- Пойдем ко мне в контору. У меня там хлеб есть и сало, - ответил Соколов, и голос его дрогнул. - Ну, живей!
В конторе он сразу снял трубку телефона и вызвал коменданта.
- Господин комендант! - сказал он по-немецки. - Неужели вы его нашли на дороге? Такие мастера, как говорят у русских, на дороге не валяются! Я его беру! Да, да. Спасибо, господин комендант. Одну минутку! Его надо поставить к кому-нибудь, где посытнее. Он очень голоден. К кому? К конюху Шашкину? Совершенно верно, господин комендант!
- Поешь и иди к наждаку. Надо весь инструмент заточить. Собрались у меня тут горе-мастера. Ломать все могут, а заправлять мне самому приходится.
- Слушаю. Это мне - как сверло заточить! Мигом!
- А вечером пойдешь на постой к Шашкину. Его дом найти просто, сразу за колодцем. Самый большой здесь дом.
- А пустит?
- Куда он денется! Ему сейчас передадут приказ коменданта. Так тебя Михалычем кличут?
- Сверлилкиным прозвали. Я всё сверлю, сверлю…
Вечером Сверлилкин переступил порог дома Шашкина, и ему сразу показалось, что никакой войны нет и не было! Настолько богатым показался ему чисто прибранный с белыми занавесками на окнах, с новыми цветными половиками на полу пятистенок, что у него непроизвольно вырвалось:
- Живут же люди!
В глубине комнаты за столом сидел кряжистый мужик и ел блины, макая их в чашку со сметаной. У мужика была крупная квадратная голова на крепкой короткой шее, светлые короткие волосы колюче топорщились, не то мокрые от пота, не то смазанные чем-то. Услышав восклицание, мужик повернул голову и лениво оглядел пришедшего с ног до головы.
- А мне давеча сказали, что мастер ко мне на постой придет. Я думал какой-такой мастер… Я думал, телеги ворочать будет! А тут - соплей перешибить в одну минуту! Ты, что ли, мастер? Откуда ты такой выискался?
За ситцевой занавеской в углу кто-то громко всхлипнул несколько раз.
- Шёл и шёл, - со вздохом ответил Сверлилкин, надоели ему эти допросы. - Искал, где лучше.
- Искал, - презрительно передразнил Шашкин, отправляя в рот новый блин. - Мм… он искал! Искал дед маму, да угодил в яму! Ты небось думаешь, что я тебя даром столовать начну? - он еще раз оглядел Сверлилкина с ног до головы, так и не предлагая ему сесть. - Не знаю, что ты за птица. Приказали проверить, - сказал он, и Сверлилкин сразу понял, что за птица сам Шашкин. - Самовары чинить могешь? Ну? А машины швейные? Тоже? Тогда… тогда другие пряники! Я тебе найду заработки!
- Мне же за работу в мастерской платить станут. Я рассчитаюсь.
Снова кто-то всхлипнул за занавеской.
Шашкин презрительно усмехнулся.
- Возьми себе такую плату! Мне эти бумажки даже в сортир не надо! Ладно, если ты швейные машины чинить могешь, то дело пойдет… Эй, Ласточка! Будя тебе выть-то. Подумаешь, обиделась. Подай мужику щей. Слышь, Ласточка! Я што говорю! Будя реветь-то!
Высокая, тощая, как жердь, старуха с заплаканным лицом появилась из-за перегородки и, глядя в пол, быстро поставила на стол миску.
- Садись сюда, - показал Шашкин на лавку возле себя. - Спать здесь будешь. По избе не болтайся зря. И чтоб все время у меня на глазах. Придешь с работы - и никуда. Понял? Куда ты ему сегодняшних из печи-то прешь! Есть у тебя вчерашние? Он и холодные сожрет! - прикрикнул Шашкин на старуху, видя, что она достает из печи чугунок.
- А эти куда? Выливать все одно, - зло сказала старуха, в голосе ее слышались слезы.
- Делай, как сказано, - вскипел Шашкин. - Не то я опять…
- Мать? - спросил Сверлилкин.
- Какая мать! Жена! Сорок лет ей, а рожа как у ведьмы стала! - грубо отрезал Шашкин. - Жри давай да почини-ка вон то ведро попервости.
- Не сегодня бы. Еле на ногах стою.
- Ты меня на жалость не приклеишь, - сыто икнув, ответил Шашкин и, подвинув к себе стоящий на краю стола жбан с молоком, подул в него и принялся жадно пить. - Уф… завтра я тебе настоящую работенку подыщу! Только поворачивайся!
На следующий день Сверлилкин явился из мастерских затемно.
Шашкин встретил его недовольным окриком:
- Чего поздно-то? Работать не могешь? Другие давно явились!
- Силенок ещё кот наплакал. Вот и ковыряюсь.
- Видел, что в сенях?
- Самовары какие-то.
- Ну! А вон ещё на лавке машина швейная. Это я тебе приволок. Заработки! Починишь - ещё приволоку. Половина мне, остальное твоё, надо ж тебе жизню поправить. Машину-то швейную смогешь обратать? Попробуй, а то за самовар-то много ли дадут? Вот машина или часы - другое дело!
- Да всё я могу, - нехотя буркнул Сверлилкин, присаживаясь на край лавки. - Самовары не самовары, часы не часы - все могу! Только силёнок ещё мало, а так - проще, чем сверло заточить!
Шашкин полез в сундук и, покопавшись в нём, достал какой-то узелок.
- Часы мои, - сказал он, бережно развертывая узелок. - За коней в районе премировали. "Кировские". Семь камней! Еще и в починке ни разу не были, а стоят! Вот тебе и "Кировские"! Сообразишь - так и быть, фунт ржи с меня!
- Дай сюда, - Сверлилкин взял часы и втиснул толстый ноготь между крышками, - так их открывают!
- Ловко! - восхитился Шашкин, заглядывая из-за плеча беженца в раскрытые часы. - Где ж тут семь камней этих, на которых они бегают-то? Подумай, лошадь на четырех подковах бежит, а эти сразу на семи!
- Да вон они. Вот, вот и вон ещё. Ну и запустил ты их! В чистку не мог снести, что ли? Да тут, брат, ещё двух камней не хватает!
- Двух? Зачем, они ж и так тикали?
- На один положить, а другим шарнуть! Запущенные больно. Ладно, посмотрю. Пожрать бы дал сперва.
- Пожрать! Видели его! Сперва дедушки, а потом денюжки, так у нас водится, беженец!
Шашкин исподлобья стрельнул в него коричневыми зрачками и как бы между прочим, спросил вкрадчиво:
- Из каких ты местов, беженец-то, а? Слышь, Сверлилкин?
Тот, не поднимая головы, спокойно ответил:
- Ты это брось! Меня в комендатуре очень грамотно допрашивали!
Шашкин сразу нахмурился, сердито засопел:
- Мало ли… а может, ты всё-таки…
- Партизан?
- Ну.
- Куда уж мне дохлому! А ты-то что партизан боишься? Ты ж не немец! - подковырнул Сверлилкин.
- К черту! Партизан нам не надо! - хватил кулаком по столу Шашкин. - У нас здесь тихо, немец у нас неплохой, и жизня при нём идет. А партизаны можут тут всю обедню нарушить, как на Домовщине.
Беженец заинтересованно поднял голову, но тут же, спохватившись, снова принялся за часы.
- На Домовщине? - равнодушным тоном переспросил он. - Недалеко, что ли?
- Ну! Из-за этих партизан немцы шесть домов пожгли! Кому гореть-то охота? А, Сверлилкин, гореть-то кому охота?
- Да-а… - неопределенно протянул тот. - Вся Россия в огне. А мы разве не русские, прости господи…
- Смотри у меня, Сверлилкин, - погрозился конюх. - За эдакие речи… весь ты в моих руках, как этот жбан!
У Сверлилкина оказались воистину золотые руки.
Шашкин был доволен: все село теперь сносило к нему в избу самовары и чугунки, швейные машины, дырявые кастрюли и ведра. Вся плата шла Шашкину. От своей доли Сверлилкин наотрез отказался.
- Не то время, чтобы с людей шкуру драть!
- Ладно, ладно, - отвечал Шашкин. - Я тебя кормлю, да ещё и речи твои иудские терплю!
- Какие, какие?!
- А такие! Стоит только сообщить куда следует…
- Валяй! Заодно сообщи, что я у немцев паяльник стибрил, да и весь инструмент. Чем бы я тебе тут ремонтировал, если бы ты стибрить не заставил?
Шашкин промолчал.
- Вот что. Переведи-ка ты меня из избы в сарай лучше. Я тебе тут дымлю да стучу, а по-настоящему всё одно дело развернуть не могу. А там я маленький горн устрою - и пойдёт дело. Да и спать там буду. А? Да не бойся ты! Что я в твоем сарае - пушки, что ли, делать начну? Тут же сообразить проще, чем сверло заточить!
- Прыткий больно. Я еще подумаю, - неохотно ответил Шашкин, но, видимо сообразив, что ему дело говорят, махнул рукой. - А, валяй! Я за тобой все одно угляжу как-нито! Сколоти себе топчан, да и спи уж там. Заодно утварь почини там, седла да хомуты.
В сарае Сверлилкину стало жить свободней. Постепенно он набрался сил и быстрее стал справляться в автомастерской, так что возвращался с работы пораньше.
Шашкин поджидал его на крыльце. И всегда с новым заданием.
- Сходи к Тимохиной, вон видишь, третья изба. Ткать баба собралась, а станок ни к лешему! Развалился, что ли. Давай иди, а то плату я с неё уже три дня, как получил.
- Сейчас, - Сверлилкин зашел в сарай взять сумку с инструментом.
Тимохина встретила его не очень-то ласково. Она была еще молодой, русые волосы, не убранные под платок, рассыпались по плечам, темно-карие глаза в упор глядели на низкорослого мастера.
- Добрый вечер. Что у вас там со станком?
Не ответив, она молча повернулась и пошла в избу. Пожав плечами, он последовал за ней в горницу, где на полу были разложены деревянные станины.
- Был бы мужик дома! - не оборачиваясь, яростно проговорила Тимохина. - Последнее сало вы с Шашкиным унесли, а мне Митьку чем кормить, а? - Она повернулась и, смерив мастера злыми глазами, крикнула: - Эх вы… мужики! Собаки, вот кто вы! Настоящие мужики-то знаешь где? Сказать, да? А вы здесь притаились, да по углам, как клопы, попрятались, да со своих три шкуры сдираете! Был бы здесь мой мужик…
- Мамка! - громко, на всю избу закричал небольшой, тоже русоволосый глазастый парнишка, вбегая в избу. - Мамка, перестань, слышь! - Парнишка обхватил мать за плечи и стал трясти ее, быстро приговаривая: - Мамка, мамушка, ну перестань! Он же у немцев работает, слышь! Да будет у нас сало, я ж пастушу теперь!
- Бог с ним, мне не сала жалко совсем, Митенька! Мне жизни жалко, - она всхлипнула и выбежала из избы. Митька бросился за ней.
- Мамка!
Сверлилкин закрыл глаза.
- Шашкин! - заскрипел он зубами. - Ну подожди ж!
Вернувшись к себе в сарай, Сверлилкин дождался ночи и пробрался к погребу, в котором Шашкин хранил, видимо, все припасы. На погребе всегда висел громадный амбарный замок, но такому мастеру, как Сверлилкин, это была не помеха. Он сунул в замок отмычку, покрутил, повертел, и замок открылся.
"Это нам проще, чем сверло заточить, - думал Сверлилкин, опускаясь по шаткой лестничке под землю. - Так, теперь спичку зажжем. Ишь ты! Вот оно где!"
Неровный свет спички выхватил из темноты большие белые бидоны, какие-то ящики и сундуки.
"И не прячет, гад. Уверен, что немцы не тронут его".
Он зажег еще спичку и увидел несколько свертков, лежащих на сундуке. Пощупал свертки - во всех было сало. Вот она, плата за его ремонты!
Взяв самый большой свёрток, Сверлилкин быстро поднялся наверх, запер замок и пробрался огородами к Тимохиным.
- Кто тут? - услышал он тревожный оклик, узнал голос Митьки. - Чего надо-то?
- Где ты, Митя? Чего не спишь? На-ка, парень, и помалкивай в тряпочку! - положил Сверлилкин сало в Митькины колени. - За мамкой получше приглядывай! Больно она у тебя горячая, не натворила бы чего!
- Дак я смотрю, - проронил из темноты Митька. - Когда смотреть-то, - добавил он, пошевелившись. - С коровами я целый день. А мамка из-за чего больше-то убивается, что, говорят немцы, как аэродром построют, так всех отсюда выгонют нас. В Германию, что ли. Дяденька Сверлилкин, ты у них работаешь, дак, может, слыхал: точно это или нет?
"Вон оно что… вот тебе и "неплохой немец", как Шашкин говорит! Конечно, всех выселят, у аэродрома не оставят!" - понял Сверлилкин.
- Да не волнуйся ты! Когда ещё аэродром готов будет. Это же не сверло заточить! Береги мамку! А чего это ты не спишь, а? - Он повернулся было уходить, но вдруг спросил: - Где у вас тут Домовщина? Далеко?
- Километров эдак с десять, даже поболе. Леса там большие. А что?
- С десять, значит? Ну ладно. Про сало никому, слышишь!
Не мог он никак угомониться в своем сарае, вертелся на топчане, задремывал ненадолго, но тут же вскакивал и выходил наружу.
Село спало так крепко и тихо, будто не было никакой войны, словно на земле покой да благодать.
Спали русские избы. Спали в них немецкие солдаты.
На всё село один часовой у комендатуры, да и тот, наверное, дрыхнет!
Утром, точно в семь выйдут на шоссе немецкие машины. Цепочкой потянутся к аэродрому сельчане, и он сам пойдет в автомастерскую, станет там промывать коленные валы да чистить и чинить немецкие маслопроводы. Вечером все придут домой. Немцы отправятся в кино, кинотеатр для них открыт в комендатуре, а сельчане начнут заниматься своими домашними делами.
Среди сельчан немало мужиков. Есть и такие здоровые, как Шашкин. Неужели их души примирились? У некоторых - да. Но не у всех же! Вон Митькина мать, дай такой винтовку только! И другие найдутся.
"Село сожгут", - вспомнились ему слова Шашкина. Может, и сожгут. Но и так не помилуют! Только аэродром закончат и начнут.
"Дети тут и женщины", - говорил Шашкин. А в Ленинграде? И женщины и дети в ополчение идут, все, кто может винтовку держать. Где же партизаны? Если всего в десяти километрах, то должны они знать про аэродром. Чего же тогда ждут? Давно пора навести тут панику, сорвать строительство! Да тут можно такое натворить… Всех немцев ночью в плен забрать, они и не встрепенутся! Непуганые ведь! Ни одного выстрела не слышали.
Не может быть, чтобы партизаны не знали об аэродроме. Наверняка их разведка следит за строительством. А что, если попробовать понаблюдать. Все равно он плохо спит.
И он стал по ночам забираться на крышу сарая или прятаться в кустах на берегу Безымянки.
Однажды ночью он заметил, как к немецкой машине прокрался какой-то человек…
Они доползли до бани, и незнакомец втолкнул Митьку в дверь.
- Все, - тяжело дыша, сказал он и зажег спичку, прикрывая её свет ладонью. Митька сразу узнал его. Сверлилкин, вот кто это!
Сверлилкин вытащил мину из мешка.
- Так я и думал! - проворчал он, разглядывая мину, пока догорала спичка. - Так я и думал. Где ты ее стибрил, а?
Митька решил молчать. Мало он знал этого Сверлилкина.
- Молчишь? Вдруг я немцам стукну, да? На такого дурака доносить!
Митька обиженно засопел, но снова смолчал.
- Сопи, сопи! Теленок! Во-первых, кто же огромную минищу возле самых домов устанавливает?! Если б она долбанула, все вон те избы к черту на рога улетели б. Во-вторых, такую штуковину надо ставить на шоссе, понял? Рвануть - так целую колонну. Ну и ещё… смотри сюда, так и быть, еще спичку, немцы-то у вас непуганые, спят без задних ног, как в своей Германии! - Он зажег спичку и наклонился над миной. - Вот здесь, под колпаком, взрыватель должен быть, а его нет! Нет, и все! А ты её закапываешь! Минер-самоучка! Она же без взрывателя ни к черту!
- Врёте вы, - буркнул не выдержавший Митька. - Все равно бы рванула. Машина-то здоровущая!
- Здоровущая! - передразнил Сверлилкин. - Да она же сейчас, как… как этот коробок без спичек! На нее хоть паровоз накати - не взорвется. Это ж сообразить проще, чем сверло заточить! С мешком еще закапывает! Завтра бы тебя немцы по мешку сыскали! Да, да! Машина колесами бы выворотила - и пожалуйте бриться! О матери бы подумал!
- Ничего бы не выворотила… ничего бы не выворотила… - вдруг всхлипнул Митька, понимая, что Сверлилкин прав. - Я этого краснорожего все равно жахну!
- Жахнешь… гнилой репой! Где это ты немецкую мину свистнул, а?
- На-кось, немецкую! Наша это.
- Немецкая, говорят. Где взял?
- На-кось, немецкая!.. Ничего не скажу.
- Ну и дурак! Физия-то у тебя вся в синяках чего? Aa… неужели тебя этот шофер разукрасил… Понимаю теперь… Можно бы этого краснорожего на тот свет отправить, теперь-то проще, чем сверло заточить, да такое дело одному не сделать!
- Я сам, - начал было Митька, но Сверлилкин опять передразнил:
- "Сам", - он покрутил пальцем возле Митькиного виска. - Довольно. Как у нас когда-то говорили: беги, пока трамваи ходят! Забирай свой мешок и валяй отсюда. И запомни: я тебя не видел, ясно? А ты - меня. Ну, - он приоткрыл дверь бани и шепотом приказал: - Валяй!
- А мину?
- Беги, говорю! Никакой мины вообще не было. Понял? Не бы-ло!
Сверлилкин с силой вытолкнул Митьку из бани.
Глава IV
НЕМЕЦКИЙ МЕХАНИК СОКОЛОВ
Мина теперь у него была. Не хватало только взрывателя.
Работая у тисков в мастерской, он ломал голову: где мог Митька раздобыть немецкую мину? Неужели обнаружил лазейку на склад? Эх, раздобыть бы ещё и пару гранат - их взрыватели вполне сгодятся…
Надо, снова надо потолковать с пастушонком, но вряд ли он признается, да, и, если по совести, грех его в такие дела впутывать!
- Михалыч! - неожиданно окликнули его. - К механику. К Соколову!
Снова к Соколову… Нервничает что-то механик. Сегодня третий раз вызывает, да и вчера столько же. Главное, никаких особых поручений, все по мелочи. И разговаривает, разговаривает. О том, о сём. И смотрит так, словно прямо в печенки залезть хочет! А потом снова велит за работу приниматься.
Следить ему, что ли, поручили… А вдруг узнал каким-нибудь образом всю правду про него? Тогда - беда: одно слово - и расстрел. Стоит только немцам узнать, что он конвоира пристукнул да из эшелона бежал…
Но откуда механик может знать про это! Нечего психовать зря. Никто ничего не знает, и всё!
- Михалыч! Ты что, не слышишь! Во дворе механик-то.
Сверлилкин поспешил во двор. Там небольшой юркий тягач тащил на прицепе самоходку с высоко задранной, невиданно длинной трубой орудия.
Соколов жестами показывал водителю, молодому немцу-солдату, куда ставить самоходку. Солдат, видно, был неважным водителем: самоходка подцепила боком стоящий на домкратах "Форд" и поволокла его за собой, чуть не перевернув.
- Олух! - заорал Соколов и, что-то добавив по-немецки, забрался на тягач и оттолкнув немца: - Убирайся вон! - сам взялся за руль и, ловко маневрируя, развернул самоходку, поставив её в самый конец двора.
Легко соскочив на землю, механик кругом обошел самоходку, покачивая головой.
- Ты такую видел? - спросил он Сверлилкина и, не дожидаясь ответа, вытащил из кармана пиджака маленький молоточек и постучал по тракам. Раздался сухой легкий звон - характерный звон отличной стали.
- Ого! - вырвалось у Сверлилкина. - Сталь!
- Да уж. Что скажешь?
- Умеют работать. Этого у них не отнимешь. Мощная бандура!
- Ну, ну. Таких пока немного, я в первый раз вижу.
Три немецких солдата, развернув огромный темно-зеленый брезент, начали старательно укрывать им самоходку.
- Пошли со мной, Михалыч. В мастерские.
Механик прошел к фрезерному полуатомату, всё ещё стоящему в бездействии, и, показав на него, безнадёжным голосом спросил:
- Может, сумеешь? Шестерни позарез нужны.