– Четверть главного бака. Но у меня еще есть подвесные.
– Конвой носильщиков с топливом прибудет к завтрашнему утру. Техники могут поработать с машиной и ночью, но до темноты она нужна мне в полной готовности. Она мне понадобится, когда поймают этих беглецов.
Пилот пожал плечами.
– Я полечу, если вы согласны рискнуть лететь с такими двигателями, – согласился он.
– Продолжай постоянно слушать радио, – приказал Чайна. – Если нам повезет, все закончится через несколько часов.
* * *
Шон понял, что Клодии не вынести такого темпа. Она бежала как раз перед ним, так что он мог изучить изменения, происшедшие с ней в результате полной лишений и тревог жизни последних недель. Она стала настолько худой и тонкой, что ее короткая поношенная рубашка болталась и хлопала ее по бокам. Колючки и острая как бритва, трава превратили низ ее брюк в тонкую бахрому, которая начиналась едва ли не от бедер, обнажая чудовищно худые ноги, в то же время сохранившие хорошую форму. Те же колючки и острая трава сплошь изранили открытые части ее рук и ног. Это выглядело так, будто ее обработали кошачьей девятихвосткой. Какие-то царапины уже зажили, какие-то еще только подсохли, а совсем свежие продолжали кровоточить.
Ее волосы отросли и свисали ровным пропитанным потом комом, который при каждом шаге качался у нее между лопатками. Спина была настолько худой, что он мог даже через рубашку пересчитать ее позвонки. Пот образовал темную полосу вдоль ее позвоночника. Ягодицы затвердели и под выцветшими брюками теперь походили на два резиновых мячика; сквозь треугольную прореху при каждом ее шаге он видел проблески нежной белой плоти. От изнеможения ее ноги двигались вяло и расслабленно, вихляя в стороны, а коленки подгибались.
Очень скоро надо будет дать ей отдохнуть, хотя она и не жалуется, еще не разу не хныкала за все те мучительные часы, которые прошли с того момента, как они покинули берег реки. Он нежно улыбнулся, вспомнив ту высокомерную сучку, которая сошла с "боинга" в аэропорту Хараре много, много веков назад. Сейчас это была совсем другая женщина: суровая, решительная, с характером твердым, как дамасская сталь. Он знал, что она не сдастся, она будет продолжать идти, пока не убьет себя. Он протянул руку и похлопал ее по плечу.
– Полегче, малышка. Привал на десять минут.
Когда они остановились, ее покачивало. Он обнял ее за плечи и поддержал.
– Ты знаешь, что ты просто чудо?
Он усадил ее, прислонив спиной к стволу большого дерева, отвинтил пробку и передал ей флягу с водой.
– Дай мне Минни. Ей пора пить хлорохин. – Голос Клодии был хриплым от усталости.
Шон снял девочку со спины и усадил ее Клодии на колени.
– Запомни, десять минут, это все.
Альфонсо воспользовался перерывом, чтобы включить рацию. С одной стороны от него разместился Микки, с другой Мириам. Они с восхищением наблюдали, как он включил аппарат и начал прослушивать диапазоны. Послышались шорохи и треск, затем слабые обрывки фраз на африкаанс, но вот взволнованный голос заговорил на шанганском, очень близко и громко.
– Теперь очень близко, – сказал он.
Продолжение последовало незамедлительно:
– Не сбавляйте темп. Догоните их. Не дайте им уйти. Свяжитесь со мной сразу же, как только поймаете их.
Этот голос они не могли спутать ни с каким другим, и им вовсе не нужно было подтверждение этого.
– Все прекрасно, генерал Чайна.
Передача прекратилась, и Шон с Альфонсо обменялись быстрыми нахмуренными взглядами.
– Очень близко, – сказал шанган. – Нам от них не убежать.
– Ты можешь уйти, – сказал Шон. – Один.
В нерешительности Альфонсо бросил косой взгляд в сторону Мириам. Шанганская девушка ответила на его взгляд взглядом, полным доверия. Альфонсо закашлялся и в нерешительности заерзал.
– Я остаюсь, – пробормотал он.
Шон горько рассмеялся и сказал по-английски:
– Вступай в клуб, приятель. Маленькой ведьме не потребовалось много времени, чтобы поймать тебя на крючок. Эти румяные пышечки доведут всех нас до смерти, попомни мои слова.
Альфонсо нахмурился. Он не понял ни единого слова, и Шон снова перешел на шанганский.
– Собери радио. Раз уж ты решил остаться с нами, то нам надо найти для этого подходящее местечко. Твои братья, эти говноеды из РЕНАМО, нагонят нас очень скоро.
Затем Шон перевел взгляд на Матату, и тот сразу же вскочил на ноги.
– Это Чайна вещал по радио, – сказал он на суахили.
– Он шипел, как кобра, – кивнул головой Матату.
– Его люди идут по нашему следу, они уверяют его, что находятся уже совсем близко от нас. Как думаешь, старина, можем мы придумать еще какие-нибудь трюки?
– Пожар? – предложил Матату, но убежденности в его голосе не было.
Шон покачал головой.
– Сегодня ветер против нас. Если мы подпалим лес, то поджарим сами себя.
Матату опустил голову.
– Если мы оставим с собой женщин и детей, то больше никаких трюков не придумать, – признался он. – Мы идем слишком медленно и оставляем след, по которому может идти даже слепой в безлунную ночь. – Он печально покачал своей маленькой седой головой. – Единственный трюк, который нам остается, это драться, но в таком случае мы все уже мертвы, мой бвана.
– Иди назад, Матату. Выясни, насколько они действительно близки. А мы пойдем вперед и подыщем хорошее местечко, чтобы сразиться с ними.
Он тихонько хлопнул маленького друга по плечу и отпустил его. Шон проследил, как тот исчез среди деревьев, потом тщательно изменил выражение лица и направился к Клодии, стараясь идти свободным, беззаботным шагом, а подойдя к ней, придал голосу бодрости.
– Ну, как наша маленькая пациентка? – спросил он. – Мне она кажется довольно веселой.
– Хлорохин творит чудеса.
Клодия покачивала девочку на коленях, а та, как будто чтобы подтвердить улучшение здоровья, засунула палец в рот и застенчиво улыбнулась Шону. Он почувствовал, как эта улыбка совсем неожиданно растрогала его.
Клодия рассмеялась.
– Ни одна женщина не устоит перед твоими смертельными чарами. Ты обрел себе еще одну поклонницу.
– Типичная женщина. Единственное, чего они добиваются, так это бесплатно прокатиться. – Однако он нежно потрепал ребенка по кудрявой головке. – Ну ладно, милочка, ваша лошадка готова к гонкам.
Минни доверчиво протянула к нему ручонки, и он, закинув ее за спину, снова привязал малышку одеялом.
Клодия с трудом поднялась на ноги и на мгновение приникла к нему.
– Знаешь, что я тебе скажу? Ты намного мягче, чем хочешь казаться.
– Дурю тебе голову, да?
– Мне бы хотелось видеть тебя с твоим собственным ребенком, – прошептала она.
– Ну, ты совсем меня пугаешь. Пошли быстрее, пока тебе в голову не пришла еще более безумная идея.
Но эта идея застряла у него в голове, пока они бежали через лес, – собственный сын от этой женщины.
Он никогда даже и не думал об этом раньше, и тут, как бы поддерживая эту идею, из-за его плеча протянулась хрупкая детская ручонка, которая осторожно, словно порхающая бабочка, принялась гладить его бороду. Минни отплатила ему за ту ласку, которой он одарил ее несколько минут назад, и на какое-то мгновение у него перехватило горло, стало трудно дышать. Он взял эту маленькую ручонку в свою, она была шелковистой, хрупкой, как крылышко колибри, и его вдруг охватило чувство глубокого сожаления. Сожаления, что у него никогда не будет сына, не будет даже дочери. С ним почти покончено. Охотники уже совсем близко. Ему и его людям от них не убежать. Выхода нет, осталась одна надежда найти подходящее место для финальной сцены. А после этого ничего не будет: ни спасения, ни будущего.
Он был так поглощен своими тяжелыми мыслями, что даже не сразу заметил, как выскочил на открытое пространство. Клодия, бегущая впереди, остановилась так резко, что он чуть не натолкнулся на нее. Он остановился рядом с ней, и они огляделись в полном недоумении.
Лес исчез. Насколько хватало глаз, огромные деревья были снесены, словно гигантским ураганом. Остались только пни, сырые, сочащиеся соком, красным, как кровь. Там, где падали огромные стволы, земля была изрыта и перепахана. Светлые кучки опилок напоминали о тех местах, где были отпилены их ветки, где подгонялся до нужной длины ствол. А между сваленными в кучи ветками и сучками была видна дорога, по которой утаскивали драгоценные бревна.
Мириам остановилась рядом с Шоном.
– Вот сюда наш народ и угнали работать, – тихо сказала она. – Пришли солдаты ФРЕЛИМО и забрали их валить деревья. Они сковали их вместе цепями и заставляли работать, пока у них на руках мясо не отделялось от костей. Они били их, как быков, и заставляли работать до тех пор, пока они не падали и не могли уже больше подняться.
– И сколько же сюда согнали народу? – спросил Шон. – Ведь столько деревьев уничтожили!
– Возможно, на каждое дерево умерший мужчина или женщина, – прошептала Мириам. – Они брали всех подряд, тысячи и еще десять раз по тысяче. – Она указала на горизонт. – Они теперь работают далеко на юге, а за собой не оставили ни одного дерева.
Шон почувствовал, как сквозь удивление начинает подниматься гнев. Это было не опустошение, а настоящее надругательство над всеми законами природы, над святостью самой жизни. Дело было не только в том, что этим деревьям требовалось около трехсот лет, чтобы достигнуть зрелости, которую можно было прервать, поработав несколько часов топором. За этим стояло большее, намного большее бедствие. Лес был домом для мириад разных форм жизни, насекомых и птиц, млекопитающих и рептилий, да и самого человека. А после этого опустошения все они погибнут.
Но этим все не кончалось. Сейчас, когда его собственная участь была предопределена, когда остались считанные часы его собственной жизни, Шона охватила пророческая меланхолия. Он понял, что уничтожение этого леса – не что иное, как символическое предсказание гибели всего континента. За несколько ближайших десятилетий Африка будет уничтожена собственной дикостью. Преграды, которые столетиями ставил этому колониализм, теперь пали. Возможно, цепи и были этими преградами, но, освободившись от них, народ Африки с самоубийственной беспечностью бросился вперед, к собственному уничтожению.
Шон почувствовал, как его колотит от бессильной ярости при виде подобного безумия, и в то же время ему было грустно и до смерти тошно при виде этой ужасной трагедии.
"Если уж мне суждено умереть, – подумал он, – то лучше сделать это сейчас, пока еще не уничтожено то, что я так люблю: земля, животные, люди".
Держа руку на плече Клодии и чувствуя за спиной маленькую черную девочку, он обернулся, чтобы взглянуть назад – туда, откуда они пришли. И в этот самый момент из леса выскочил Матату.
В его движениях чувствовалась отчаянная поспешность, а в сморщенном лице можно было прочитать страх смерти.
– Они совсем близко, мой бвана. Их ведут два следопыта. Я видел, как они работают, нам их с хвоста не сбросить. Очень хорошие следопыты.
– Сколько с ними солдат?
Усилием воли Шон отбросил мрачные мысли.
– Их так же много, как травы в долине Серенгети, – ответил Матату. – Они бегут, как свора диких охотничьих собак. Это решительные и отчаянные парни. Даже мы втроем долго против них не выстоим.
Шон собрался и огляделся. Вырубка, на которой они стояли, была естественной площадкой для убийства, лишенной всякого укрытия, за исключением пней по колено высотой. Эта открытая полоса тянулась примерно на двести метров, до того места, где начинали рубить ветки и сучки и скидывать их в кучи, которые теперь образовали естественные баррикады.
– Мы расположимся вон там, – быстро решил Шон и сделал знак Альфонсо двигаться вперед. Они бегом, все вместе, с женщинами в середине, пересекли открытую полосу. Мириам тянула за руку младшего брата. Альфонсо заботливо бежал рядом. Крупный шанган был тяжело нагружен рацией, боеприпасами и прочим снаряжением, которое они добыли в засаде на Сави и тем не менее, когда Микки уставал, он нес его на руках, только изредка и ненадолго ставя его на ноги. Три шангана, мужчина, женщина и мальчик очень быстро образовали внутри отряда свою собственную общину, держась вместе благодаря племенным законам и естественной привязанности. Шон знал, что он может положиться на Альфонсо и тот позаботится о своих собратьях, поэтому мог сосредото– читься на собственных подопечных – Клодии, Матату, а теперь еще и этой маленькой девочке.
Альфонсо не нуждался ни в каких приказах. Как и Шон, он обладал настоящим солдатским глазом в отношении местности и бежал прямо к большой куче обрубленных веток, образовавших настоящий редут, из-за которого можно было вести прицельный огонь по открытому пространству.
Они быстро там обосновались, перетащили еще несколько больших ветвей, чтобы укрепить позицию, выложили свое оружие и запасные обоймы, делая все, что было в их силах, чтобы сдержать первый натиск противника.
Клодия и Мириам отвели детей несколько дальше – туда, где яма в земле и три огромных пня образовали своего рода укрытие. Закончив приготовления к бою, Шон быстро подбежал к ним и присел на корточки рядом с Клодией.
– Как только начнется перестрелка, я хочу, чтобы ты взяла Мириам и детей и бежала дальше, – сказал он ей. – Идите строго на юг.
Он замолчал, заметив, что она отрицательно качает головой, крепко стиснув зубы.
– Я уже достаточно набегалась, – сказала она. – Я остаюсь с тобой. – Она положила на его руку свою. – И не надо спорить. Это бесполезная трата времени.
– Клодия!
– Пожалуйста, не надо! – настаивала она. – У нас осталось не так много времени, давай не будем тратить его на споры.
Конечно, она была права. Бежать дальше одной было бессмысленно, тем более с двумя детьми и пятьюдесятью солдатами РЕНАМО, идущими по следу. Он кивнул головой.
– Хорошо, – согласился он, достал из-за пояса "токарев", взвел его и аккуратно снял с предохранителя. – Возьми это.
– Зачем? – уставилась она с отвращением на пистолет.
– Думаю, ты знаешь зачем.
– Сделать то же самое, что и Джоб?
Он кивнул.
– Лучше сделать это так, чем тем способом, который придумает Чайна.
Она опять отрицательно покачала головой.
– Я не смогу, – прошептала она. – Если не будет другого выхода, сделай это для меня сам.
– Попробую, – сказал он. – Но не думаю, что у меня хватит на это мужества. На, возьми на всякий случай.
Она неохотно взяла пистолет и сунула его за пояс.
– А теперь поцелуй меня, – сказала она.
Свист Матату прервал их объятия.
– Я люблю тебя, – прошептал он ей на ухо.
– И я люблю тебя, – ответила она. – На веки вечные.
Он оставил ее и, пригнувшись, вернулся к куче веток, присел рядом с Матату и выглянул в просвет между ветками, изучая опушку леса.
Прошло много минут, но наконец он заметил между стволами деревьев какое-то движение. Шон положил правую руку на рукоятку "АКМ", сжал ее и начал поднимать автомат, пока затвор не прижался к его щеке.
На залитой полуденным солнцем вырубке воцарилась тишина. Птицы не пели, ни одно живое существо не двигалось, пока наконец с опушки леса не послышался приглушенный птичий свист и из леса не вышел на открытое место какой-то человек. Он показался всего на долю секунды и тут же спрятался за большим пнем. Как только он это проделал, в трехстах метрах левее появился другой и рванулся вперед. Этот тоже моментально исчез за пнем, и тут же справа показался еще один солдат РЕНАМО.
– Всего лишь трое, – пробормотал Шон.
Они не хотели раскрывать большее число солдат, и это было хорошо. Те продвигались короткими перебежками, только по одному, широко рассеявшись по всей площади, как старые леопарды, подбираясь к добыче.
"Жаль, – подумал Шон. – Мы сумеем снять только одного из них. Я рассчитывал на большее".
Он сосредоточил свое внимание на продвигающихся разведчиках, стараясь выбрать наиболее опасного из этой троицы.
– Скорее всего тот, что в центре, – решил он, и буквально в этот же момент, как бы подтверждая его выбор, за пнем, где прятался выбранный им солдат, мелькнула рука.
Он дает знак остальным продвигаться вперед, координирует действия, а значит, это командир, которого надо убрать первым.
– Пусть подойдет поближе, – сказал сам себе Шон.
У его "АКМ" не было откидного приклада, и Шон не доверял его точности на расстоянии более ста метров. Он ждал, подпуская врага поближе, следя за ним через прицел автомата.
Солдат выскочил и побежал вперед. Шон увидел, что он молод, между двадцатью и тридцатью, на обоих плечах коробки с боеприпасами, короткая стрижка, на голове камуфляжная повязка. В чертах его лица было что-то арабское, а кожа имела янтарный оттенок. Вполне симпатичный паренек, если не считать, что его левый глаз немного косил, отчего выражение лица у него было хитроватым.
Достаточно близко, чтобы разглядеть цвет его глаз. Шон тщательно прицелился, ориентируясь на пень, за которым только что укрылся молодой солдат, набрал воздух в легкие, выпустил половину и согнул указательный палец вокруг спускового крючка.
Боец появился у него в прицеле. Шон взял чуть пониже, умышленно отказавшись от убийства наповал. Он знал, какое повреждение может нанести 7,62-миллиметровая пуля, ударившая в живот со скоростью триста футов в секунду, и по собственному горькому опыту знал, как действует на нервы, когда на ничейной земле лежит твой раненный в живот товарищ и кричит, прося воды и помощи. В разведке они называли таких "птичками". "Птичка" с хорошим голосом может сорвать атаку не хуже хорошо установленного пулемета "РПД".
Шон слышал, как пуля ударила в живот солдата, издав звук, напоминающий треск упавшего на пол арбуза, и сразу спрятался за сучьями.
В то же мгновение со стороны опушки леса начался интенсивный автоматный огонь, но по тому, как он велся, было понятно, что они не засекли Шона, и треск выстрелов быстро умолк. Бойцы РЕНАМО берегли боеприпасы – явный признак дисциплины и хорошей тренировки. Второсортные африканские солдаты начинают стрелять, как только входят в контакт, и кончают, только когда кончается последняя обойма.
"Эти парни знают свое дело, – про себя подтвердил Шон вывод Матату. – Нам их долго не сдержать".
Два солдата продолжали лежать на середине вырубки. Послышался первый тихий стон, когда раненый почувствовал первые позывы боли.
– Спой для нас, спой, – подбадривал его Шон. – Пусть твои дружки узнают, как это больно.
Но одновременно с этим он изучал опушку леса, стараясь найти намек на следующую сцену этой пьесы раньше, чем она начнется.
"Теперь они попробуют перебежками обойти нас с фланга, – наконец догадался он. – Но с какого фланга: левого или правого?"
И тут он заметил едва заметные признаки движения в лесу. Кто-то продвигался направо.
– Альфонсо, – негромко позвал он. – Они пытаются обойти нас справа. Оставайся здесь и держи центр.
Шон под прикрытием кучи веток отполз назад, потом, согнувшись, побежал вправо.
Пробежав метров четыреста, он опустился на четвереньки и начал пробираться к новому укрытию, развернутому в сторону леса. Он скорчился за большим пнем, пытаясь восстановить дыхание. Его "АКМ" был переключен на автоматическую стрельбу, палец лежал на предохранителе.