которые вы сами же сочинили. В общем, хватит, я больше не стану отвечать на эти оскорбительные вопросы.
И Пишегрю в самом деле замолчал.
В кабинет Реаля доставили его белье и одежду, взятые в его спальне. Один из дежурных помог ему одеться. И когда Пишегрю вошел в двери Тампля, на нем был коричневый сюртук, черный шелковый галстук и сапоги с отворотами. Узкие панталоны топорщились на бинтах, которыми перевязали сабельные раны на его голенях и бедрах. Окровавленный белый платок стягивал кисть.
Закончив допрос, г-н Реаль поспешил в Тюильри. Бумаги Пишегрю были уже у Бонапарта, но в ту минуту, когда Реаль вошел в его кабинет, он читал предложения Пишегрю по очистке воды и воздуха во Французской Гвиане. Во время своего пребывания в Синнамари он делал заметки, а в Англии, как опытный специалист, составил подробный меморандум. В конце он писал, что, судя по всему, достаточно будет двенадцати-четырнадцати миллионов, чтобы добиться приемлемых результатов.
Этот меморандум потряс Бонапарта: он едва слышал рассказ Реаля об аресте и допросе Пишегрю. Когда советник закончил, первый консул протянул ему прочитанный документ.
- Прочтите это, - велел Бонапарт.
- Что это?
- Это работа невинного человека, который, как иногда случается, оказался втянут в преступление. Вдали от Франции, вместо того чтобы думать о мести, он мечтал о славе и процветании своей отчизны.
- А, - промолвил Реаль, бросив взгляд на бумаги, - это какой-то доклад о Гвиане и способах оздоровления наших земель.
- Вы знаете, кто его автор?
- Нет, он здесь не указан.
- Так вот, это Пишегрю. Будьте с ним вежливы, говорите с ним, как подобает говорить с человеком его положения, постарайтесь завоевать его доверие, заведите речь о Гвиане и Синнамари. Я близок к тому, чтобы отправить его туда губернатором и дать ему кредит на десять-двенадцать миллионов, чтобы он реализовал свои замыслы.
И Бонапарт оставил Реаля, совершенно ошарашенного решением первого консула относительно человека, заслужившего смертный приговор.
Пишегрю из двух противников был более опасным, но он утратил уже часть своей популярности. Вот почему Бонапарт относился к нему с меньшим недоверием, чем к Моро, пользовавшемуся огромным влиянием. Желая завоевать общественное мнение, Бонапарт решил быть великодушным с обоими: помиловать Моро и наградить Пишегрю. А потом он мог бы расправиться с остальными врагами, уже не придавая значения никаким шептунам.
XXXVI
ЖОРЖ
На свободе остался только Кадудаль.
Приберегали ли его напоследок, чтобы прочие успели себя скомпрометировать, или же он просто был изворотливее и хитрее других? Или же он был лучше осведомлен? Или располагал большими деньгами и какими-то другими, особыми средствами?
В любом случае после ареста Моро и Пишегрю не было никакого смысла и дальше играть с ним в кошки-мышки. Поэтому Фуше бросил все свои силы, чтобы схватить Жоржа. Но тот, как одаренный зодчий, заготовил в дюжине домов тайники, которые без подробных указаний невозможно было обнаружить. Много раз Фуше казалось, что он напал на его след, но, несмотря ни на что, Жорж ускользал из его сетей. Всегда вооруженный до зубов, с карманами, полными золота, он ложился спать, не раздеваясь, и, ворвавшись в первую же дверь первого попавшегося дома, с помощью уговоров, денег или угроз находил себе убежище. Два или три таких случая вошли в легенду.
Однажды в конце февраля целая свора полицейских, выследивших его, заставила Жоржа срочно оставить дом, в котором он скрывался. Как олень, преследуемый лаем собак, мчится к озеру, так Жорж бросился к бульвару в предместье Сен-Дени. Увидев на освещенной вывеске надпись: "Гильбар, дантист-хирург", он позвонил, вошел в открывшуюся дверь и тут же закрыл ее за собой. Затем он устремился вверх по лестнице, сказав консьержу, что идет к г-ну Гильбару, но на полпути столкнулся со спускавшейся вниз служанкой. Та, увидев человека, закутанного в шинель и рвущегося наверх, приняла его за вора и от страха чуть не закричала.
Жорж быстро достал из кармана платок и прижал его к щеке.
- Доктор принимает, сударыня? - со стоном спросил Жорж.
- Нет, сударь! - ответила горничная.
- Где же он?
- Спит. Черт возьми, уже полночь, давно пора спать.
- Он поднимется из сострадания к человеку.
- Даже сострадательные люди спят, как все остальные.
- Да, но они встают, когда взывают к их сердцу.
- У вас болят зубы?
- Скажите ему, что я умираю.
- Может, надо вырвать несколько зубов?
- Боюсь, что всю челюсть.
- Тогда другое дело. Но предупреждаю, доктор берет не меньше луи за один зуб.
- Два луи, если потребуется.
Служанка провела Жоржа в кабинет, зажгла две свечи у кресла и пошла в спальню. Вернувшись через две минуты, она сказала:
- Доктор сейчас будет.
И действительно, врач не заставил себя ждать.
- Дорогой доктор, - вскричал Жорж, - скорее, я уже не в силах терпеть!
- Я уже здесь, не волнуйтесь, - успокоил его доктор. - Садитесь в это кресло… Так, хорошо… Какой зуб у вас болит?
- Какой зуб? О, черт!
- Да, да, какой?
- Посмотрите сами.
Жорж открыл рот, и г-н Гильбар увидел настоящий ларец с тридцатью двумя жемчужинами.
- О! О! - от изумления доктор потерял дар речи. - Какие зубы! И где же тот, что болит?
- Это что-то вроде невралгии, доктор, поищите, пожалуйста.
- С какой стороны?
- С правой.
- Вы шутите, тут нечего искать, все зубы совершенно здоровы.
- Так вы думаете, я ради своего удовольствия прошу вас вырвать мне зуб? Странное, однако, развлечение!
- Хорошо, покажите, какой зуб я должен удалить?
- Вот, - Жорж указал на первый коренной зуб. - Тащите этот.
- Вы уверены?
- Абсолютно, и, пожалуйста, поторопитесь.
- Однако, сударь, уверяю вас…
- Мне кажется, - нахмурил брови Жорж, - я имею право избавиться от зуба, который мешает мне жить.
Жорж слегка приподнялся, и доктор заметил два пистолетных ствола и богато украшенную рукоять кинжала. Решив, что такому человеку нельзя ни в чем отказать, доктор захватил зуб ключом, надавил и вытащил его.
Жорж не издал ни звука. Он взял стакан, капнул туда несколько капель эликсира и наивежливейшим тоном произнес:
- Сударь, у вас самая легкая и в то же время самая крепкая рука на свете. Но позвольте вам заметить, метод английских дантистов нравится мне больше.
Он прополоскал рот и сплюнул в тазик.
- И чем же английский метод лучше?
- Англичане дерут зубы клещами, они просто тянут снизу вверх, не расшатывая больной зуб. Вы, французы, давите со всей силы, и корень зуба проворачивается - это очень больно.
- Судя по вашему поведению, вам не было больно.
- Это потому, что я очень хорошо владею собой.
- Вы француз?
- Нет, бретонец.
И Жорж положил два луи на камин.
Кадудаль ждал с улицы условного сигнала, ему должны были сообщить, что путь свободен, и потому хотел выиграть время. Со своей стороны, доктор Гильбар никак не хотел вызвать недовольство своего вооруженного пациента и потому делал вид, что находит весьма любопытными самые ничтожные темы для беседы. Но наконец раздался свист, которого дожидался Жорж. Он тут же встал, горячо пожал руку доктору и быстро спустился к выходу.
Доктор остался один, не в силах понять, что произошло и с кем он имел дело - с сумасшедшим или с грабителем. И только на следующий день, когда к нему явился полицейский и дал описание Жоржа, след которого затерялся в районе его дома, доктор понял, с кем он столкнулся.
Читая описание, он наткнулся на фразу: "Сочные губы и тридцать два зуба". Доктор прервал чтение и заявил:
- Здесь ошибка! У него уже не тридцать два зуба.
- С каких это пор? - удивился агент.
- С тех пор, - пояснил г-н Гильбар, - как вчера вечером я вырвал ему один зуб.
Спустя два дня после этого происшествия, которое, как я уже сказал, вошло в полицейские анналы, были схвачены два самых важных сообщника Кадудаля.
История, которую мы вам сейчас предложим, не является ни легендой, сочиненной полицией, ни судейским анекдотом.
На борту первого парохода, которым я путешествовал из Генуи в Марсель, мне довелось познакомиться с маркизом де Ривьером. За приятной беседой мы сблизились, но в тот момент, когда он начал рассказ о своем аресте, я страшно мучался от морской болезни. И странная вещь: его дрожащий голос, неотступно звучавший посреди моих невыносимых страданий, казалось, ввинчивался в мой мозг. Он умолк, только когда заметил, какие неслыханные усилия я делаю, чтобы слушать его и в то же время скрыть свои мучения. В результате воспоминания об этом разговоре и моих муках и через сорок лет так свежи, как будто все это случилось только вчера.
Г-н де Ривьер и г-н Жюль де Полиньяк были связаны той античной дружбой, которую может разорвать одна лишь смерть. Они состояли в одном заговоре и вместе приехали в Париж, умереть они рассчитывали тоже вместе.
Охота на них началась после ареста Моро и Пишегрю. Оказавшись на улице, они решили попросить убежища у графа Александра де Лаборда, своего ровесника, принадлежавшего к финансовой аристократии и легко уживавшегося с правлением первого консула. У него был свой особняк на улице Артуа, неподалеку от улицы Шоссе-д'Антен.