В четыре часа пополудни, пятого мая 1840 года перед домом Хулиана Гонзалеса Саломона тянулся длинный ряд верховых лошадей в пунцовых попонах и с пучками красных перьев на головах. Такой убор был предписан федеральным правительством. Владельцы этих лошадей мало-помалу наполняли небольшую залу дома Саломона. Все они были одеты одинаково - в синие камзолы и красные жилеты, на головах у них красовались одинаковые черные шляпы с широкими красными лентами, а за поясом у каждого виднелся громадный кинжал, рукоятка которого выступала из-под камзола на правом боку. Даже лица у всех были удивительно однообразны. Все эти физиономии, с густыми усами и расходившимися под подбородком бакенбардами, были из тех, которые встречаются повсюду во времена народных восстаний, а затем бесследно исчезают неизвестно куда.
Одни из собравшихся сидели на соломенных стульях, другие поместились на подоконниках, а некоторые взобрались даже на стол, покрытый пунцовой скатертью. На этом столе сеньор Саломон подписывал свои протоколы и декреты, причем чернильницей служила ему старая помадная банка.
Все курили, так что по залу ходили целые облака синего табачного дыма.
Самого президента еще не было. Он сидел в смежной комнате, на краю громадной постели и с геройским усилием зубрил наизусть речь, состоявшую из двадцати слов. Эту речь чуть ли не в сотый раз заставлял его повторять человек, составлявший с ним крайнюю противоположность и телом и душой, а именно наш знакомец - дон Мигель дель Кампо.
- Ну, теперь, кажется, я знаю ее, - заявил Саломон, отирая большим красным бумажным платком свой лоб, сильно вспотевший от умственного напряжения.
- Знаете, - подтвердил дон Мигель. - У вас, полковник, прекрасная память...
- Да? Но... все-таки я попрошу вас сесть возле меня и подсказывать мне потихоньку, если я забуду какое-нибудь слово.
- Само собой разумеется! Не забудьте только, полковник, в самом начале представить меня своим друзьям и предупредить их о том, что я вам передал.
- Обязательно представлю и скажу, что нужно, будьте покойны. Идем!
Президент Саломон и дон Мигель - последний тоже весь в черном и с большим федеральным значком на груди, но без перчаток - вошли в зал.
- Здравствуйте, сеньоры! - произнес полковник Саломон с важным и напыщенным видом, становясь возле своего места.
Собравшиеся в один голос ответили на приветствие президента, причем некоторые называли его полковником, другие президентом, третьи товарищем, смотря по тому, как кто привык обращаться к нему.
На дона Мигеля почтенное собрание глядело очень враждебно: слишком уж мало у него было федеральных отличий и чересчур благородный вид.
- Сеньоры, - продолжал Саломон, - имею удовольствие представить вам дона Мигеля дель Кампо, гасиендеро и федерального патриота... я обязан ему множеством услуг, оказанных и мне. Он такой же добрый федералист, как и его отец... Они оба желают вступить в наше общество, как только его отец приедет в Буэнос-Айрес. Пока же он просит только позволения участвовать иногда в наших федеральных ману... мане... манифестациях (дон Мигель шепотом подсказал ему это трудное слово). Открываю собрание, сеньоры. Да здравствует федерация!
- Да здравствует наш знаменитый реставратор! Да погибнут гнусные, омерзительные французы! Да погибнет король Луи-Филипп! Да погибнут отвратительные и гнусные унитарии, продавшие себя французам, за их презренное золото! Да погибнет изменник-идиот Ривера!
Эти восклицания, произнесенные Саломоном громовым голосом, хором были подхвачены всеми присутствовавшими, размахивавшими при этом своими громадными кинжалами.
Когда окончился взрыв патриотических чувств, Саломон опустился на свое место, пригласив дона Мигеля сесть по левую руку, между тем как по правую сел его секретарь Бонео.
- Сеньор, секретарь, - обратился к нему Саломон, откинувшись па спинку стула, - прочтите список присутствующих сеньоров.
Бонео взял лежавшую на столе бумагу и прочел вслух имена, которые за несколько минут перед тем отметил карандашом. Их было девятнадцать.
- Все? - спросил Саломон, когда Бонео кончил.
- Да, это все присутствующие, - ответил секретарь,
- Теперь прочтите список отсутствующих членов.
- То есть список всего общества?
- Да, сеньор. Мы как добрые федералисты должны всегда знать, кто присутствует и кто отсутствует, как это делается в палате представителей. Читайте.
Бонео прочел список всех членов Народного общества, которых оказалось сто семьдесят пять человек разных сословий и профессий.
- "Отлично! - подумал про себя дон Мигель. - Теперь я знаю всех! Знаю даже, что некоторые из этих членов вовлечены в Mac-Горку насильно".
Видя, что Саломон забыл, что ему следовало делать дальше, дон Мигель потихоньку толкнул его локтем.
Толстяк встрепенулся и продолжал:
- Сеньоры, федерация принадлежит знаменитому реставрадору; поэтому мы должны пожертвовать, в случае надобности, даже своей жизнью для нашего знаменитого реставрадора законов и никогда не забывать, что мы - столпы святой федерации.
- Да здравствует знаменитый реставрадор законов! - вскричал один из присутствующих.
Остальные дружным хором подхватили этот возглас.
- Да здравствует его достойная дочь, сеньорита Мануэлита Розас-Эскурра! - продолжал Саломон. - Да здравствует герой пустыни, великий реставрадор законов, ваш отец и учредитель федерации! Да погибнут гнусные французы и их нечестивый король!
Когда все эти возгласы были несколько раз повторены, президент начал затверженную им речь:
- Сеньоры, для того, чтобы наш знаменитый реставрадор мог спасти федерацию от... мог спасти федерацию от... Для того, чтобы наш знаменитый реставрадор мог спасти федерацию от...
- От неминуемой опасности, - шепотом подсказал дон Мигель.
- От неминуемой опасности, в которой она находится, мы должны... должны рез... должны преследовать всех унитариев на смерть и стараться, чтобы ни одного из них не осталось в живых.
- Да погибнут гнусные дикари, отвратительные унитарии! - рявкнул один из членов, Хуан Мануэль Ларрасабаль, махая кинжалом над головой.
Остальные члены собрания повторили его рев, размахивая в свою очередь кинжалами.
- Сеньоры, мы обязаны преследовать их всех без всякого снисхождения! - продолжал Саломон.
- Да, всех без различия пола! - подхватил Ларрасабаль, казавшийся восторженнее прочих и подававший пример другим.
- Я думаю, что наш знаменитый реставрадор не может быть доволен нами, потому что мы служим ему не так, как следует, - продолжал президент. - Мы...
- Теперь пора перейти к событию прошлой ночи, - шепнул ему дон Мигель, нагибаясь поднять платок, который он нарочно уронил.
- Теперь пора перейти к событию прошлой... - как попугай начал повторять толстяк.
Но дон Мигель дернул его за камзол. Саломон остановился, глупо взглянул на него, потер лоб рукой и медленно, с расстановками, загнусавил:
- Сеньоры! Нам известно, что в прошлую ночь опять несколько дикарей-унитариев пытались улиз... бежать в армию изменника Лаваля, но они не преуспели в этом благодаря расторопности коменданта Куитино, который поступил, как подобает доброму федералисту. Однако, одному из этих гнусных унитариев удалось улиз... скрыться неизвестно куда. Подобные случаи ежего... гм... ежедневно будут повторяться, если мы не при... гм... не примемся защищать федерацию, как следует. Я созвал вас сегодня для того, чтобы мы снова могли повторить друг перед другом клятву всеми силами преследовать гнусных дикарей-унитариев и препятствовать им удира... гм... их бегству в Монтевидео, к низкому изменнику JIa... гм... Ривере, или в Энтре-Риос, к такому же изменнику Лавалю... или же в... гм... к французам, презренное золото которых так прельщает их. Такова воля нашего знаменитого реставрадора... Итак, я провозглашаю: да здравствует знаменитый реставрадор и да погибнут все враги нашей святой федерации!
- Смерть гнусным дикарям-унитариям! - заревел Ларрасабаль, страшно вращая глазами и размахивая кинжалом.
Эти дикие возгласы повторялись не только всем собранием в зале, но и толпой зевак, стоявших на улице перед домом.
- Я прошу слова, - сказал комендант Куитино, находившийся в число присутствовавших в зале.
- Говорите, - разрешил Саломон, сворачивая громадную папиросу.
- Прошедшей ночью, - начал комендант, - я имел счастье ужинать у знаменитого реставрадора и его дочери, донны Мануэлиты Розас-Эскурра. Реставрадор - истинный отец федерации. Признавая это, клянусь поступать со всеми унитариями, которые попадутся мне в руки, так, как я поступил с теми, которых мне удалось захватить прошлой ночью. Положим, одному из них дьявол помог ускользнуть от меня, но на нем остались такие знаки, оставленные нашим оружием, что его не трудно будет разыскать. Памятуя, что все добрые федералисты, к какому бы полу они ни принадлежали, должны всеми силами помогать реставрадору в его трудном деле - охране федерации, я сообщил уже об этом беглеце донне Марии Жозефе, которая заведует розысками беглецов. Вот их гнусная кровь.
При последних словах Куитино обнажил свою саблю и указал на запекшуюся на ней кровь. В ответ на это собрание снова замахало кинжалами и разразилось бешеными криками по адресу унитариев, изменников и французов.
Дон Мигель молча наблюдал эту сцену, отмечая каждую подробность в своей памяти и соображая, какую он может извлечь пользу для своего дела из того, что видит и слышит.
Переждав, когда расходившиеся масгорковцы несколько поутихли, он встал и тоже попросил слова.
- Говорите! Говорите! - закричало несколько голосов вслед за президентом.
- Сеньоры, - начал молодой человек, к сожалению, я еще не имею чести принадлежать к вашему знаменитому, высокопатриотическому обществу, но надеюсь вскоре удостоиться этой великой чести. Мои убеждения и мои связи известны всем, поэтому о них я распространяться не буду. Скажу только, что со временем надеюсь оказать знаменитому реставрадору законов и федерации такие же услуги, какие ему оказывают в настоящее время члены Народного общества, справедливо пользующегося такой громкой славой не только в Аргентинской республике, но и во всей Америке.
Раздался взрыв рукоплесканий и гул восторженных криков.
- Прошу принять во внимание, уважаемые сеньоры, - продолжал дон Мигель, - что мои похвалы могут относиться только к присутствующим членам Мас-Горки. Хотя нельзя отрицать патриотического чувства и во всех остальных членах ее, но в действительности одни вы, сеньоры, постоянно находитесь на своем посту и каждую минуту готовы поддерживать нашего знаменитого реставрадора. Это заключение я вывожу из того факта, что остальные члены не являются на зов своего высокоуважаемого президента, сеньора дона Хулиана Гонзалеса Саломона. Федерация не признает никаких привилегий: адвокаты, торговцы, чиновники, простые служители - все мы здесь равны между собой, и когда созывается общее собрание или когда нужно сделать что-нибудь для его превосходительства сеньора реставрадора, мы все обязаны являться немедленно, бросив свои личные дела. Я допускаю, что и отсутствующие в душе добрые федералисты, но ведь и присутствующие не презренные унитарии, чтобы первые могли выказывать к последним презрение, не присоединяясь к ним. Говоря это, я убежден, что то же самое сказал бы и его превосходительство знаменитый реставрадор, мнение которого должно быть особенно уважаемо.
Удар, нанесенный доном Мигелем отсутствующим членам, попал очень метко, и энтузиазм, произведенный его речью, превзошел все его ожидания. По адресу отсутствующих федералистов посыпался град ругательств, перемешанных с дикими угрозами. Имена неявившихся начали повторяться с такой враждой, точно это были имена не масгорковцев, а скрывающихся унитариев.
Дон Мигель поощрял эту вражду, кивая головой и насмешливо улыбаясь.
- "Вот это хорошо! - говорил он про себя. - Погодите, голубчики, я так науськаю вас друг на друга, что, вы сами себя истерзаете в клочья!"
Увещав собрание еще раз тщательней следить за унитариями и зорко наблюдать за всеми пунктами реки, где они могли бы сесть на суда, Саломон среди нового взрыва энтузиазма, объявил собрание закрытым.
Полузадушенный федеральными объятьями, с измятыми от крепких пожатий масгорковцев руками, дон Мигель вышел на крыльцо. Саломон проводил его до улицы и не знал, как благодарить за оказанную помощь. Здесь молодой человек простился с ним и сел на свою лошадь, которую держал Тонилло.
- В девять часов, - лаконично шепнул он своему слуге.
- Там же? - так же кратко и тихо спросил последний.
- Да.
Пришпорив лошадь, дон Мигель крупной рысью направился к Барракасу и доехал до улицы Буэн-Орден в то время, когда угасали последние лучи солнца.
Несмотря на множество волновавших его со вчерашнего вечера мыслей и ощущений, молодой человек не мог удержаться, чтобы не остановить лошадь и не полюбоваться с этой высоты великолепной панорамой, расстилавшейся у его ног. И, действительно, было чем полюбоваться. Цветущая долина Барракаса с извивающейся по ней серебряной лентой реки и с зеленой эспланадой налево - одна из живописнейших местностей вокруг Буэнос-Айреса.
Дон Мигель начал уже спускаться с горы, как вдруг услышал голос, звавший его по имени. Обернувшись, он увидел шагах в двадцати от себя достойного учителя каллиграфии, который спешил к нему, держа в одной руке шляпу, а в другой - палку. Добежав, наконец, до своего бывшего ученика, дон Кандидо так запыхался, что некоторое время не мог выговорить ни слова.
- Что с вами, дон Кандидо? Что случилось? - спрашивал молодой человек, испуганный бледностью лица и странным видом старика.
- Нечто ужасное... варварское... дикое... совершенно беспримерное... в летописях истории преступлений! - с трудом выговорил тот.
- Сеньор, не забудьте, что мы на большой дороге. Говорите тише, скорее и короче, - прошептал дон Мигель.
- Помнишь, я говорил тебе о благородном, добром и великодушном сыне моей домоправительницы?
- Помню. Что же с ним?
- Помнишь, я говорил, что он приезжал нынешней ночью...
- Помню, помню. Говорите ради Бога скорей, что с ним случилось?
- Его расстреляли! Да, мой дорогой и уважаемый Мигель, его рас-стре-ля-ли!!
- Как?.. Когда?.
- В семь часов утра, как только узнали, что он отлучился из дома губернатора. Должно быть, побоялись...
- Что он открыл или откроет кому-нибудь тайну депеш, которые привез? - договорил молодой человек.
- Да, да!.. И если так, то я погиб, пропал!.. Что мне теперь делать, дорогой Мигель?.. Что мне делать? - и ужасе лепетал несчастный старик, бледный, как смерть, дрожа с головы до ног.
- Очинить ваши перья и вступить завтра в должность домашнего секретаря к сеньору министру иностранных дел, - хладнокровно ответил дон Мигель.
- О, Мигель, так ты... думаешь, что это... еще возможно для... меня? - просияв от радости вскричал дон Кандидо.
- Кто же может воспрепятствовать этому? Будьте покойны, поступите. То, о чем мы говорили с вами утром, остается в силе и сейчас.
- О, Мигель! О, мой благородный, великодушный спаситель! - восклицал старик, покрывая поцелуями руку молодого человека.
- Ну, довольно, довольно! - остановил его тот, отнимая руку. - Поверните скорее на первую попавшуюся улицу и возвращайтесь с Богом домой.
- Я приходил к тебе, когда ты только что уехал к полковнику Саломону, как мне сказал твой конюх. Я отправился туда, к церкви, и сидел на паперти, пока не увидел тебя уезжающим по этой дороге... Я все время бежал за тобой, но не решался окликнуть до этого места. Хорошо еще что ты остановился, иначе мне ни за что было бы не догнать тебя, - трещал дон Кандидо, заметно оживившись и забыв о своем недавнем страхе.
- Видно, yж так Бог устроил на ваше счастье, - с улыбкой произнес дон Мигель. - Но вот еще что. Есть у вас какой-нибудь хороший знакомый, у которого вы когда-нибудь ночевали?
- Как же, есть. Вот, например...
- Так вот, ступайте прямо к нему и на всякий случай попросите его показать, что вы провели у него вчерашнюю ночь. Поняли?.. Ну, а теперь прощайте, сеньор!
С этими словами дон Мигель пришпорил лошадь и галопом поскакал по той самой дороге, которой вез прошлой ночью своего друга, дона Луиса Бельграно.
Дон Кандидо в недоумении смотрел несколько мгновений ему вслед, потом ударил себя по лбу и с веселым видом направился в противоположную сторону.
Глава XVI
ТРИ КЛЮЧА К ОДНОЙ ДВЕРИ
На колокольне церкви Сан-Франциско пробило пять часов вечера. Атмосфера была пропитана тем густым и сырым туманом, который так часто бывает зимой, весной и осенью в Буэнос-Айресе.
Торговая улица, в которой, несмотря на ее название, нет ни торговли, ни торговцев, была почти пуста. В числе немногих прохожих шли двое мужчин, поспешно направлявшихся к реке. Один из них был в синем плаще, коротком и без воротника, похожем на те плащи, которые в старину носили испанцы и благородные венецианцы; другой был в длинном белом камзоле.
- Скорее, скорее, дон Кандидо! - говорил тот, на ком был плащ. - Прибавляйте шагу, иначе мы опоздаем.
- Если бы мы вышли пораньше, нам не нужно было бы так спешить,- возражал другой, взяв под мышку трость с набалдашником из слоновой кости.
- Это не моя вина, а вина здешнего климата, могущего поспорить своими капризами с любой женщиной. - Недавно небо было еще совсем голубое, и я рассчитывал, что сумерки будут продолжаться по меньшей мере полчаса. Но вдруг оно сплошь покрылось тучами, и я обманулся в своем предположении... Впрочем, не беда: вы только ускорите свою работу.
- Ускорить работу?
- Ну, да.
- Какую же работу?
- Сейчас узнаете, дорогой учитель, а пока не отставайте от меня.
- Можно сказать тебе несколько слов, дорогой и уважаемый Мигель?
- Говорите, если хотите, только не останавливаясь.
- Не останавливаясь? Как же это? В каком смысле надо это понимать?
- В том смысле, что если вы можете говорить на ходу, не задерживая ни себя, ни меня остановками, то говорите.
- Ах, так! Конечно, могу и на ходу...
- Так в чем же дело?
- Да видишь что, в глубине моего сердца таится глубокий, справедливый и вполне основательный страх.
- О, сеньор, вы вечно таскаете с собой совершенно излишний балласт!
- Опять метафора! Какой же именно, дорогой Мигель?
- Неистощимый запас прилагательных и непомерную трусость.
- Так что ж из этого! Запасом прилагательных я могу гордиться, как доказательством моего основательного знакомства с нашим богатым, плодовитым и красноречивым языком, а то, что ты называешь трусостью, я приобрел только в последние годы по примеру других жителей Буэнос-Айреса...
- Ну, теперь молчок и идите тише! - перебил дон Мигель, поворачивая на улицу Кочабамбу.
Прикусив язык, дон Кандидо взял свою трость в правую руку и медленно последовал за своим спутником.
Они дошли почти до самой реки. У предпоследнего дома с правой стороны дон Мигель остановился и сказал:
- Обернитесь осторожнее и посмотрите, не идет ли кто за нами.
Дон Кандидо будто нечаянно выронил за своей спиной из руки трость и, конечно, должен был обернуться, чтобы поднять ее.