***
Близкое зарево в Карпатах увидели оперативники, посланные под командой Паначевного на перехват бандитов после получения сигнала по радио от Кучмы.
Два пожилых колхозника, которым удалось убежать во время налета Смока на колхоз, тяжело дыша, шли рядом с чекистами, чувствуя себя спокойнее под их защитой.
- Я уже встречался с ними, в сорок четвертом, - говорил Паначевному колхозник в замасленном кептаре. - Когда прогнали немцев, мы первые тут колхоз организовали, а меня охранником назначили. Иду после работы домой - перехватывают меня бандиты. "Давай, - говорят, - машину!" "Яку тебе машину, - говорю, - я простой охранник. Есть председатель колхоза, есть сельсовет - у них спрашивайте". Тогда они забрали меня с собою в село, посадили в сельсовете, а сами созвали митинг и призывали население выступать против Советской власти. Потом взяли машину, поставили рядом с ней молотилку, облили все бензином и подожгли. "Что вы делаете! - крикнул я им через окно. - То ж людское добро!" Забежали бандеры в сельсовет, повалили меня на лавку и били меня так, что мясо от костей отстало. Три месяца больной лежал!
- Когда все это кончится? Пятеро детей у меня! А что они есть зимой будут? - сказал другой колхозник.
- Стрелять на месте гадов! - взволнованно заметил колхозник в кептаре.
- А ты стрелять умеешь? - спросил Паначевный.
- Отчего ж, - сказал колхозник. - Когда Ковпак к нам в Карпаты зашел, помогали ему немцев бить.
- Дорогу на Манявский скит знаете? - спросил Паначевный.
- Есть тут стежечка через горы, - сказал пожилой колхозник, - самый короткий путь к тому святому месту.
- Пошли тогда с нами, друзья! - предложил Паначевный.
Бредут горной тропинкой бандиты во главе со Смоком.
Остановились. Смок, как бы желая подбодрить своих сообщников, сказал:
- Веселее, хлопцы! Если Станичный не подведет и доставит сюда все, что заказал ему Хмара для праздника оружия, то будут не только сало и сигареты, но и самогон…
- Самогон… - усомнился Джура. - Где он его возьмет?
- Должен быть! - сказал Смок. - Если не будет, я первый ему шею скручу.
- Конечно, будет! - согласился идущий доселе молча бандит. - Я сам слышал, как, отправляя Стреляного в Волочийск, Хмара сказал ему: "А будешь возвращаться, то заскочи по дороге к Станичному и предупреди его, чтобы он обязательно, к празднику оружия продукты в Маняву доставил и самогона два бочонка".
- Ну, тогда выпьем! - причмокнул Джура, и, перевесив автомат на другое плечо, зашагал быстрее.
Неподалеку от Богородчан
В прекрасном уголке Богородчанской верховины, около проселочного шляха, ведущего из Солотвина в Богородчаны, на горе Вознесенка, что возвышается над речушкой Манявка, и поныне сохранились руины Манявского скита.
В послевоенное время подземные ходы Манявского скита, которыми некогда спускались монахи к поточку Скитец, остатки подземных келий и подвалов были использованы бандеровцами для своих складов, бункеров и попросту для мест встреч.
…Медленно, озираясь по сторонам, пробирались в одно из таких подземелий бандиты Смока.
Бандиты задержались около кучи строительного мусора.
- Здесь, - показал Смок и, вытащив из темноты лопату, протянул ее Джуре.
Тот взялся за работу. Под мусором обнаружилась заплесневевшая крышка люка.
- Открывай-ка, не бойся! - крикнул Смок.
Джура поднял крышку люка и, пустив туда, в темноту, лучик фонарика, сказал:
- Что-то есть, и бочку ясно вижу.
Он присел, чтобы спрыгнуть вниз, но в это самое время на бандитов, заглядывающих в подвал, набросились солдаты и начали вязать их. Но отпрыгнувший в сторону Смок открыл огонь из автомата и наповал убил молодого солдата, ранил в руку Паначевного. Потайным ходом Смок прорывался в сторону Скитеца. Помчался туда за ним один из колхозников, но, спрыгнув в ручеек, Смок оттуда, снизу, дал очередь. Пуля сбила шляпу с колхозника. Он отпрыгнул в сторону.
Поодаль от руин Манявского скита, под валом, на котором выросли одинокие, печальные пихты, лежали хмурые связанные бандиты. В стороне было свалено их оружие. Прикрытый березовыми ветками лежал на полянке убитый солдат. Его товарищи охраняли бандитов. А еще дальше, под тенью старой липы, морщась от боли, прижимая к груди забинтованную руку, лейтенант Паначевный диктовал радисту, присевшему у рации:
- Пиши. Операция закончена. Бандиты Хмары, посланные в Манявский скит, за исключением Смока, захвачены живьем. Смок, отстреливаясь, ушел в сторону Богородчан. Наши потери: убит рядовой Кинаш, я легко ранен. Жду ваших распоряжений. Все.
Паначевный, кусая от боли губы, лег на траву.
Дежурный принес эту шифровку полковнику Прудько. У полковника сидел Загоруйко.
- Весточка от Паначевного! - говорит дежурный:
Прудько пробежал глазами шифровку и вздохнул.
- Скорее санитарный вертолет туда… Бедный Кинаш! И года не прослужил… Ну, теперь этот Смок нам беды наделает.
Не спится Кравчуку
В ночь накануне операции, которая должна была решить судьбу банды Хмары, Кравчук долго не мог заснуть. Он снова и снова проверял каждый свой сделанный шаг, мысленно контролировал любое слово, сказанное Хмарой. Не попытается ли он выскользнуть из подготовленной ему западни? Не все, что думал и делал скрытный, очень осторожный бандитский вожак, с детства воспитанный украинскими иезуитами-униатами, было понятно Кравчуку. Почему он не приютил его, заграничного курьера Дыра, в своем командирском бункере? О чем шепчутся они там часами под землей с Реброрубом и Смоком, не приглашая туда Кравчука?
Жизнь Кравчука, подростка-рабочего, воспитанного Советской властью, была с самого начала честной и открытой. Школа фабрично-заводского ученичества и работа потом на Первомайском машиностроительном заводе в Бердянске, потом пограничные войска. Всегда он был честным и откровенным парнем. Его бросали с одной границы на другую. Три года провел он на западной границе в селении Исаковцы, где сходился стык тогдашней польской и румынской границ. Ему приходилось присутствовать на первых допросах задержанных нарушителей границы, и вот тогда-то, еще до войны, Кравчук стал изучать зарубежные центры украинских националистов, повадки их агентуры, их демагогические, шумные лозунги, бессмысленные по своей сути, ибо что могли противопоставить эти жалкие отщепенцы воле всего народа?
…Когда в 1938 году Кравчука мобилизовали в органы государственной безопасности, он делал все, чтобы остаться в пограничных войсках: настаивал, упрашивал, пробовал даже заболеть. Работа на границе ему казалась честной, благородной, полной отваги и солдатского риска. Потому-то с гордостью он носил все эти годы свою зеленую фуражку. Он встречал врагов лицом к лицу, видел их оружие, антисоветскую литературу и понимал: тут ошибок при определении опасности того или иного задержанного быть не могло. Раз ты уже решился перейти границу, да еще с оружием в руках, то этим самым подписал себе приговор. Там же, в тылу страны, происходили вещи странные и непонятные. Эти и другие размышления, живая тревожная жизнь на границе мешали Кравчуку с легким сердцем переменить цвет петлиц и переехать в Киев. Но дисциплина была дисциплиной. Немного спокойнее стало, когда ему поручили изучать тактику и состояние зарубежных националистических центров. Жил он в Киеве на бульваре Шевченко, а мысленно все время находился то в Варшаве, то в Праге, то в Берлине, то во Львове и в других городах, где свили себе гнезда националисты. Он знал их вожаков по именам и фамилиям, знал их повадки и привычки, их псевдонимы, наблюдал за их переездами и постоянно меняющимися контактами с представителями иностранных разведок.
И как все эти знания многих, тщательно скрываемых тайн украинского национализма, помогли Кравчуку, когда сразу же после освобождения Западной Украины его в составе особой министерской группы бросили в Черный лес на разгром оставленной там гитлеровцами "пятой колонны"!
Конечно, по сравнению с теми вожаками, которые тогда орудовали в Черном лесу, оставленный здесь "на развод" Хмара был менее опасен. Тот же Кравчук вместе с Березняком и Кучмой могли бы его запросто физически ликвидировать, но было ясно: мертвый Хмара будет куда опаснее живого, потому что тайны, унесенные им в могилу, придется распутывать еще годами.
Хмару надо было брать живым, и только живым!..
С этой мыслью, не выспавшись как следует, Кравчук поднялся рано утром на полянку. В лесу еще было прохладно. Боевики Хмары, стоя на широко раздвинутых ногах, занимались физзарядкой. Другие, сбросив рубахи, мылись у поточка.
Кучма подошел к Кравчуку и тихо шепнул:
- Ночью ходил на бродкасты. Все передано!
Кравчук кивнул головой…
Вблизи туннеля
Многое видел полковник Прудько за эти первые послевоенные годы в разных областях Западной Украины, где свирепствовали оставленные здесь гитлеровцами бандеровцы.
Вот почему бессонными были его ночи с той минуты, как ушел подполковник Кравчук в банду Хмары. Сейчас, когда была получена от Кравчука весточка, что осталось сделать последний шаг, чтобы "закрыть" навсегда и эту банду, Прудько собрал все силы, чтобы закончить дело Черного леса.
В шифровке, которую протянул ему дежурный райотдела Комитета государственной безопасности в Яремче (так теперь стали называться бывшие органы министерства), было сказано коротко:
"Сегодня пять утра заболел путевой обходчик будке сто сорок восемь зет".
"Ага, значит сто сорок восьмой километр!" - сообразил Прудько и сразу, подойдя к оперативной карте, нашел это место. Потом он позвонил по вертушке генералу Гребкову и, узнав в трубке голос своего старого знакомого, бывалого пограничника, сказал:
- Кузьма Евгеньевич, дорогой! Прудько говорит! Мне завтра, очевидно, могут понадобиться твои зеленые фуражки. Подсоби, друг!
На следующий день поутру в Карпатах появилась дрезина с пограничниками.
Горы с обеих сторон окаймляли железнодорожное полотно. Загорелые обстрелянные ребята, посланные сюда по приказу Гребкова, сжимали автоматы.
Мчалась дрезина. Уже близок был сто сорок восьмой километр, как вдруг в моторе раздался треск, и дрезина сразу сбавила ход. Моторист припал к двигателю.
- Что такое, Косюра? - спросил старший лейтенант, командовавший пограничниками.
- Никак не пойму, - протянул в отчаянии пограничник, которого назвали Косюрой.
- Эх ты, тяпа! - процедил командир и приказал: - Сумеешь отремонтировать - догоняй. А все остальные - бегом, товарищи! Опоздать нельзя!..
…По узким каменистым тропам брели Черным лесом бандиты.
Мрачный насупленный Хмара вел своих боевиков, пробираясь сквозь орешник, минуя гранитные скалы, природные известковые пещеры.
"Если удастся подорвать эшелон, и поживиться будет чем, и слава с нас разнесется далеко за Карпаты, будут знать колхознички, что живы еще мстители, опять перестанут дежурить в селах милиционеры, легче будет заготовлять продукты", - думал Хмара.
В охране Хмары шли Реброруб в своих высоких ботинках, зашнурованных телефонной проволокой, и Мономах. Поодаль, замыкающим, продирался сквозь заросли получающий сегодня боевое крещение Березняк.
Поредел Черный лес, сквозь стволы его буков уже виднелась высокая железнодорожная насыпь, круто поворачивающая к туннелю.
- Ну, хлопцы, - приказал Хмара, останавливаясь, Реброрубу и Мономаху, - ползите теперь к полотну, разройте камни под рельсами, засуньте туда мину и прикрепите к ней вот это, - он протянул им шнур с запальным механизмом.
- Та мы ж знаем, батько, - сказал Реброруб, - не в первый раз.
- Добре, - согласился Хмара, - но подрывать только по моему сигналу, когда поезд будет близко. Я махну вам шапкой, и сразу сюда на отход.
Один за другим отваливали бандиты шершавыми руками голыши из-под шпал. Реброруб поглядывал в сторону туннеля, где за поворотом пути прохаживался одинокий часовой. Потом они затолкали под шпалы мину и сползли под насыпь. И только схватил конец запального шнура Реброруб, как с другой стороны насыпи взвилась зеленая ракета. По этому сигналу один за другим из туннеля стали выскакивать пограничники с автоматами в руках. Они скатывались с насыпи в лес, продирались сквозь заросли, чтобы отрезать бандитам пути отхода. Вместе с ними бежал по бурелому вниз майор Загоруйко. Реброруб схватил автомат и, прицелившись в пограничника, который появился на насыпи, хотел дать очередь, но лишь легкий щелчок послышался вместо ожидаемого выстрела.
- Западня! - заорал Хмара и, отпрыгивая в сторону, выхватил "вальтер".
- Тише, проводник, - направляя на него пистолет, закричал Кравчук. - Спокойненько! Руки до горы!
В ужасе сообразив, в чем дело, Хмара хотел выстрелить в упор в того, кого он считал закордонным курьером, но и его пистолет издал легкий щелчок. Ни выстрела, ни отдачи не было.
Не зря, видать, готовил Кравчук поздней ночью в Яремче свою "кашу"!
Хмара в отчаянии швырнул в сторону пистолет, схватился за гранату. Его руку перехватил и стал заламывать назад Березняк. Желая освободиться от Березняка, Хмара резко метнулся в сторону и ударил его известным приемом "датский поцелуй" - ударом головы в переносицу. Залилось кровью лицо геолога, но в самую последнюю минуту он сумел схватить гранату вожака и отшвырнул ее далеко в овраг. Под гул разорвавшейся где-то внизу гранаты они рухнули на землю.
Хмара, стервенея, впился зубами в плечо Березняка. Крикнул от боли Березняк. К ним подбежал Кучма. Видя, что его карта бита, Хмара попытался достать зубами острый угол воротника френча, где была зашита ампула с цианистым калием. Кучма ударил его наотмашь по левой скуле, сорвал с него куртку, последнюю возможность Хмары унести в могилу свои тайны. Подоспевшие пограничники связали его.
Один из них, молодой, курносый, крикнул:
- Как же мы доставим в Станислав этих живодеров, если дрезина испорчена?
Пробираясь по лесу, Мономах сбросил на ходу куртку. Он соскочил с гранитной скалы в овраг, зашуршал на дне палыми листьями и скрылся за поворотом. Пули пограничников его уже не настигли.
Реброрубу повезло меньше. На пути у него возник Загоруйко.
- Руки вверх! - закричал Загоруйко.
Реброруб взмахнул руками вверх, и вот только тут майор увидел, что одна рука у него длиннее: Реброруб сжимал, замахиваясь, зеленую ручную гранату. Загоруйко бросился на него, впился зубами в его потную вонючую руку, но Реброруб уже успел сорвать кольцо, и граната упала позади Загоруйко, наполняя лес грохотом близкого взрыва. Падая навзничь и увлекая за собой раненного осколками своей же гранаты Реброруба, Загоруйко рухнул вниз. Он почувствовал страшную боль в спине, в левой ноге и, теряя сознание, покатился на дно оврага.
- Майора убили! - позвал пограничник Гиссовский.
Туда, на дно оврага, помчался Паначевный. Припав на колени, он поднял окровавленную голову Загоруйко и, заглядывая в его закрытые глаза, спросил:
- Что с вами, товарищ майор?
- Задержи эшелон, Паначевный, берегите Николая Романовича, - прошептал Загоруйко. - И не упустите Хмару.
…Поезд остановился метрах в двухстах от туннеля. Из его окон высунулись пассажиры и смотрели на окруженных пограничниками бандитов. Связанные, они лежали, уткнувшись потными лицами в колючую придорожную траву. Поодаль валялся труп Реброруба. Бинтами из аптечки, добытой в поезде, Кучма и Березняк перевязывали тяжело раненного Загоруйко. Еще трудно было определить, останется ли он жив. Майор был без сознания. Возле него с тревогой в душе, нагнувшись, стоял Кравчук, держа в своих руках беспомощную руку Загоруйко. Тот несколько раз открывал глаза, шептал: "Ты… жив, Коля. Хорошо… Вот… как… бывает…"
Посмотрев еще раз на сидящих на траве бандитов, Паначевный вернулся к эшелону и сказал стоявшему на ступеньках тамбура с флажком в руке пожилому начальнику поезда:
- За устройство майора - спасибо. А вот этих пассажиров не примешь? - И он кивнул в сторону бандитов.
- Раз такое дело, придется потесниться, - ответил начальник.
- Нам недалеко, только до Яремче, - сказал Паначевный.
- А ну, давайте сюда этих пассажиров! - крикнул высунувшийся из окна курносый сержант с несколькими медалями на выцветшей гимнастерке.
Паначевный отвез Загоруйко в Станислав, и оттуда на самолете майора отправили в Киев. Бандитов Хмары приняла Станиславская тюрьма. После операции Прудько находился в райотделе в Яремче. Он только что вернулся из квартиры Загоруйко, где вместе с Кравчуком успокаивали семью майора. Прудько позвал к себе Кучму.
Дмитро с автоматом за плечами, на минуту задержавшись у стенного зеркала подле вешалки, потер синяк под глазом и с прискорбием сказал Лиде:
- Ну и врезал мне на прощанье проклятый Хмара! Чуть глаз не выбил! Родная мать не узнает.
Лида ответила многозначительно:
- Думаете, не узнает? - Она пропустила первым в кабинет Кучму, а сама, улыбаясь, задержалась на пороге.
В раскрытую дверь было видно, что Прудько беседует с пожилой худощавой женщиной, по-деревенски повязанной черным платком. Женщина повернулась на скрип двери, покачнулась от волнения и бросилась навстречу Дмитру.
- Мамо… Ридна мамо! - закричал Кучма, обнимая старушку.
- Сынку мий… сынку ридный, - сквозь слезы бормотала мать Дмитра. - Мой Дмитро… Сынку мий коханый… Из мертвых воскрес, как Иисус Христос!
Прижимая к груди седую голову матери и лаская ее огрубевшей рукой, Кучма сказал:
- Нет, мамо. Воскрес, как обычный человек!
Спустя несколько дней развалины Манявского скита встречали нового гостя. К нише, в которой сохранились еще следы фресок иконы Иоанна Богослова, осторожно приближался Профессор. Одет он был иначе, чем в тот день, когда посещал ресторан скорого поезда "Москва-Чоп". Из-под простой брезентовой куртки виднелась вышитая рубашка, на ногах были сапоги, а голова покрыта обычной кепкой. По внешнему виду никто не подумал бы, что это "гость" из Мюнхена, прибывший окольными путями проверить, как борется с Советской властью подполье на Украине. Скорее всего он похож на районного заготовителя или служащего кооперации. Оглядываясь, Профессор подошел к нише и, будто осматривая стенную древнюю живопись, стал шарить рукой под кружкой для милостыни.
За его движениями из-за колонны наблюдали Дмитро и Березняк. Они были вооружены автоматами и гранатами.
- Пошли! - тронул за локоть геолога Дмитро и, неслышно выйдя из-за колонны, тихо сказал: