- Я ожидал такого ответа, сеньоры, - продолжал председатель. - Но все-таки опасаюсь, что вы меня не так поняли. Говоря, что голова революции находится здесь, в Буэнос-Айресе, я вовсе не хотел этим сказать, как вы, наверное, подумали, что ее следует взять отсюда и доставить к телу; напротив, она нужна именно здесь, и главная наша задача должна состоять в том, чтобы приставить к ней тело тоже здесь. Поэтому нам следует не эмигрировать, а оставаться. Нас осталось человек четыреста. Армии Лаваля мы собой большой пользы не принесем, - она достаточно сильна и без нас, тут же мы нужны. Эмиграция оставляет город Буэнос-Айрес во власти женщин сомнительной нравственности, злодеев и мас-горковцев, чего ни в каком случае не должно быть. Трехсот или четырехсот мужественных человек вполне достаточно, чтобы поднять изменчивую чернь против Розаса и повесить на уличных фонарях его самого и всех его приспешников в тот день, когда их ошеломит весть о приближении к городу освободительной армии. Мы не можем вернуть тех, которые уже покинули нас, но имеем возможность, если только захотим, остановить эмиграцию, приносящую делу свободы несравненно больше вреда, чем пользы. Я знаю, как опасно оставаться в Буэнос-Айресе, но в настоящую минуту не безопасно и в других местах нашего отечества. Я стою ближе всех вас к Розасу, поэтому ежеминутно подвергается опасности не только моя жизнь, но - что гораздо хуже - и моя честь, которая всеми подогревается. Тем не менее, я остаюсь, ибо сознаю, что покидать в эту минуту Буэнос-Айрес - значит помогать его гибели, а не спасению.
- Я вполне согласен с этим мнением, - сказал один из присутствующих, - и скорее умру под кинжалами Mac-Горки, чем оставлю город. Розас в Буэнос-Айресе. Смерть Розаса - лозунг свободы!
- А вы как думаете, сеньоры? - обратился дон Мигель к остальным.
- Мы все согласны с тем, что нужно прекратить эмиграцию и оставаться в Буэнос-Айресе! - послышалось в ответ со всех сторон.
- Сеньоры! - начал дон Луис, молчавший до сих пор. - Вполне разделяю мнение сеньора дель Кампо и я, хотя я был в числе пытавшихся эмигрировать, да и сейчас не прочь был бы повторить эту попытку. Позвольте мне разъяснить вам это кажущееся противоречие. Я не спорю, что мы все должны бы остаться; не спорю, что мы должны бы не ослаблять, а, напротив, суживать железное кольцо, которым мы окружаем Розаса, чтобы задушить его в тот момент, когда пробьет час свободы Аргентинской республики; но, тем не менее, я нахожу это невозможным.
- Почему? - спросили несколько голосов.
- Я только что хотел объяснить вам это, - ответил Бельграно. - Сеньор дель Кампо находит, что вполне достаточно трехсот или четырехсот человек, чтобы поднять весь город против Розаса. Я тоже согласен с этим, допускаю даже возможность возвращения тех, которые уже эмигрировали, так что вместо четырехсот в стенах Буэнос-Айреса, быть может, наберется и четыре тысячи. Но каждая партия сильна не числом своих приверженцев, а духом солидарности и сплоченностью. Миллион людей, взятых отдельно, слабей десятка соединенных одной идеей, одной волей, одним духом. Изучайте механизм диктатуры Розаса и вы убедитесь, что сила его кроется единственно в разрозненности граждан. Розас давит порознь каждую отдельную личность, врываясь к ней в дом, и производит это с помощью каких-нибудь двух десятков услужливых негодяев, потому что между народом не существует никакой связи, каждый думает только о себе, а через это масса бессильна. Зная это уже давно, я лучше предпочитаю пасть на поле битвы, нежели быть заколотым грязными руками какого-нибудь мас-горковца в своем собственном доме, в ожидании революции, на которую буэнос-айресцы не способны потому, что они чужды друг другу и ничто не связывает их между собой. Найдите способ сплотить их в одно, составить из них крепкий союз, воодушевленный одним духом, одной мыслью и одним чувством, тогда я перестану думать об эмиграции. Я отлично понимаю, что Розас, только один Розас - помеха свободе, и что с устранением этой помехи наше дело выиграно. Значит, прежде всего нужно устранить его.
Общее молчание было ответом на эту речь. Все в глубоком раздумье опустили головы. Один дель Кампо высоко держал голову, обводя пытливым взором лица товарищей.
- Сеньоры, - снова заговорил он после некоторой паузы, - сеньор Бельграно хорошо понял аргентинцев, главная черта характера которых состоит в сепаратизме. Я с той целью и пригласил вас на это собрание, чтобы предложить вам образование тесного союза против Розаca. Пока мы разъединены, наше мужество совершенно бесполезно. Мы стоим на краю вулкана, уже готового к извержению. Убийства четвертого мая знаменуют не конец, а начало террора, который уничтожит нас всех, если мы не соединимся в одно. Только дружный союз может спасти нас и гарантировать нам победу. Поверьте мне, что не даром я ценой своего спокойствия покупаю тайны наших врагов, не даром полный отвращения и презрения, пожимаю окровавленные руки гнусных убийц! Не даром, я иногда даже подстрекаю их на новые злодеяния, чтобы скорее переполнилась чаша терпения наших граждан и чтобы какой-нибудь озлобленный храбрец решился, наконец, в свою очередь, вонзить кинжал в грудь виновника гнета и резни! Порабощенный народ нуждается в одном смелом человеке, в одном призыве к свободе, в одной секунде, чтобы вдруг перейти от тупой покорности к действию, от рабства к свободе.
Лицо дона Мигеля как будто преобразовалось: глаза его метали молнии, а голос звенел и дрожал от волнения.
Лица остальных тоже светились внутренним огнем отваги и энтузиазма. Один дон Луис сидел печальный и угрюмый.
- Да, - вскричал один из молодых людей, - нам следует немедленно организовать союз борьбы с Мас-Горкой, с целью уничтожения Розаса!
- И для того, - подхватил дель Кампо, - чтобы поднять дух солидарности в нашем отечестве, чтобы сделаться сильными и могущественными, чтобы приобрести добродетелей, которых нам недостает, и подняться на одну высоту с европейскими обществами!
- Да,- да! Мы согласны организовать этот союз! - кричали молодые возбужденные голоса.
- Увы! - грустно проговорил дон Луис. - Где уж нам, людям минуты, устраивать подобные союзы? Хотения у нас много, но нет ни умения, ни...
- Молчи, ради Бога! - прошептал дон Мигель на ухо своему другу и затем громко продолжал: - Итак, друзья мои, решено. Мы образуем союз для освобождения нашего отечества от железных оков деспотизма. Я напишу его устав, который, предупреждаю вас, будет очень прост. Тридцать лет тому назад в этот час поднялась заря свободы аргентинцев, вспыхнувшая ярким светом на другой день, двадцать пятого мая, поэтому в истории и отмечено именно двадцать пятое число. Теперь над нашей родиной снова навис мрак деспотизма, и наше сегодняшнее собрание пусть будет новой зарей будущего рассвета вечной свободы. Теперь пора нам разойтись. Прошу вас снова собраться сюда пятнадцатого июня, к половине девятого, вечером. Пусть каждый из вас употребит все силы, чтобы не допустить своих друзей эмигрировать. Если, несмотря ни на что, окажутся желающие покинуть нас, то пусть они обратятся ко мне, и я ручаюсь, что они благополучно будут доставлены на тот берег. Еще одно: не входите со мной ни в какие отношения при других, порицайте меня повсюду с ожесточением и произносите мое имя только для того, чтобы осудить его, как имя человека, увивающегося вокруг тирана и его палачей. Это необходимо для успеха нашего общего дела... Довольны ли вы, сеньоры? Вполне, ли вы доверяете мне?
Все бросились к дону Мигелю и стали его обнимать. Красноречивее этого ответа трудно было желать.
Затем собрание мало-помалу стало расходиться и через несколько минут дон Мигель и дон Луис остались одни. К ним присоединилось новое лицо, которое все время находилось в соседней комнате, и, незамеченное собранием, слышало все.
- Ну, что, сеньор? - обратился к незнакомцу дон Мигель
- Что именно, дон Мигель?
- Довольны вы?
- Нет.
Дон Луис улыбнулся и начал потихоньку ходить взад и вперед по комнате.
- Какое же ваше мнение, сеньор? - продолжал дон Мигель, обращаясь к своему новому собеседнику.
- Мое мнение? По-моему, все вышли отсюда с такими высокими патриотическими чувствами, что сейчас готовы на самые величайшие подвиги, но до пятнадцатого июня половина из них разбежится из Буэнос-Айреса, а другая половина совершенно забудет о союзе, который постановлено составить.
- Если это так, то что же делать, сеньор, что делать? - с отчаянием вскричал молодой человек, ударив кулаком по столу, забывая на минуту уважение, с каким он относился к человеку, прекрасное и мужественное лицо которого дышало умом и энергией.
- Что делать? Стоять на своем и продолжать начатое дело, которое, быть может, окончат наши внуки.
- А Розас? - спросил дель Кампо.
- Розас?.. Розас - грубое олицетворение нашего общественного строя, а этот-то именно строй и поддерживает его против нас.
- А если нам удастся убить его...
- Кто же сделает это? - с улыбкой спросил незнакомец.
- Какой-нибудь мужественный человек, - ответил дон Мигель.
- Вы ошибаетесь, сеньор дель Кампо. Для того, чтобы убить человека, хотя и тирана, нужно быть или подлецом,- способным продать свой кинжал за деньги, а такого не найдется между людьми нашей партии, или же фанатиком, таких тоже нет не только между нами, но и вообще в наше время.
- Но что же делать? - повторил молодой человек, с отчаянием глядя на незнакомца.
- Повторяю - работать, не забывая той истины, что капля долбит камень, и ждать результата в будущем. Так ведь, Бельграно? - обратился он к дону Луису.
- Увы, да, сеньор! - со вздохом ответил последний.
- Однако, пойдемте, друзья мои. Бог наградит вас за вашу любовь к родине.
- Идемте, сеньор, - ответили молодые люди, следуя за человеком, который, очевидно, имел на них большое влияние.
На улице, у самых дверей, стоял Тонилло.
- Приехала наша карета? - спросил дон Мигель.
- Уже с полчаса стоит на углу, сеньор, - ответил слуга.
Пробило одиннадцать часов. Дон Луис позвал своего камердинера, который ожидал приказаний, и вместе с ним и незнакомцем, поддерживавшим его под руку, направился к карете.
Между тем дон Мигель со своим слугой вышел во двор дома и тихо свистнул.
- Я здесь, - отозвался откуда-то с вышины тонкий и дрожащий голос. - Могу я, наконец, сойти с этой холодной, мрачной и страшной высоты, мой милый и уважаемый Мигель?
- Можете, можете, дорогой и уважаемый учитель, - отвечал молодой человек, подражая голосу и тону дона Кандидо Родригеса.
- Мигель, ты не только губишь мое здоровье, но, быть может, и мою душу! - продолжал учитель каллиграфии, подходя к своему бывшему ученику.
- Пойдемте, сеньор, нас ждут в карете, - произнес последний, взяв под руку старика.
Когда они сели в экипаж, а слуги стали на запятки, кучер погнал лошадей. Карета понеслась по направлению к улице Реставрадора. Проехав эту улицу до половины, карета остановилась и высадила незнакомца, затем она покатилась далее и остановилась перед домом дона Мигеля, куда последний и ввел своих спутников, дона Луиса и дона Кандидо.
Глава XXI
ФЕДЕРАЛЬНЫЙ БАЛ
Первая кадриль на балу, даваемом в честь дочери губернатора, окончилась в одиннадцать часов.
Громадные залы, освещенные сотнями восковых свечей, распределенных очень неумело, но тем не менее, довольно ярко светивших, были полны нарядной толпой. Золотое шитье мундиров чиновников и военных и бриллианты дам ослепляли.
Несмотря на многолюдность, обычного в таких собраниях веселого оживления не замечалось. Это объяснялось тем, что на балу сошлись два враждебных лагеря. Федералам, людям новым, вышедшим по большей части из уличной грязи и достигшим по милости Розаса высокого положения в обществе, мало, а то и вовсе не знавшим светских обычаев, было неловко в их костюмах, в блестящей обстановке и в кругу природных аристократов. Последние же, так называемые унитарии, приехавшие на этот бал из опасения, что их отсутствие может быть истолковано в дурную сторону, с высокомерием и презрением смотрели на грубых и вульгарных выскочек.
Дочь Розаса, донна Мануэла, одетая просто, но со вкусом, со всеми одинаково приветливая и любезная, была очаровательна.
Бедная девушка сама была жертвой своего отца. Добрая, честная и наивная по природе, она не принимала никакого участия в кипевшей вокруг нее глухой борьбе; все знали это, поэтому не только не трогали ее, но даже ради нее старались сдерживать клокотавшую в них злобу против ее отца.
Общее внимание приковывала к себе и донна Августина Розас Манчилла, двадцатипятилетняя женщина, справедливо считавшаяся первой красавицей в Буэнос-Айресе.
В описываемое нами время эта младшая сестра Розаса, жена генерала Манчиллы, не играла еще никакой политической роли; не принимая никакого участия в борьбе между федералами и унитариями, она думала только об удовольствиях. Вмешаться в политику, и то не по своей воле, ей пришлось позже, во время палермских сатурналий и внешних осложнений событий, разыгрывавшихся в Аргентинской республике.
Донна Августина прохаживалась по залам под руку со своим мужем, приветствуемая на пути одобрительным шепотом толпы, восхищавшейся ее красотой, когда на балу появились две новых звезды: донна Гермоза и донна Аврора. Обе они были так хороши и так роскошно одеты, что смело могли соперничать с донной Августиной, которая, впрочем, первая стала восхищаться ими.
Обеих подруг тотчас же окружила толпа кавалеров, наперебой приглашавших красавиц на кадриль. Однако донна Аврора приняла приглашение только одного из приятелей дона Мигеля, а донна Гермоза совсем отказалась от танцев и, ни с кем не знакомая, инстинктивно подсела к кружку жен унитариев.
Случай заставил ее сесть рядом с пожилой дамой, походившей на маркизу времен Людовика XIV или вице-короля Песуэлы, в Мексике. Обе дамы быстро познакомились и разговорились. Старушка знала всех гостей и, убедившись, что донна Гермоза не принадлежала к партии федералов, начала остроумно описывать ей биографии проходивших мимо. Дон Педро Ксимено, комендант порта, генерал Манчилла, дон Мануэль Ларрасабал, дон Лоренсо Торрес, дон Бальдомеро Гарсиа, Николас Маринио и все остальные высокопоставленные лица, игравшие главные роли в федерации, были беспощадно разоблачены сеньорой. Особенно досталось от нее Николасу Маринио.
Этот человек, некрасивый, вульгарный и напыщенный, стоял в нескольких шагах от донны Гермозы, облокотившись о спинку пустого стула, и с таким неприличным упорством глядел на прелестную вдову, что та, вся красная и смущенная, наконец, села к нему чуть не спиной.
- Вы не знаете сеньора Маринио? - спросила старуха, забавляясь этой сценой.
- Нет, - ответила донна Гермоза.
- Он не спускает с вас глаз. Это для вас громадная честь! - насмешливо продолжала остроумная старуха. - Вы сразу покорили его сердце, - сердце редактора "Газеты" и начальника знаменитого корпуса наших алгвазилов! Вы не шутите с этим сеньором. Это человек очень серьезный, он не пропускает ни одного дня, чтобы не покричать в своей "Газете" о неотлагательной необходимости перерезать всех унитариев. Боже, какие он делает меланхолические глаза, глядя на ваш затылок! Но вот к нему подходит супруга, она, наверное, избавит нас от его соседства.
- Так эта дама в красном платье с желтой и черной отделкой и с золотой стрелой в волосах сеньора Маринио?
- Да... законная обладательница его сердца.
- А кто эти четыре человека в мундирах, столько времени молча стоящие в углу?
- Первый, тот, который ближе сюда, полковник Сайта Колома, он же и мясник...
- Мясник?!
- Да, он одинаково успешно режет и скот и людей. Второй - комендант Маэстре, мошенник. Третий - полковник Саломон, владелец колониальной лавчонки.
- Сразу видно, что он лавочник, - заметила донна Гермоза. - Вероятно, и четвертый принадлежит к той же категории.
- О, нет, вы ошибаетесь, сеньора, это генерал Пинтос, настоящий кабаллеро и храбрый воин. Он так же, как и мы, против воли вынужден вращаться в среде этих подонков, поднятых судьбой на вершину.
- А кто эта дама, которой вы сейчас так дружелюбно поклонились, сеньора Негрета? - осведомилась донна Гермоза.
- Разве вы и ее не знаете?
- Да нет же. Я никуда до сегодняшнего вечера не выезжала, ни у кого не бывала и решительно никого не знаю.
- Ах, да! Это жена генерала Роллона, женщина превосходная во всех отношениях. Мы с ней очень дружны. К несчастью, новые связи ее мужа, заключенные им в силу горькой необходимости, заставили ее немного опуститься и забыть светские обычаи. Так, например, она на своих пригласительных билетах объявляет... как вы думаете, о чем она объявляет?
- Вероятно, о дне и часе собрания, на которое приглашает.
- Это само собой разумеется. А о чем еще, по-вашему?
- О роде этого собрания?
- И это не то! Она докладывает приглашаемым еще о том, что у нее будет подаваться кофе со сливками! Бедная Хуана! В конце концов она совсем превратится в разбогатевшую кухарку!
В это время в дверях залы показался дон Мигель. Переглянувшись издали с донной Авророй, которая прохаживалась под руку со своим кавалером, молодой человек поспешно подошел к своей кузине.
Сеньора Негрета довольно холодно ответила на его поклон, но он сделал вид, будто не замечает этого и предложил руку донне Гермозе, с которой быстро удалился.
- Ты много разговаривала с этой дамой? - спросил он.
- Нет, Мигель, но она говорила много.
- Знаешь ты, кто она?
- Сеньора Негрета.
- Да. Это самая несносная, высокомерная и злоязычная из всех наших дам... Что она тебе рассказывала, когда я подходил? Ты так весело улыбалась, наверное, какой-нибудь смешной анекдот.
- Она рассказывала, что сеньора Роллон объявляет на своих пригласительных билетах о том, что у нее будет кофе со сливками.
- Ну, вот еще выдумала!
- Разве это неправда, Мигель?
- Конечно, нет. Это одна из тех злых насмешек, которыми унитарии, за неимением другого орудия борьбы, колят федералов. Ты давно здесь?
- Минут двадцать.
- Ты была уже представлена Мануэле Розас?
- Нет.
- А Августине?
- Тоже нет. Я случайно познакомилась с одной сеньорой Негретой.
- Ну, а что же делала Аврора?
- Танцевала.
- А! Она танцевала?..
- Да, все время...
- С кем?
- Вон с тем молодым человеком, с которым сейчас ходит под руку... Кстати, кто это?
- Один из моих хороших друзей. Однако вот идет Мануэла. Я представлю тебя.
- Прикажешь мне в виде приветствия этой сеньоре крикнуть "Да здравствует федерация!" или еще что проделать в роде этого? - спросила донна Гермоза, с плутовской улыбкой взглянув на своего кузена.
- Ничего не нужно, кроме вежливости и приветливости, - ответил дон Мигель. - Мануэла единственный хороший человек в семье Розаса. Может быть, со временем отец и пересоздаст ее по-своему, но пока в ней нет ни одной капли зла. Говорю тебе это, чтобы ты знала, как к ней относиться, - заключил он шепотом.
Догнав Мануэлу, он подвел к ней свою даму и с глубоким поклоном произнес:
- Моя кузина, сеньора Гермоза Саэнс де Салаберри, желает иметь честь изъявить вам, сеньорита, свое искреннее уважение.