- Это тебя не касается, милая кузиночка, - ответил дон Мигель.
- А! Значит это - политика?
- Может быть...
- В таком случае я, конечно, не буду настаивать на том, чтобы меня провожал дон Луис.
- Ты у меня умница, Гермоза!.. Возьми кучером Педро, а на запятки посади слугу Луиса. Приехав к Барро, ты сядешь с Авророй в ее карету, а твоя приедет за тобой в четыре часа.
- В четыре часа!.. Неужели я должна пробыть там целых четыре часа! Это слишком много, Мигель!
- Напротив, слишком мало, - возразил молодой человек.
- Но ведь ты знаешь, Мигель, что, отправляясь на этот бал, я приношу жертву...
- Да, я это знаю, Гермоза, но я знаю и то, что эту жертву ты приносишь ради своей собственной безопасности и, быть может, ради спасения Луиса, не забудь этого. Этот бал дается в честь донны Мануэлы. Приглашение на него ты получила от нее через донну Августину Розас, не принять его или пробыть слишком мало времени на этом балу, значит, оскорбить Розасов и навлечь на себя вражду.
- Ах, что мне могут сделать эти люди, когда я от них нисколько не завишу! - воскликнула донна Гермоза. - Вот возьму да совсем не поеду к ним, чтобы показать, как мало я интересуюсь их обществом!
- В самом деле, - подхватил дон Луис, - и я нахожу, что донне Гермозе совершенно не за чем ехать на этот бал....
- И ты это находишь? - насмешливо проговорил дон Мигель. - В таком случае посоветуй ей сегодня же снять голубые драпировки с окон, если она не желает, чтобы завтра явились сюда господа масгорковцы и сорвали их, обыскав, кстати, и весь дом.
- Что?!- вскричала молодая женщина, гордо подняв голову и сверкая глазами. - Да кто же позволит этим негодяям врываться сюда и хозяйничать здесь? Я прикажу своим слугам вышвырнуть их, как бешеных собак и...
- Ого, кузиночка, ты удивительно храбрая женщина! Господам членам Mac-Горки, действительно, пожалуй, не поздоровится, если они вздумают пожаловать к тебе... А как твои раны, Луис? - вдруг спросил дон Мигель, обратившись к своему другу.
Донна Гермоза затрепетала и закрыла побледневшее лицо руками. Дон Луис молчал. Они оба хорошо поняли значение вопроса дона Мигеля.
- Я поеду на бал и пробуду там сколько нужно, - немного погодя заявила донна Гермоза, отирая слезы, катившиеся по ее нежным щечкам.
- Боже мой, все это из-за меня! - вскричал дон Луис, вставая и начиная ходить из угла в угол, хотя каждый шаг причинял ему страшную боль.
- Успокойся, пожалуйста, - сказал дон Мигель, поймав друга за руку и заставив его снова сесть. - Вы оба точно маленькие неразумные дети, которые всеми силами отбиваются от спасительного, хотя и противного лекарства! Поверьте мне, друзья мои, я не стал бы уговаривать ни Гермозу, ни свою невесту ехать на этот бал, если бы не знал, что это необходимо для их собственной и нашей безопасности. На всех нас и так уж начали коситься, а это равносильно тому, что над нашими головами повесили Дамоклов меч. Надеюсь, что вторично мне не придется насильно гнать в звериное логовище никого из дорогих мне лиц: еще немного, я сорву с себя постыдную маску и...
Он вдруг круто оборвал свою речь, провел рукой по лбу и спокойно добавил:
- Итак, значит, решено?
- Решено, - ответила донна Гермоза. - В полночь я буду у своих новых друзей, Барро... Очень жаль, что бал не у них, тогда я поехала бы к ним и без всяких уговариваний с твоей стороны, Мигель... Кстати, не знаешь ты, почему донне Августине так хочется видеть меня?
- Из ревности.
- Как!.. Уж не к тебе ли?
- К несчастью, нет.
- Так к кому же?
- К тебе самой.
- Ко мне самой?!
- Да, именно к тебе самой. Она слышала о твоей красоте, о твоем богатстве, о твоем умении одеваться, - словом, о всех твоих достоинствах. А так как она до сих пор считалась царицей красоты и изящества, то ей хочется поближе познакомиться со своей соперницей.
- Вот как! Ну, что ж, пусть любуется на меня, если ей так хочется! - ядовито произнесла молодая женщина. - Ну, а как же дон Луис? Он останется тут один?
- Нет, я его увезу с собой, - отвечал дон Мигель.
- Сейчас?
- Да.
- Но как же ты повезешь его днем? Ведь ты говорил, что увезешь его к себе на несколько часов ночью!
- Я так и хотел сначала, а теперь передумал...
- Да ведь его могут увидеть, Мигель!
- Не увидят, я приехал в карете.
- В карете? А я и не слыхала, как она подъехала.
- Еще бы тебе слышать! Я знаю, что ты не слыхала, кузиночка.
- Разве ты стал обладать способностью ясновидения, Мигель?
- Кое в чем да, - например, я отлично умею читать по лицам людей, о том что у них творится в душе. Когда я вошел сюда...
- Сеньора, попросите, пожалуйста, вашего кузена замолчать, а то он, кажется, собирается сказать нам глупость! - с многозначительной улыбкой перебил дон Луис, обращаясь к донне Гермозе.
- Из этих слов, - подхватил дон Мигель, - я вывожу заключение, что ты считаешь глупостью ту фразу, которую я услышал при входе сюда...
- Почему ты так думаешь? - весь вспыхнув, спросил дон Луис.
- Потому, что, по-видимому, ты боишься, как бы я не повторил ее.
- Какой вы, однако, насмешник, кабаллеро! - проговорила донна Гермоза, вцепившись своими маленькими пальчиками в его густые волосы и дернув за них так, что он невольно вскричал от боли. - Что с вами? - осведомилась она, делая невинные глаза.
- Ничего, ровно ничего, кузиночка, - поспешил сказать молодой человек, освобождая свои волосы. - Я только думал о том, что ты и Аврора будете самыми хорошенькими женщинами на балу.
- Слава Богу! - воскликнул Бельграно. - Наконец-то, ты сказал умную фразу.
- Спасибо за похвалу, мой друг... Однако, бери шляпу и простись с донной Гермозой.
- Уже?
- Пора.
- Но еще рано!
- Напротив, уже очень поздно.
- Хорошо... Сейчас.
- Нет, не "сейчас", а сию минуту!
- Мигель, сделай мне удовольствие, повидайся пораньше с Авророй, - сказала молодая женщина.
- Зачем? - удивился дон Мигель.
- Чтобы заставить ее отказаться от тебя.
- Что такое?!
- Иначе я заставлю ее сделать это.
- Ты хочешь побудить ее отказаться от меня?
- Ну, да! Разве ты не понимаешь, что я хочу сказать?
- Нет! Я...
- Ну, так я подошлю к ней донну Марию Жозефу, - продолжала лукавым тоном молодая женщина. - Та еще лучше меня сумеет доказать ей, что она будет несчастлива с таким жестокосердечным мужем, как ты.
- Ах, вот оно что!.. Ну, Луис, пойдем скорее, иначе Гермоза Бог весть до чего договорится.
- Покоряюсь! - со вздохом проговорил дон Луис, целуя руку, которую ему протянула молодая женщина.
- Поди, надень плащ и шляпу и садись прямо в карету, она стоит перед твоей дверью. А я пока постараюсь утешить мою милую кузину, - сказал дель Кампо своему другу, провожая его до дверей.
Возвратившись к донне Гермозе, он взял ее за руку и тихо проговорил:
- Милая Гермоза, я все угадываю и одобряю. Поверь, я употреблю все усилия, чтобы устроить ваше счастье... Ведь ты веришь этому? Да?
- Верю, - прошептала молодая женщина дрожащим от слез голосом.
- Луис любит тебя...
- Ты думаешь, что он любит меня? - с живостью спросила она.
- А ты разве сомневаешься в этом?
- Нет, но... я сомневаюсь в самой себе.
- Как так? Разве ты несчастлива этой любовью?
- И да и нет.
- Это не ответ, Гермоза.
- Я говорю то, что чувствую, Мигель.
- Стало быть, ты сама не знаешь, любишь его или нет?
- О, нет! Я люблю его больше всего на свете!
- Так в чем же дело, кузина?
- Я боюсь этой любви, Мигель.
- Почему?
- Потому что все, кого я любила, преждевременно погибли...
- Да ведь всем им пора было умирать, а Луис...
- Иди, Мигель, - со вздохом проговорила молодая Женщина. - Луис, наверное, заждался тебя...
Дон Мигель задумался. Через минуту его карета выезжала со двора, провожаемая печальным взглядом донны Гермозы.
Глава XX
ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОЕ ЧИСЛО
Вечером 24 мая 1840 года Буэнос-Айрес поднял знамя мятежа против ненавистной власти испанцев.
В описываемый нами день справлялась тридцатая годовщина этого исторического события.
Из дворца бывших испанских вице-королей, превращенного Розасом в казармы, струился ослепительный свет.
Обширные гостиные, в которых маркиза Собре-Монте когда-то давала великолепные балы и веселые вечера во время президентства и где при губернаторе Доррего затевалось столько любовных интриг и происходило столько семейных драм, - несколько лет представляли одну печальную картину разрушения, так как, кроме мышей и пауков, в них никто не жил. К этому же вечеру все гостиные были тщательно вычищены, оклеены дорогими обоями и уставлены прекрасной мебелью. Гвардейская пехота давала в них бал в честь дочери Розаса, сеньоры Мануэлы, и поэтому не поскупилась ни на какие расходы. Сам губернатор не мог присутствовать на этом балу, потому что должен был участвовать в официальном обеде, которым сэр Вальтер Спринг отмечал день рождения своей королевы.
Город был роскошно иллюминирован, и на улицах толпились массы народа, гордого воспоминанием о совершенной им тридцать лет тому назад победе, хотя в сущности он очень мало выиграл от этой победы.
Экипажи, спешившие к казармам, продвигались с большим трудом, посреди волнующегося людского моря. Одна из карет, старавшаяся проехать по краю улицы, задела за походную кондитерскую и опрокинула ее. Немедленно толпа со страшными криками окружила плотной стеной экипаж, намереваясь стащить с козел кучера, обвиняя его в том, что он, будто бы, раздавил несколько человек. Явилась полиция и начала искать "искалеченные трупы", которые, по уверению крикунов, лежали под колесами экипажа. Убедившись, что не только нет никаких трупов, но даже ни у кого не имеется ни одной царапинки, причиненной экипажем, полицейские начали, разгонять толпу, которая не подавалась ни на шаг и производила страшный шум.
- Что же ты стоишь? - крикнул повелительный голос изнутри кареты. - Поезжай вперед! Если и раздавишь кого - не беда!
- Сеньор полицейский, - говорил другой, высунувшись из окна экипажа, - кажется в действительности никто не пострадал, но вот вам деньги, раздайте их, пожалуйста, тем, которые жалуются. Помогите нам только выбраться отсюда, мы торопимся и боимся опоздать.
- Конечно, они орут зря, - сказал полицейский, принимая кошелек с деньгами. - У нас все так: горланят из-за каждого пустяка... Сеньоры федералисты, - обратился он к толпе, - пропустите этих граждан. Это добрые федералисты, они спешат по нужному делу о благе и пользе отечество.
- А, ну, пусть они проезжают! - крикнуло несколько человек, очищая место.
Карета покатилась и через несколько минут остановилась на углу улиц Университетской и Качабамба. Из нее вышли четыре человека, один из них приказал кучеру приехать в это же место к половине одиннадцатого. Затем, плотно закутавшись в свои плащи, попарно двинулись по направлению к реке.
Недалеко от дома донны Марселины четверо незнакомцев встретились лицом к лицу с тремя другими, точно так же закутанными в плащи и шедшими от улицы Балькарсе.
Обе группы остановились как вкопанные, и начали с беспокойством всматриваться друг в друга.
- Сеньоры, - первым заговорил один из тех, которые приехали в карете, - позвольте вас спросить: не помешали ли мы нечаянно вашей прогулке.
Тройной взрыв хохота послужил ответом на этот вопрос.
- Э, да это вы!- веселым голосом продолжал спрашивавший. - Как вы нас напугали! Ну, теперь идем вместе.
Обе группы сомкнулись в одну и подошли к дому донны Марселины.
Но вместо того, чтобы постучаться, один из этих незнакомцев нагнулся к замочной скважине в двери и тихо прошептал:
- Двадцать четыре.
Дверь бесшумно отворилась и пропустила всех пришедших, после чего так же тихо затворилась.
Через несколько минут пришла новая партия в четыре человека, потом две по шести; все впускались в Дом, как только они произносили загадочный пароль: двадцать четыре.
Гостиная донны Марселины, куда входили все эти незнакомцы, походила на дортуар, так как вокруг стен были расставлены все наличные в доме кровати с постелями.
Вокруг стола, выдвинутого на середину, стояли стулья и кресло. На столе горели две свечи, оставляя в полутьме углы комнаты.
Прибывающие усаживались где попало: кто на стульях, кто на кроватях, и вполголоса перекидывались отрывистыми замечаниями. По временам кто-нибудь из собрания подходил к окну и внимательно всматривался в темную и пустую улицу.
В ночной тишине ясно прозвучал удар городских часов.
- Половина девятого, сеньоры, - сказал один из пришедших раньше других и оказавшийся нашим старым знакомцем, доном Мигелем дель Кампо, - не явившихся более нечего ждать, раз они не пришли к назначенному времени, значит, вовсе не придут. Объявляю собрание открытым.
С этими словами молодой человек опустился в председательское кресло, приглашая сидевшего на одной из кроватей дона Бельграно пересесть на стул по правую его руку.
Остальные остались на своих местах.
Окна были наглухо закрыты внутренними ставнями, и на стол поставили еще две свечи, так чтобы все собравшиеся ясно могли видеть друг друга.
Самому старшему в этом собрании было лет двадцать шесть. Лида, фигуры, осанка, манеры, костюмы и язык доказывали, что собрание состояло из представителей высшего городского общества.
- Друзья мои, - начал дон Мигель, - вас должно было собраться тридцать четыре человека, но явилось только двадцать три. Но какова бы ни была причина отсутствия одиннадцати человек, никто из нас не заподозрит их в измене и не будет питать ни малейшего опасения за безопасность нашей тайны. Я одинаково ручаюсь как за присутствующих, так и за отсутствующих и считаю своим долгом добавить, что я принял некоторые предосторожности на тот случай, если бы нас здесь накрыли приспешники тирана. На реке, почти под самыми окнами, стоят лодки, готовые принять нас. Все мы хорошо вооружены, и я думаю, нам не трудно будет отделаться от убийц, сколько бы их ни было. Желающих бежать из города мои лодки перевезут на восточный берег, они могут потом возвратиться, если захотят. У наружных дверей стережет мой верный Тонилло; у окна, выходящего на улицу из передней, стоит слуга дона Луиса, такой же верный и преданный человек; наконец, на крыше дома сидит человек, к которому я тоже имею полное доверие, потому что он из одной трусости не выдаст нас. Это бывший учитель чистописания многих из нас. Он не знает, что вы здесь, ему известно только о моем присутствии, и этого вполне достаточно... Довольны вы, сеньоры, этими мерами предосторожности.
- Довольны! Довольны! Мы чувствуем себя после сказанного вами в такой безопасности, как будто находимся не в Буэнос-Айресе, а в Париже, - ответил молодой человек с веселым и беззаботным лицом, играя волосяной цепочкой.
- Ну, положим, - возразил дон Мигель, - едва ли кто из вас чувствует себя здесь в безопасности! Но, я за все отвечаю, потому что все предусмотрел. Теперь перейдем к цели нашего собрания. Вот, сеньоры, первый документ, по поводу которого я хочу посоветоваться с вами. Это список людей, успевших в течение четырех-пяти недель эмигрировать в восточную республику, их сто шестьдесят человек. Все они молоды, сильны и воспламенены любовью к отечеству. Кроме того, я знаю более трехсот человек, собиравшихся бежать при первом удобном случае. Нашлись уже и верные люди, которые берутся переправить их на восточный берег. Таким образом, в скором времени в Буэнос-Айресе будет пятьюстами патриотами меньше. Кроме того, отсюда ушло много молодых людей в предшествовавшие два года. Сейчас я сообщу вам, в каком положении находится армия освободительная и армия внутренних провинций. После действий дона Кристобаля, выигравшего сражение, но проигравшего победу, освободительная армия находится на Арройо-Гранде и осаждает армию Эшагю, загнанную в Пиедрас, в нескольких милях от Бахады. В случае нового сражения вероятность успеха на стороне Лаваля. Если он победит, то перейдет через Парану и откроет наступательные действия против Буэнос-Айреса; если же он будет разбит, то, располагая всеми судами блокады, отправится на север пополнять свою армию, после чего опять-таки двинется против Буэнос-Айреса. Что же касается провинций, то и там лига распространяется с каждым днем. Тукуман, Сальта, Риоха, Катамарка и Жужуй уже отреклись от тирана и вооружаются против него. Монах Альдао не настолько силен, чтобы подавить революцию, а Кордова сдастся при первой серьезной угрозе. У Розаса оставалась надежда только на Ла-Мадрида, но и эта надежда рухнула: Ла-Мадрид тоже объявил себя против него.
- Не может быть?!- вскричали некоторые из присутствующих, вскакивая со своих мест.
- Тише, сеньоры, тише! - остановил их дон Мигель. - Советую вам все-таки не забывать, что вы в Буэнос-Айресе, а не в Париже... Я сказал правду: Ла-Мадрид, посланный Розасом охранять тукуманский арсенал, перешел на сторону инсургентов. Седьмого апреля он втоптал в грязь федеральный значок, установленный Розасом, и приколол к груди голубую с белым ленту свободы.
- Браво! Браво! - кричали молодые восторженные голоса.- Да здравствует свобода!
Один дон Луис Бельграно, погруженный в глубокие думы, сидел молча.
- Тише, сеньоры, тише! - снова остановил их молодой председатель. - Вот документ, подтверждающий мои слова.
Развернув новую бумагу, он вслух прочитал следующее:
"Свобода или смерть!
Общий приказ от девятого апреля тысяча восемьсот сорокового года.
По распоряжению правительства назначаются: главнокомандующим всех линейных войск и милиции в провинции генерал дон Григорио Араос Ла-Мадрид; начальником главного штаба - полковник дон Лоренсо Лугонес; начальником гвардейских кирасиров - полковник дон Мариано Аха ".
Собравшиеся радостно переглядывались, но уже не решались громко выражать своих чувств.
- Как видите, сеньоры, - спокойно продолжал Мигель, - революционное движение разрастается с каждым днем. К сожалению, революция пока еще представляет собой великана, правда, очень сильного, но без головы. Голова-то у него, впрочем, есть, но далеко от тела: она находится в Буэнос-Айресе, поэтому все наши усилия должны быть направлены к тому, чтобы приставить эту голову к телу и сделать таким образом великана способным к действию... Надеюсь, сеньоры, вы согласны со мной в том, что мы должны сделать все от вас зависящее, чтобы обеспечить торжество революции?
- О, да, да! В этом не может быть никакого сомнения!- раздался единодушный ответ присутствующих.