Примерно в миле от того места, где они остановились, разведчики обнаружили пересекающий ветку узкий ручей. Хотя он, в сущности, и представлял собой небольшую лужицу, вокруг него росли густые кусты, которые могли послужить хорошим прикрытием. Обычно кусты бывают вырублены на сотню ярдов от дороги в каждую сторону, но здесь молодой поросли позволили отрасти на высоту примерно по пояс человеку.
– Ну и ленивые же свиньи во ФРЕЛИМО, – пробормотал Шон. – Зато это даст нам хоть какое-то прикрытие. Пройдем по руслу ручья.
Ручей пересекал ветку по бетонной трубе, проложенной под насыпью. В пятидесяти ярдах от трубы располагался пост охраны. Пока Шон наблюдал в бинокль за дорогой, часовой ФРЕЛИМО с автоматом "АК" за спиной прошелся от поста до того места, где под рельсами проходила труба. Он прислонился к перилам и закурил сигарету. Огонек сигареты отмечал его путь, когда тот направился обратно к посту. Шону показалось, что часовой нетвердо держится на ногах, а когда охранник достиг сторожевого поста, до ушей Шона и Матату донеслось негромкое женское хихиканье.
– Да у них там вечеринка, – причмокнул Шон языком.
– Пальмовое вино и джиг-джиг, – с завистью согласился Матату и в лунном свете поднял правую руку, на которой большой палец был зажат между средним и указательным. – Я бы от такого тоже не отказался.
– Грязный развратник, – дернул его за ухо Шон. – Когда мы доберемся до Йоханнесбурга, я добуду тебе самую большую, самую толстую леди, которую только можно будет сдвинуть с места.
Амурные вкусы Матату были притчей во языцех. "Как у шерпа с Эвереста", – обычно говорил при этом Шон.
Вольности, которые позволяла себе охрана дороги, обещали сделать переход линии делом довольно простым. Шон и Матату тихо выбрались из русла ручья и направились туда, где оставили остальных.
Они отсутствовали три часа, и когда приблизились к лагерю, оставалось всего несколько минут до полуночи. В начале оврага Шон остановился, чтобы дать условный сигнал, булькающую трель красношеего козодоя. Ему вовсе не улыбалось, чтобы их подстрелил кто-нибудь из шанганов Альфонсо. Он подождал ответа несколько минут и, не дождавшись, повторил сигнал. В ответ – опять тишина, и вот тогда у него появилось первое тревожное предчувствие.
Вместо того чтобы пойти напрямую, они осторожно обогнули овраг, в лунном свете Матату неожиданно наткнулся на след и немного прошел по нему, тревожно нахмурившись.
– Кто это? Куда шли? – прошептал Шон.
– Много людей. Наши шанганы! – Матату поднял голову и указал на север. – Они ушли, покинули лагерь.
– Ушли? – Шон пришел в замешательство. – Бессмыслица какая-то, если только!.. О Господи! Только не это!
Быстро и тихо он проскользнул к лагерю. Часовые, которых он расставил перед тем, как уйти, исчезли, посты были покинуты. Шон почувствовал, как у него внутри поднимается паника, готовая поглотить его целиком.
– Клодия! – прошептал он, еле сдерживаясь, чтобы не выкрикнуть это имя во весь голос.
Ему хотелось броситься к лагерю и найти ее, но Шон несколько раз глубоко вздохнул и подавил панику.
Он переключил автомат "АКМ" на стрельбу длинными очередями и пополз вперед на животе. Пять шанганов, которых он оставил спящими на дне оврага, исчезли, их снаряжение и оружие тоже исчезли. Он пополз дальше и в слабом свете луны разглядел силуэт носилок Джоба; рядом с ними, как и перед их уходом, лежала завернутая в одеяло Клодия, но невдалеке от нее лежало, распластавшись, еще одно тело. В свете луны он заметил на затылке лежащего темное пятно.
– Кровь!
Шон отбросил всякую осторожность и бросился к Клодии, рухнул рядом с ней на колени и прижал ее к себе.
Пробуждаясь от крепкого сна, она вздрогнула и вскрикнула, начала вырываться из его рук, но затем, поняв, кто это, успокоилась.
– Шон! – выпалила она, все еще не придя в себя ото сна. – Что такое? Что случилось?
– Слава тебе, Господи! – с облегчением пробормотал он. – Я уж думал!.. – Он осторожно усадил ее и подошел к носилкам Джоба. – Джоб, с тобой все в порядке? – Он осторожно потряс его за плечо, тот зашевелился и что-то пробормотал.
Шон вскочил на ноги и подошел туда, где лежал Альфонсо. Он дотронулся до его шеи. Кожа была влажной, но пульс ровный и глубокий.
– Клодия! – крикнул он. – Принеси фонарь!
В свете фонаря он осмотрел ссадину на голове Альфонсо.
– Хорошенький ударчик, – проворчал он.
Хотя кровотечение было небольшим, он приложил к ране тампон и перевязал рану.
– Хорошо еще, что ударили по голове, а то могли бы и серьезно ранить, – мрачно пошутил он.
– Что случилось, Шон? – взволновано спросила Клодия. – Я уснула как убитая и ничего не слышала.
– Тебе повезло, – сказал Шон, завязывая узел на повязке, – а то бы и тебе потребовался такой же уход.
– Что случилось? Где остальные?
– Ушли, – сказал он, – сбежали, дезертировали. Их, очевидно, не вдохновила прогулка, а может быть, и сама цель прогулки. Они приложили Альфонсо по голове и отправились обратно к генералу Чайне.
Клодия изумленно уставилась на него.
– Ты хочешь сказать, что нас осталось только четверо? А все шанганы кроме Альфонсо ушли?
– Именно так, – согласился Шон.
Альфонсо застонал и попробовал дотронуться до повязки. Шон помог ему сесть.
– Шон! – Клодия схватила его за руку, и он повернулся в ее сторону. – Что мы будем делать? – Шон бросил взгляд в сторону носилок. – Что мы будем делать с Джобом? Как мы его понесем? Как мы отсюда выберемся?
– Это, любовь моя, чрезвычайно интересный вопрос, – мрачно согласился Шон. – Все, что я могу тебе сказать, так это то, что завтра к этому времени нашему старому приятелю генералу Чайне станет известно, что мы в бегах, и при этом он будет точно знать, куда мы направляемся.
Она пораженно уставилась на него.
– Что же нам делать?
– Похоже, у нас не такой уж большой выбор, – сказал он. – Для нас еще пока открыта только одна дорога… пойдем туда, куда и шли.
Он помог Альфонсо встать на ноги.
– Это невозможно, – взволнованно прошептала Клодия. – Вы вдвоем не сможете унести носилки.
– В этом ты, конечно, права. Придется придумать что-то другое.
Подойдя с двух сторон, они подняли Джоба с носилок и уложили на одеяло Клодии, затем, в то время как остальные молча наблюдали за ним, Шон начал разбирать стекловолоконные носилки. Пока он этим занимался, из темноты бесшумно возник Матату и тихо что-то прошептал на ухо Шону.
Шон бросил быстрый взгляд в сторону Альфонсо.
– Ты их хорошо обучил. Твои шанганы разошлись в одиннадцати разных направлениях. Если мы бросимся их преследовать, то поймаем одного или двух, но кто-то обязательно дойдет до Чайны и доставит ему приятные новости.
Альфонсо начал проклинать и поносить дезертиров, а в это время Шон объяснял Джобу и Клодии:
– Я хочу использовать нейлоновые ремни для изготовления чего-то наподобие подвесного стула.
Клодия поглядела на него с сомнением.
– Джоб не настолько силен, чтобы сидеть. При движении откроются раны, кровотечение…
Она замолчала, заметив взгляд Шона.
– У тебя есть лучшее предложение? – огрызнулся он, и она только покачала головой.
Шон в два раза увеличил длину тяжелого зеленого полотна, взял ремни от своего "АКМа" и "АК" Альфонсо, чтобы сделать петли.
– Остальное подгоним на ходу, – заверил он, затем взглянул на Клодию. – Вместо того чтобы выискивать трудности, принесла бы хоть какую-то пользу и собрала все снаряжение, которое нам оставили шанганы. Нам надо отобрать то, что мы возьмем с собой.
Он очень быстро отобрал необходимое, оставив все, без чего можно было обойтись.
– Альфонсо и я понесем Джоба. Кроме этого, мы сможем нести только наше оружие и одеяла. Клодия и Матату должны взять медикаменты, фляги с водой и собственные одеяла. Все остальное бросаем здесь.
– А консервы? – спросила Клодия.
– Забудь о них, – резко сказал Шон и принялся прилаживать свой груз.
Он свел все до минимума, прекрасно понимая, что каждый лишний фунт веса уже после первых нескольких миль превратится в десять. Шон даже уговорил Альфонсо оставить "АК" и дал ему вместо этого пистолет, отобранный у русского пилота. Он ограничил себя всего лишь двумя обоймами для собственного "АКМа" и оставил у себя и Альфонсо по две гранаты – по одной разрывной и одной фосфорной.
Чтобы патруль ФРЕЛИМО случайно не обнаружил оставленное снаряжение, они сложили его в кучу, забросали сверху землей и накрыли ветками.
– Отлично, приятель, – сказал Шон Джобу. – Настало время отправляться в путь.
Он взглянул на часы и увидел, что уже без нескольких минут три. Они здорово отстали от графика и теперь, чтобы пересечь железнодорожную ветку, у них оставалось всего несколько часов темноты.
Шон присел на корточки рядом с Джобом и помог тому сесть, затем прочно закрепил его раненую руку на груди.
– А теперь самое трудное, – предупредил он, и они вместе с Альфонсо подняли Джоба на ноги.
Джоб стойко вынес это, не издав не звука, и стоял, поддерживаемый Шоном и Альфонсо.
Шон и Альфонсо надели на себя лямки импровизированного подвесного стула из нейлонового полотна, приподняли Джоба и усадили его в эту люльку. Здоровой рукой Джоб обхватил Шона за плечо, а Шон и Альфонсо взялись за руки у него за спиной, чтобы поддержать раненого.
– Готовы? – спросил Шон.
В ответ Джоб только что-то тихо проворчал, стараясь скрыть, какую боль доставляет ему каждое движение.
– Если вы считаете, что нам сейчас так уж плохо… – жизнерадостно сообщил Шон, – то предлагаю подождать еще пару часов!
Они пошли вдоль оврага по направлению к железнодорожной ветке. Шли медленно, стараясь приспособиться к новому, не совсем удобному способу передвижения, пытаясь придерживать Джоба, чтобы не доставлять ему лишних мучений, но когда они вышли на пересеченную местность, Джоба начало болтать, и он то и дело ударялся о своих носильщиков. Раненый не издавал ни звука, но Шон слышал его тяжелое дыхание прямо над ухом, а когда боль становилась особенно мучительной, Джоб вцеплялся пальцами в плечо Шона.
Они медленно продвигались по обмелевшему руслу ручья по направлению к водосточной трубе, пересекающей железную дорогу. Матату шел в сотнях ярдов впереди и был едва виден в лунном свете. Один раз он просигналил, чтобы отряд остановился, а через несколько минут предложил снова продолжить путь. Клодия шла сзади, отстав шагов на пятьдесят, чтобы в случае обнаружения и вынужденного отступления у нее было хоть какое-то преимущество.
Неся Джоба, Альфонсо и Шон не могли двигаться бесшумно. Однажды они оступились в илистой луже, и в ночной тиши это прозвучало так, словно где-то поблизости купается стадо бегемотов.
Матату первый достиг насыпи и начал делать им отчаянные знаки, чтобы они поторопились. Шон и Альфонсо заковыляли вперед, придавленные к земле весом Джоба, и оказались как раз на открытом месте, когда вверху на насыпи послышался скрип гравия и приглушенные голоса.
Стараясь пригнуться как можно ниже, они неуклюже побежали вперед, добрались до насыпи и укрыли Джоба в темноте тоннеля. Клодия бежала в два раза быстрее и отстала от них всего лишь на несколько ярдов. Шон обернулся и свободной рукой втащил ее из лунного света в благословенную темноту водосточной трубы.
Они прислонились к бетонной стене, пригнувшись под изогнутым сводом и стараясь восстановить дыхание. Все изрядно запыхались, пробираясь через грязь и песок обмелевшего ручья.
Шаги и голоса становились все громче, и наконец идущие остановились прямо у них над головами. По звукам голосов было похоже, что это мужчина и женщина. Гарнизоны ФРЕЛИМО то ли таскали с собой собственных маркитанток, то ли находили подружек в лагерях беженцев, в большом количестве раскиданных вдоль железной дороги.
Похоже, между ними происходил оживленный спор. Мужчина говорил заплетающимся от выпитого языком, а в голосе женщины слышались капризные протестующие нотки. Наконец мужчина возбужденно повысил голос.
– Доллар шуми, десять долларов, – сказал он.
Голос женщины стал мягче, теперь в нем можно было услышать согласие и кокетство.
Затем послышались шаги по гравию, и несколько сорвавшихся камешков упало на дно ручейка.
– Они спускаются сюда! – на одном дыхании выпалила в ужасе Клодия, и все инстинктивно отпрянули в глубь трубы.
– Тихо, – сказал Шон.
Он высвободил Джоба из импровизированного сиденья и прислонил к бетонной стене.
Не успел Шон вытащить нож, как на фоне лунного света у входа в трубу появились два силуэта.
Они прижимались друг к другу и тихо смеялись, женщина поддерживала мужчину, пока они пробирались вперед. Шон сжал рукоять ножа, нацелив его чуть выше живота и готовый в любой момент встретить незваных гостей, но те сделали всего лишь несколько шагов в глубь тоннеля, продолжая хихикать и перешептываться, повернулись лицом друг к другу. Их фигуры были четко очерчены на фоне входа в тоннель.
Часовой ФРЕЛИМО прижал женщину к стене, поставил рядом свой карабин и начал возиться, расстегивая одежду. Женщина прислонилась спиной к стене и привычным жестом задрала переднюю часть юбки выше пояса. Смеясь и что-то пьяно бормоча, часовой привалился к ней. Одной рукой женщина продолжала держать задранную юбку, а другой поддерживала и направляла мужчину.
Если бы Клодия протянула руку, она вполне бы могла дотронуться до этой пары, но те были слишком заняты друг другом, чтобы замечать что-то вокруг. Мужчина начал раскачиваться около женщины, его голос стал громче, как бы подвигая к еще большим усилиям, движения становились все более яростными. Внезапно мужчина откинул назад голову, замер и издал крик, напоминающий клекот петуха-астматика. Затем он медленно обвис, женщина засмеялась и резко оттолкнула его. Продолжая смеяться, она расправила юбку и взяла мужчину за руку. Парочка выкарабкалась из трубы и скрылась за углом. Их шаги снова захрустели по насыпи и вскоре затихли. Шон сунул нож обратно в висящие на поясе ножны и сказал:
– Это называется покувыркаться в джунглях!
С нервным облегчением Клодия хихикнула.
– Ровно две секунды, это просто новый мировой рекорд, – прошептала она.
Шон отрывисто обнял ее.
– Мы все еще друзья? – прошептал он. – Извини, что пришлось огрызнуться на тебя.
– Просто я была пессимисткой и заслужила это. Больше не услышишь от меня никаких стонов и причитаний.
– Оставайся рядом.
Он повернулся, чтобы подхватить Джоба, и обнаружил, что тот от слабости сполз по стене и сидит на песчаном дне ручья.
Когда он наклонился, чтобы помочь ему подняться, его пальцы коснулись больного плеча Джоба. Повязка была мокрой, и улыбка сползла с лица Шона. Кровотечение началось снова.
"С этим мы ничего поделать не можем", – подумал он, осторожно помогая Джобу подняться.
– Как у тебя дела, старик?
– Обо мне не беспокойся, – хрипло, чуть слышно прошептал тот.
Шон тронул за плечо Матату, и тот, повинуясь безмолвному приказу, сразу же направился к дальнему концу тоннеля и исчез в зарослях обмелевшего ручья.
Через несколько минут до них донесся свист ночной птицы, это Матату давал знать, что путь свободен. Шон послал Клодию вперед и подождал пять минут, пока она пересечет открытое пространство.
– Пошли.
Шон взглянул на светящийся циферблат своего "Ролекса", они подняли Джоба и двинулись в направлении лунного света.
Следующие сто шагов показались Шону самыми долгими и медленными в его жизни, но наконец они оказались в лесу, начинавшемся сразу за открытым пространством. Там их уже ждала Клодия.
– Получилось! – радостно прошептала она.
– Получилось, первые мили оказались шуткой, теперь осталось всего-то еще триста, – мрачно ответил он, и они пошли дальше.
Замерив скорость шагов по секундной стрелке своих часов, Шон подсчитал, что они идут со скоростью две мили в час. Матату, идя первым, выбирал путь полегче. Он постоянно находился впереди, в лесу, вне пределов видимости, и только его птичьи посвисты указывали им путь. Время от времени Шон проверял направление по звездам, находя в просвете листвы блеск Южного креста.
Когда звезды начали бледнеть в лучах рассвета, Шон объявил очередной привал. Здесь он в первый раз разрешил спутникам выпить немного воды – каждому по два глотка из бутылки, которую несла Клодия. Затем он переключил свое внимание на плечо Джоба. Повязка вся набухла от свежей крови, а лицо у Джоба было такого же цвета, как пепел в остывшем костре давно оставленного лагеря. Глаза запали, губы пересохли и потрескались, дышал он с тихим присвистом. Боль и потеря крови постепенно делали свое черное дело.
Шон аккуратно снял повязку, и они с Клодией обменялись быстрыми взглядами. Разрушение тканей было ужасным, а тампон присох, глубоко провалившись в рану. Шон понял, что если он попробует вынуть тампон, то разбередит рану, что, возможно, вновь вызовет кровотечение. Он наклонился и понюхал рану. Джоб улыбнулся улыбкой, которая больше напоминала оскал черепа.
– Бифштекс в соусе? – слабо спросил он.
– Чеснока не хватает, – улыбнулся в ответ Шон, но он все же успел уловить первый слабый запашок гниения.
Он выдавил половину тюбика йодистой мази на старый тампон, затем отодрал пластиковую обертку от нового индивидуального пакета и положил его на рану.
Клодия придерживала все это на месте, пока он перевязывал рану свежими бинтами. Потом Шон смотал пропитанную кровью повязку и сунул ее в карман. Он выстирает это, как только они наткнутся на воду.
– Надо идти, – сказал он Джобу. – Нам надо убраться как можно подальше от железнодорожной ветки. Готов?
Джоб кивнул головой, но Шон заметил в его глазах муку. Каждый шаг был для раненого агонией.
– Я сейчас вколю тебе антибиотик… может, добавить туда морфия?
Джоб покачал головой.
– Оставь его на тот случай, когда станет совсем уж плохо, – улыбнулся он, но эта улыбка больно резанула Шона по сердцу. Он не мог смотреть в глаза Джобу.
– Ну-ка, покажи нам свою лучшую часть, – сказал он, спуская ему штаны и втыкая иглу в лоснящуюся черную ягодицу.
Клодия скромно отвела взгляд, а Джоб прошептал:
– Ничего страшного, можешь смотреть, только руками не трогай.
– Ты не лучше Шона, – чопорно заявила она. – Вы оба просто донельзя вульгарны.
Они снова усадили Джоба на импровизированное сиденье и двинулись дальше. К середине утра, над холмами, мимо которых они проходили, начали мерцать в зеркальных водоворотах миражи. Над головами туманным облаком роились маленькие назойливые мушки, которые с яростной настойчивостью лезли в глаза, нос, уши. С жарой пришла и жажда. Пот высыхал прямо на ходу, оставляя на рубашках неровные белые полосы высохшей соли.
Когда в полдень они сделали привал в редкой пятнистой тени африканского тика, Шон понял, что все уже на пределе своих возможностей, а настоящая жара еще впереди. Они положили Джоба на поспешно сооруженную подстилку из сухой травы, и тот сразу же провалился в состояние, которое было ближе к коме, чем ко сну, и начал тихо храпеть сквозь пересохшие, потрескавшиеся и распухшие губы.