– Он умеет бегать, и мы знаем, что он может убивать людей, но сможет ли он подстрелить хеншо? – спросил сержант.
Хеншо по-шангански значит "сокол", и за последние пять дней Шон часто слышал, как они произносили это слово, каждый раз озабоченно поглядывая на небо. Сейчас, при очередном упоминании о птице, они непроизвольно посмотрели вверх с испуганным выражением на лицах.
– Так полагает генерал Чайна, – продолжал сержант. – Но кто знает, кто знает?
К тому моменту Шон уже понял, что ему ничто не угрожает. Он сумеет получить чуточку больше свободы и добьется этого, победив в состязании на выносливость.
Во время следующей пробежки Шон начал ускорять темп. Вместо того чтобы бежать, как обычно, в двух шагах позади сержанта, возглавляющего колонну, он приблизился настолько, что наступал ему на пятки, чуть ли не касаясь его с каждым шагом, нарочно усиливая дыхание, так что сержант чувствовал его своей толстой потной спиной. Он инстинктивно прибавил шагу, но Шон снова нагнал его, держась близко – слишком близко – и то и дело толкаясь.
Сержант раздраженно взглянул через плечо, и Шон ухмыльнулся, дыша ему в лицо. Глаза сержанта слегка сузились, как только он понял, что происходит, и, ухмыльнувшись в ответ, перешел с рыси на бег.
– Так-то, дружок, – по-английски пробормотал Шон. – Посмотрим, кто будет вилять хвостом!
Колонна осталась позади. Сержант резко приказал им догонять, и они побежали с убийственной скоростью. Через час за ними поспевало только трое, остальные затерялись где-то позади. За спиной остались мили лесного покрова, а впереди тропинка взбиралась на крутой склон, ведущий к гребню очередного плато.
Шон постепенно продвигался вперед, пока не поравнялся с высоким сержантом, но когда пробовал его обогнать, тот не отставал. Склон был таким крутым, что тропинка резко петляла. Сержант вырвался вперед на первом повороте, но Шон обогнал его на прямой.
Они бежали со всех ног, поочередно обгоняя друг друга, а третий выбыл еще перед тем, как они пробежали полдороги по склону холма. Пот лил с них ручьями, дыхание со свистом вырывалось из груди. Вдруг Шон свернул с тропинки, срезая путь, карабкаясь прямо вверх, и вернулся на нее, оказавшись на пятьдесят футов впереди шангана. Увидев эту хитрость, тот закричал от ярости и срезал следующий поворот. Теперь оба покинули тропу и бежали прямо по крутому склону, перепрыгивая через корни и булыжники, словно две антилопы куду.
Шон взбежал на гребень в трех футах впереди сержанта и бросился на твердую землю, перекатившись на спину и глотая воздух. Сержант, задыхаясь, упал позади него. Через минуту Шон с трудом сел, и они с благоговением уставились друг на друга.
Тогда Шон расхохотался. Это был грубый болезненный смех, похожий на кашель, но через мгновение шанган смеялся вместе с ним, хотя каждый взрыв смеха был равносилен агонии. Их смех усиливался по мере того, как легкие возобновляли свою функцию, и когда остальные наконец добрались до гребня холма, они все еще сидели в траве возле тропинки и хохотали друг над другом как сумасшедшие.
Когда час спустя они возобновили свой бег, сержант оставил бесконечную тропу и уверенно и целенаправленно повел колонну на запад.
Шон понял, что состязание закончилось.
* * *
Еще не стемнело, когда они достигли наконец линии постоянных оборонительных сооружений РЕНАМО. Они тянулись по берегу широкой, но медленной реки, текущей между песчаными отмелями и круглыми окатанными валунами. Блиндажи и траншеи, облицованные бревнами и мешками с песком, были тщательно замаскированы от возможных воздушных атак. Там были минометы и тяжелые пулеметы, огнем которых простреливалась река и ее северный берег. Шон понял, что укрепления были обширными, и догадался, что они окружали плацдарм, где располагался батальон, а возможно, и дивизия. Когда они перебрались через реку и их пропустили через сторожевые посты, появление Шона с эскортом вызвало всеобщий интерес. Не занятые своими обязанностями партизаны повыходили из блиндажей и столпились вокруг них. Его конвоирам, очевидно, нравился тот особый статус, который у них появился благодаря белому пленнику.
Толпа любопытных веселых зевак внезапно раздалась, когда через нее прошел толстый коротконогий офицер в очках. Солдаты отсалютовали ему с театральной торжественностью, на что он ответил, прикоснувшись кончиком тросточки к краю десантного берета.
– Полковник Кортни, – поприветствовал он Шона на довольно сносном английском, – мы были предупреждены о вашем появлении.
Шон с удовольствием отметил, что у РЕНАМО в ходу были те же знаки различия, что и в португальской армии. У этого человека были красные офицерские петлицы и венки майора на погонах. Во времена партизанской войны повстанцы избегали империалистических обычаев и обходились без символов элитных офицерских частей.
– Ночью ты останешься с нами, – сказал майор. – И я надеюсь, что ты будешь нашим гостем за ужином!
Это обращение было столь неожиданным, что даже солдаты, захватившие Шона, были поражены. Сам сержант сопроводил его вниз к реке и даже отыскал кусочек зеленого мыла, чтобы тот мог выстирать камуфляжную куртку и шорты.
Пока белье сушилось на прогреваемой солнцем скале, обнаженный Шон искупался в омуте, а затем с помощью остатков мыла вымыл голову и отмыл лицо от камуфляжного крема и въевшейся грязи. Он не брился с тех пор, как покинул лагерь Чивеве почти две недели назад, и его борода достигла довольно внушительных размеров.
Пленник как следует намылился и оглядел свое тело. На нем не было и следа жира, каждая мышца четко выделялась под загорелой кожей. Со времени окончания войны он никогда еще не был в такой прекрасной форме. Сейчас он был похож на чистокровного скакуна, находящегося в отличном состоянии накануне решающего забега.
Сержант одолжил ему стальную расческу, и он расчесал свои густые, волнистые, почти достигающие плеч и блестящие после мытья волосы. Надев еще не до конца высохшую одежду, он почувствовал прилив сил и уверенность в себе.
Офицерская столовая находилась в простом подземном убежище, лишенном всяческих украшений и излишеств. Мебель в ней была самодельной и грубой. Кроме майора на ужине были капитан и два молодых младших офицера.
Поданная пища не отличалась разнообразием: огромная миска дымящейся похлебки из сушеной на солнце рыбы и чили, жгучее пери-пери (наследство португальских колониалистов) и огромное количество неизменной маисовой каши. Однако это было лучшее из того, что ел Шон с тех пор, как покинул Чивеве.
Но "гвоздем" вечера стал напиток, принесенный майором, – настоящее баночное пиво, причем практически в неограниченном количестве. Этикетки гласили "Кастл бир", а маленькая надпись на дне "Сделано в Южной Африке" указывала на страну, с которой дружило РЕНАМО. Шон как гость предложил тост. Встав и подняв банку пива, он провозгласил:
– За РЕНАМО и народ Мозамбика!
В ответ майор заявил:
– За президента Боту и народ Южной Африки! – Это было хорошим завершением тоста, так как Шон был почетным гостем и происходил с Юга.
В этом обществе он почувствовал себя так спокойно, что впервые за много месяцев смог расслабиться и слегка выпить.
Во времена партизанской войны майор сражался на стороне родезийцев. Он рассказал Шону, что, как и Джоб Бхекани, он был младшим офицером в подразделении африканских родезийских стрелков, элитной черной армии, которая так эффективно воевала и наводила ужас на партизан ЗАНЛА. Без особых усилий Шон мог продолжать разговор и выуживать по крупицам информацию, с которой майор легко расставался по мере опорожнения пивных банок.
Догадки Шона подтверждались. Лагерь находился в северной части группировки РЕНАМО. Укрепления были глубокими и защищенными от воздушных бомбардировок, они тянулись на юг и использовались для нанесения ударов по гарнизонам ФРЕЛИМО, а также служили базой для нападений на железнодорожную линию, соединяющую Бейру на побережье и Хараре, столицу Зимбабве.
Приканчивая первую порцию пива, Шон и майор всерьез обсуждали важность железнодорожного сообщения. Зимбабвийцев с внешним миром связывали только две железнодорожные ветки. Главной была южная, проходящая в Южную Африку от Йоханнесбурга к главным портам – Дурбану и Кейптауну.
Коммунистическое правительство Мугабе ненавидело народ, который для него олицетворял все зло в Африке, народ, который все одиннадцать долгих лет войны поддерживал белый режим Яна Смита. Истеричные заявления Мугабе против южного соседа были непрерывными и, хотя грязная рука апартеида держала его за горло, интуиция подсказывала, что искать спасение следует на востоке, в Мозамбике. Во время этой борьбы за независимость Мугабе получал поддержку от ФРЕЛИМО и от президента Мозамбика Саморы Машела, борьба которого против португальцев за свободу от колониального гнета достигла апогея.
ФРЕЛИМО и коммунисты обеспечили Мугабе наемниками, оружием и полной поддержкой его партизан. Без всяких условий они предложили использовать базы на своей территории, с которых можно было бы осуществлять нападения на Родезию. Естественно, что сейчас он снова обратился к Мозамбику, чтобы избежать ужасного унижения – быть связанным с чудовищем на юге, причем не только связанным, но и полностью зависимым от него в каждом литре топлива и во всем, что обеспечивало выживание страны.
Железнодорожная ветка к порту Бейра в Мозамбикском заливе была естественным выходом из сложившейся ситуации. Конечно, оборудование порта и система основных коммуникаций при африканском социалистическом управлении пришли в совершенный упадок. Решение этого вопроса было простым и легко достижимым – массированная помощь со стороны развитых стран Запада. Как было хорошо известно любому африканскому марксисту, Мугабе мог полностью рассчитывать на это, так как любой отказ можно было представить как откровенную поддержку расизма. Такое страшное обвинение вынудило бы Запад немедленно пойти на уступки. Оценка стоимости работ, требующихся для полной реставрации порта и главной железнодорожной ветки, составила 4 миллиарда долларов. Однако фактические цены в Африке обычно занижались на 100 %, поэтому сумма в 8 миллиардов была более реальной. Пустяк, сумма, не превышающая их таможенные пошлины, вполне приемлемая для Запада плата за удовольствие видеть Мугабе, показывающего нос чудовищу с юга.
На этом пути было только одно препятствие – армия РЕНАМО. Она оседлала эту железнодорожную ветку, атакуя ее почти ежедневно, взрывая мосты и тоннели, разбирая пути и обстреливая составы.
Реальные убытки от этих разрушений давали западным правительствам оправдание для отказа в предоставлении средств, необходимых для доведения железнодорожной ветки до состояния, при котором по ней можно было бы обеспечивать весь импорт и экспорт Зимбабве.
Попытки правительства ФРЕЛИМО оборонять линию были настолько вялыми и неумелыми, что ему были вынуждены помогать сами зимбабвийцы. Более десяти тысяч воинов Мугабе участвовали в отражении атак РЕНАМО на линию. Шон слышал, что цена этих операций для одной из самых слабых в южной Африке экономики Зимбабве составляла миллион долларов в день.
Парадокс был в том, что Мугабе, сам бывший когда-то партизаном, теперь был вынужден стать пассивным стражем металлических конструкций и стационарных укреплений. Он испытывал стыд от полученных пощечин, хотя еще совсем недавно сам их так щедро раздавал.
Посмеявшись над шуткой, Шон и майор РЕНАМО приступили ко второй порции хорошего колониалистского пива. Это означало, что время серьезных разговоров закончилось.
Они весело вспоминали о днях войны в буше, и вскоре выяснилось, что оба участвовали в одном и том же бою при Мавурадонхасе в день, когда было убито сорок шесть партизан, "хорошей бойне", как всегда называли успешные операции. Скауты Шона залегли в засаде в оврагах и у подножия холмов, играя роль щита, в то время как африканские стрелки были сброшены на парашютах в тыл и образовали линию охвата, чтобы отогнать террористов к скаутам.
– Их было так много, что я не знал, кого убить первым, – вспоминал Шон. Они посмеялись и поговорили о других опасных операциях, безумных вылазках, диких охотах и "хороших бойнях".
Они пили за здоровье Яна Смита, за скаутов Баллантайна и Родезийских Африканских стрелков. Оставалось еще много пива, так что они выпили и за Рональда Рейгана, и за Маргарет Тэтчер. Когда список консерваторов закончился, Шон провозгласил:
– Будь проклят Горбачев!
Это было с энтузиазмом поддержано, и майор немедленно ответил:
– Будь прокляты ФРЕЛИМО и Чизано! – Список деятелей левого крыла был длиннее списка консерваторов, но они упорно продолжали проклинать их всех от Нейла Киннока до Тедди Кеннеди и Джесси Джексона.
Когда наконец пришло время прощаться, Шон и майор по-братски обнялись. Шон распихал по всем карманам банки с пивом, так что когда он вернулся к своим шанганским стражам, они встретили его с ликованием, которое не прекращалось, пока он раздавал угощение.
Утром сержант долго тряс его, пока не разбудил, хотя было еще темно. Голова у Шона ужасно болела, а во рту был такой вкус, как будто там ночевала гиена. Это было издержкой отличной физической формы. Реакция тела на злоупотребление алкоголем была соответственно жестокой, похмелье – свирепым, и у него не было ни одной таблетки аспирина, чтобы хоть немного облегчить свои страдания.
Однако к середине дня из него с потом вышли последние капли пива. Их путь лежал на юго-запад, и, пока они бежали, они видели еще много укреплений и огневых точек. Как и говорил майор, все они были тщательно замаскированы. Он видел легкую артиллерию, расположенную за мешками с песком, мортиры в блиндажах и отряды людей, вооруженные гранатометами "РПГ", этим любимым оружием партизан. Все войска, которые он видел, имели хороший боевой настрой, были веселыми, сытыми и хорошо вооруженными. Почти на всех был тигрово-полосатый камуфляж и армейские ботинки на резиновой подошве.
Его провожатые вновь пополнили запасы продовольствия из гарнизонных складов. Маисовая крупа была упакована в двухкилограммовые пакеты с надписью "Премьер милз", огонь они разжигали с помощью спичек "Лайон мэтчиз", мыло марки "Санлайт" и все остальное имело знакомые надписи "Сделано в Южной Африке".
– Почти как дома, – усмехнулся Шон.
Оборонительные укрепления РЕНАМО были расположены в виде концентрических кругов, подобных тем, что разбегаются по поверхности воды, и скоро Шон понял, что они продвигаются к центру. Сначала они прошли то, что, очевидно, было тренировочным лагерем, в котором чернокожие новобранцы – мужчины, женщины и подростки – сидели рядами под соломенными навесами, как ученики в классе. Они смотрели на самодельные классные доски так внимательно, что едва обратили внимание на отряд Шона, пробегавший мимо.
Глядя на эти доски, Шон отметил, что они изучали самые разнообразные дисциплины: от пехотного полевого устава до политической теории.
Пройдя тренировочный лагерь, они попали в место, где располагались подземные укрытия. Шон понял это только тогда, когда они оказались в нескольких метрах от подножия одного из холмов, и он заметил вход в блиндаж.
Они были более искусно сделаны и куда хитрее замаскированы, чем те, мимо которых они проходили в течение дня. Эти укрытия будут незаметны с воздуха и неуязвимы для воздушных бомбардировок. По изменившемуся поведению своих охранников и их более суровому обращению с ним Шон мог судить, что они дошли до места расположения штаба группировки РЕНАМО.
Однако он был удивлен, когда без особых церемоний они свернули в сторону и остановились у входа в один из подземных бункеров. После быстрого обмена репликами шанганский сержант передал Шона охранникам у входа, после чего его подтолкнули по ступенькам вниз в вереницу переходов и галерей, прорытых под землей.
Бункер освещали голые электрические лампочки, а откуда-то издалека доносилось жужжание генератора. Стены были облицованы аккуратно завязанными мешками с песком, а крыша укреплена обтесанными бревнами.
Они вошли в комнату для переговоров. Шон успел заметить, что радиооборудование было довольно сложным и с ним умело обращались. Одну из стен занимала крупномасштабная карта северного и центрального Мозамбика и провинций Замбези и Маника.
Шон тайком изучил карту. В первую очередь он заметил, что гористая территория, на которой расположилась армейская группировка РЕНАМО, называлась Сьерра-да-Горгонгоса, а река, образующая линию обороны, которую они недавно пересекли, – Пандгве. Основная железнодорожная ветка пролегала в тридцати – сорока милях южнее.
Но Шон не успел узнать еще что-либо, потому что его повели по другому короткому коридору, в конце которого находился занавешенный дверной проем.
Его провожатые вежливо попросили разрешения войти. Прозвучал жесткий и властный ответ. Один из охранников подтолкнул Шона, он отвел в сторону занавеску и вошел в комнату.
– Товарищ Чайна, – улыбнулся Шон. – Какой приятный сюрприз!
– Забудьте о таком обращении, полковник Кортни. Обращайтесь ко мне "генерал Чайна" или просто "сэр".
Он сидел за столом в центре землянки, на нем была обычная полосатая военная форма, только украшенная серебряными крылышками десантника и четырьмя рядами разноцветных ленточек. Шея была повязана шелковым платком, а на гвозде за его спиной висели десантный берет и портупея. Рукоять торчащего из кобуры револьвера была отделана слоновой костью.
Генерал Чайна, очевидно, очень серьезно воспринимал свое превращение из марксиста в капиталиста.
– Насколько я понимаю, за последние несколько дней вы успели прийти в себя и симпатизируете РЕНАМО, их союзникам и целям.
Он был как-то слишком доброжелателен, и Шона это беспокоило.
– Откуда вы знаете? – спросил Шон.
– Знаете ли, полковник, у нас все-таки есть радио. Не такие уж мы варвары. – Чайна указал на УКВ-приемник, стоящий на скамье у боковой стены блиндажа. – По-моему, вы провели приятный вечер с майором Такавира.
– А теперь, может, все-таки расскажете, генерал, какого черта вы все это затеяли? Вы похитили граждан двух дружественных могущественных государств – Америки и Южной Африки…
Генерал Чайна движением руки остановил его.
– Пожалуйста, полковник, избавьте меня от ваших оскорблений. Наши люди в Лиссабоне и других местах уже получили жалобы как от американцев, так и от южноафриканцев. Конечно, мы с оскорбленным видом отрицали похищение кого бы то ни было. – Он сделал паузу и мгновение изучал Шона. – Было очень умно с вашей стороны так быстро доставить сообщение в американское посольство, но меньшего я от вас и не ожидал.
Прежде чем Шон успел ответить, он поднял трубку полевого телефона на столе и что-то тихо сказал на языке, в котором Шон узнал португальский, но понять сказанного не смог. Затем, повесив трубку, он выжидающе посмотрел на занавеску у входа. Шон инстинктивно сделал то же самое.