- Записывайтесь с нами! - взволнованно шепнула Минни, сжимая крепко руку своей соседки. - Здесь оставаться нельзя. Иностранцам будет туго, пока их отсюда не выкурят. Вас увезут в Бейрут или в Яффу!
Красавица блуждающими глазами оглядела залу. Первый раз в жизни рука ее чувствовала дружеское пожатие. Хрупкие пальчики оплели ее пальцы, как плющ. Что-то пробегало от них к ней в кровь, что-то странное, теплое, ослабляющее, - напиток, никогда не заставлявший дрожать ее сердце, - нежность… Жестокая складка у слишком алых губ дрогнула. Жестокий блеск в слишком ярких глазах потемнел. Она вырвала руку, подошла к столу, крикнула глуховатым голосом:
- Консул! Зовите сюда консула! Важное дело!
Девушки изумленно расступились. Товарищ Прочный подошел к столу. Тогда, одним взмахом, красавица сбросила с себя плащ и очутилась в легком черном трико циркача, обтянутом алым кушаком.
- Я Бен, канатный плясун, - произнес глуховатый голос, - австрийцы наняли меня выкрасть письмо у английского консула. Вот это письмо. Читайте! В ваших руках оно будет вернее, покуда человек, о котором здесь говорится, не будет затравлен, как дикий кабан!
Оскалив зубы с торжествующей ненавистью, канатный плясун протянул русскому консулу сложенный вчетверо документ.
Товарищ Прочный развернул письмо. Поглядел на подпись. Легкая краска бросилась в невозмутимое лицо. Приподняв брови, он медленно, слово за словом, прочитал документ, сложил его и протянул секретарю.
- Здесь есть штемпель и номер английского консульства, письмо занесено во входящие ведомости. Спрячьте его тщательно. Этот документ…
Гав-гав-гав-гав! Неистовый, мрачный, почти озлобленный лай потряс воздух. Огромный, нескладный псина с мордой неизлечимого меланхолика кинулся в толпу, дополз, дико колотя по полу обрубком хвоста, до стройных ног циркача, обнюхал их, завизжал, сделал попытку укусить, а потом замер, уткнув в них нос, с видом покорного любовника, ложащегося под башмак.
- Чортова собака! - сердито вскричал техник Сорроу, вбегая вслед за Небодаром и обрушиваясь на него с хлыстом. - Простите, товарищ Прочный. Мы только что прилетели на юнкерсе, и этот пес, сукин сын, вместо того чтобы выслеживать майора Кавендиша, опять побежал, задрав хвост, к мошеннику циркачу! В жизни моей не видел такого постного пса, аллилуйя ты этакий, низкая псятина!
Сконфуженный Боб Друк с чемоданчиком подошел вслед за Сорроу. Стоило ему так возиться с майорскими брюками, если понюшка оказалась никуда не годной. Эге! Это что за знакомая головка!
Между тем циркач сердито нагнулся к неподвижному Небодару и погладил его между ушей.
- Дурень, ты жив! - проворчал он, усмехнувшись. - Это наша цирковая собака. Он играл роль майора Кавендиша, когда я разыгрывал его жену… Ну да, господа, коли на то пошло, велите вашему секретарю записывать все как оно есть. Дело не хитрое. Что до пса, так он никого не может разыскивать, если почует мой запах.
Сорроу поглядел на циркача, а потом на русского консула.
- Но времени у нас в обрез, мы должны во что бы то ни стало предотвратить комедию с чудом Кавендиша! - проговорил он ворчливо. - Союз Месс-менд собрал знатные материалы. Нельзя доводить мусульман до нового фанатизма!
Товарищ Прочный, улыбнувшись, взял у секретаря письмо и протянул его технику Сорроу.
- Читайте, товарищ Сорроу, и помалкивайте! Выйдет или не выйдет чудо Кавендиша, а уж этот документ выйдет завтра из печати, да еще на всех языках, можете быть в этом уверены. Ваше дельце от этого не проиграет. И к тому же, по последним известиям, англичане доживают в Ираке последние дни!
Как бы в ответ на его слова, в открытые окна понеслись резкие, гортанные крики арабов, воинственно провозглашавших свою свободу среди черного и затаенного безмолвия дипломатического квартала.
Между тем Бен, канатный плясун, кончив диктовать, оглянулся по сторонам и придвинулся ближе к секретарю.
- А как насчет перехода в русское подданство? - произнес он недоверчивым голосом. - Примете вы меня?
Секретарь почесал за ухом.
- Он спас меня из тюрьмы! - серебряным голоском проворковала Минни.
- Так вы уж заполните анкету, а там мы посмотрим, - ворчливо ответил секретарь. - Возраст? Социальное положение?.. Что? Сын проститутки! Да сколько вам раз повторять, глухие вы, что ли!.. Я внесу гражданку мамашу в вашу трудкнижку!
Бен, канатный плясун, слушал все это со странным лицом. Гражданка-мамаша! Трудкнижка! И не нужно никакого дворянского достоинства! И не нужно никакой памяти!
Глава сорок седьмая
КОЛОДЕЦ У ЧЕТЫРЕХ ДОЛИН
Утром, в полумраке, пастор Мартин Андрью тяжело поднял веки. Из-под опущенных ресниц обшарил комнату, тихонько приподнялся, надел носки, обмотал искусственную ногу тряпкой. Спальня с тростниковыми занавесками на окнах - безмолвна. Дверь полуоткрыта. На пороге огромный старый индус спит, положив лицо на ладонь.
Мартин Андрью постоял неподвижно, потом сделал шаг. Другой. Добрался до спящего индуса, поднял ногу и перешагнул его. Перед ним тихая лестница в сад, полная розовых отсветов зари и шороха рос. Свободен! Грудь пастора сама собой втянула воздух…
- Да, приятная погода, сэр! - вкрадчиво произнес кто-то, продевая свою руку через его руку. - Я тоже люблю подниматься до солнца!
Мартин Андрью судорожно вздрогнул. Мистер Лебер как будто и не заметил! Он повел его под руку, словно старую герцогиню Ланкастерскую, почтительно отбрасывая с дороги каждый камешек.
- Дорогой и глубокочтимый сэр, это хорошо, что вы уже встали. Вам следует возвыситься духом. Хотел бы, сэр, пожелать вам, чтоб ваше подвижничество лежало сейчас перед вашим духовным взором, как эта ясная гранатовая аллея!
Мартин Андрью дрожал, не в силах расцепить челюсти.
- Анти-Коминтерн уполномочил меня, сэр, посадить вас на лошадь. Мы выбрали белую лошадь. Это, конечно, деталь, но вы сами будете благодарны нам за стильность. Абдулл!
Молчаливый слуга в чалме вынырнул из-за деревьев.
- Поднеси саибу его наряд и приготовленную чашу!
Абдулл исчез и через пять минут возвратился с двумя рослыми индусами. Они несли на шелковых подушках белый хитон, похожий на хитон тамплиера, с красным крестом на груди, открытой шеей и широкими рукавами.
- Вы принадлежите к старинному ордену, святой отец, - к ордену мучеников. Мы долго обдумывали одежду. Надо произвести впечатление некоторого единства, вы понимаете меня, - без привкуса католичества или реформации!
Между тем индусы по знаку, данному Лебером, преклонили перед Мартином Андрью колени, взяли по щепотке земли из-под его подошв и посыпали себе головы. Потом, вскочив на ноги, они схватили пастора за локти, и, покуда один держал его в железных тисках, другой обшаривал с ворота до пяток. Стиснув зубы, Мартин Андрью смотрел, как его обыскивают. Вот из-за пазухи смуглые пальцы вытянули стилет с отравленным лезвием и бросили на траву, к ногам мистера Лебера. За стилетом туда же полетели револьвер, шелковый шнур, бритва, кошелек, свисток, множество таинственных мелочей пасторского туалета.
- Все это не будет вам никогда более нужно, отче! - мягко проговорил мистер Лебер. - Ну, кажется, все.
Невольно веки Мартина Андрью дрогнули и прикрыли глаза, сверкнувшие радостью. Но от Лебера не укрылось ни то, ни другое. Он сделал знак индусам, оставившим было пастора, и смуглые пальцы снова забегали по обнаженному телу. Вот они что-то нашли, приподняли, показали Леберу: между двумя коричневыми ногтями крошечный пузырек с каплей фиолетовой жидкости! На этот раз Мартин Андрью яростно вскрикнул, рванулся и ударил индуса по лицу. Пузырек полетел в траву.
- Ай-ай-яй! - укоризненно пробормотал Лебер: - самоубийство! Удел мещан, кончающих мелким петитом в газетной хронике! Неужели вы предпочтете его тому величию, которое уготовано вам, отче? Не допускаю мысли. Абдулл, предложи святому отцу напиться!
Абдулл благоговейно преклонил колени. На подносе в его руках - хрустальная чаша. В чаше - рубиновое вино, лучшее столетнее вино из сокровищ ширазских подвалов, о котором сложилась легенда, что его пил пророк.
Мартин Андрью взял чашу и осушил ее. Она должна была прибавить ему силы и мужества. Но сухой кровавый огонь разлился по его жилам сладострастною жаждой жизни. Тысячи очарований, как обнаженный нерв, стрельнули острою болью в его теле: воздух, солнце, розы, сухость и блеск горизонта, жаркая сушь земли, соленая хрусткость пыли под ногами, тусклый румянец гранат, мускулы собственных рук, курлыканье далекой птицы - жизнь, жизнь, наслажденье всем живущим! И вдруг, в эту минуту, воспаленные глаза пастора встретили чей-то глаз из-под купы дерев. Это был Гуссейн, спрятавшийся в траву. Он делал ему знаки. Он говорил саибу руками, глазами, губами: саиб, Эллида найдена! Терпенье, саиб! Твой верный слуга исполнил, что ему приказали!
Вино или кровь, но что-то ударило в голову пастора с нечеловеческой силой. Он повернулся к мистеру Леберу, помолодевший и решительный:
- Где же ваш белый конь?
- Погодите, - тихо ответил Лебер, внимательно наблюдая за ним, - переоденьтесь!
Мартин Андрью облачился в хитон, выпрямился, сухой и стройный, и незаметно мигнул Гуссейну; все хитроумие человека, задумавшего спастись, ожило в эту минуту в каждом атоме его существа.
- А теперь, отче, садитесь со мной в автомобиль, - подозрительным голосом пробормотал Лебер, - у нас нет времени на процессию. В Багдаде и Ковейте политические беспорядки. Нам надо выгадывать каждую минуту. Мы подъедем к Элле-Кум-Джере, и вы пересядете на лошадь за двадцать минут, до колодца у четырех долин!
Это было уже худо. Но Мартин Андрью верил, лихорадочно верил в собственную жизнь, в ту волну могучего хотения жизни, которая жгла и баюкала сейчас его кровь. Он еще раз обернулся к Гуссейну и послушно сел за Лебером в маленький глухой автомобиль мышиного цвета.
Со стороны узлового сплетения двух дорог, Ковейтской и Бассарской, приближалось тягучее пение огромной толпы. Каждые пять минут процессия останавливалась.
Муллы и дервиши выскакивали вперед и гнусавым голосом, разрывая на себе одежды, кричали:
- О пророк, пророк! О день траура! Приведи сюда убийцу Кавендиша, убийцу нового пророка правоверных, убийцу с заклейменным челом, чтоб мы разорвали его, чтоб мы омочили руки в его крови, чтоб мы окропили кровью святую могилу! Яви, яви чудо! О день траура! Ризэ-Азас-Эмруз!
Тысячи рук начинали наносить себе удары ножами по бритым черепам. Кровь струилась вниз, и ее никто не вытирал. Яростные рыданья стояли в воздухе. Муллы дико вскрикивали и снова вели толпу, а на шестах и кровавых лоскутах покачивались амулеты с останками Кавендиша. Вдруг, не доходя километра до колодца Элле-Кум-Джере муллы переглянулись и тихонько шепнули друг другу самым практическим голосом, лишенным всякого экстаза:
- Что это там за серый человек с посохом? Инглэзы не заплатили за него! Он не входит в программу… Что нам с ним делать?
Серый человек с посохом тихо плелся по дороге, подставив седые кудри солнцу и пыли. Это был усталый старый Арениус, брошенный караваном Гонореску и пешком возвращавшийся домой. Он спешил к колодцу, изнемогая от жажды. Но старые ноги едва передвигались. Опершись на посох, он остановился, обернулся и увидел процессию. Тотчас же на лице его произошла перемена. Подслеповатые голубые глаза засверкали, дрожащие руки выпрямились, схватили посох и грозно замахнулись им в воздухе.
- Нечестивцы, оставьте вашего идола! - крикнул он по-арабски. - Не вам ли сказано: нет бога, кроме - бога!.. А вы отдаете душу падали!.. Гнили! Смертному человеку!
Арениус не успел докончить. Нож вошел на лету в его глаз, вонзился глубоко, и старик упал ничком в пыль, обливаясь кровью. Процессия с воем и стонами прошла над его телом. И все ближе и ближе вырисовываясь вдали, оставляя справа синие очертания гор, а слева далекие голубые извилины моря, надвигалось на них белое пятнышко: мраморный склеп у квадратного колодца Элле-Кум-Джере, стоявшего на скрещении четырех долин. Вой и стоны сделались непереносными. Ослабев от потери крови, десятки людей падали на землю, чтоб больше не встать. А муллы кружились и звали толпу все безумней и все исступленней. И когда шоссе сделало поворот -
Глава сорок восьмая
ЧУДО МАЙОРА КАВЕНДИША
- перед обезумевшей толпой неожиданно открылась необычайная картина. Как раз перед мраморным склепом, на пригорке, неподвижно стоял караван. С десяток людей спешились; верблюды пили воду; два всадника на конях застыли друг возле друга: один на маленькой косматой лошадке, черный, бородатый, смуглый; другой, в белом одеянии на белом коне, сухой, вытянувшийся и стройный, как Георгий-победоносец с византийского полотна.
- Эалля! - завопил мулла, поворачиваясь к толпе. - Вы видите! Видите! Неверный у священной гробницы! Что он тут делает?
Рокотанье толпы, как морской вал, подползло к ушам всадников.
- Сэр, вам пора начать, - шопотом сказал косматый, - выньте спичку и чиркните о гробницу, точно собираетесь закурить.
Пастор Мартин Андрью поворотился к нему, оскалив длинные желтые зубы. Волчий взгляд его засветился чудовищным презрением и ненавистью:
- Трижды дуррак! - прошипел он сквозь зубы. - Прочь от меня! Долой с этим вздором!
Пришпорив лошадь, он поднял ее на дыбы и в ту же секунду качнулся: белый конь тяжело прохрипел, припадая на ноги: у него были перерезаны сухожилья. Мартин Андрью швырнул поводья и с силой вылетел из седла.
- Прочь! Прочь от меня! - дико крикнул он на косматого, ковыляя в сторону от колодца на деревянной ноге. - Ни один дьявол не заставит меня лезть на смерть! Ну-ка! Заставьте-ка! Кукиш - вот вам чудо, палачи, убийцы, актеришки! Попробуйте-ка, попробуйте заставить меня заговорить!
Косматый перебежал дорогу и схватил пастора за хитон:
- Опомнитесь, сэр! Ради вашей души! Ради вашего величия! Ради вашей собственной идеи! Что скажет Анти-Коминтерн! Вас засмеют, оплюют, раздавят, вы будете пресмыкаться, ходить шутом, предателем, трусом, лгуном!
- Чем вам только угодно! - хихикал пастор, прыгая с кочки на кочку. - Что я, дурак, что ли, лезть на штыки этих грязнулей… Очень мне нужен мавзолей… да я променяю всех вас, с мавзолеем в придачу, за одну девчонку, за одну веснушечку на девчоночке, за одну корочку хлеба… Уйдите вы, скот, или я закричу этим людям, что вы меня грабите!
- Все погублено! - простонал косматый, оглядываясь на караван: - десять минут прошло, яд начал действовать, люди околевают до начала мученичества! Провалилось! И по милости этого животного!
Он повернулся и бросился бегом к колодцу. Медленно клонясь на траву, умирали без стона и без хрипа, с мутнеющими зрачками, люди пастора Андрью, которым был дан яд для облегчения смертного часа. Но вдалеке, оцепенев, стояла толпа, представление сорвано, и черный люд умирал до начала спектакля, не приняв мученического венца.
Косматый подтянул подпруги на своей лошади, вскочил в седло и поскакал наперерез толпе.
- Муллы! - воскликнул он еще издали, выкатывая глаза и маша руками. - Да прославится имя Али-Гуссейна и Аги-Кавендиша! Слушайте, слушайте, слушайте! Смерть Язиду! Смерть убийце Аги-Кавендиша!
Толпа рванулась и замерла. Муллы обменялись быстрым взглядом. Этот взгляд значил: "Старый инглэз струсил! Перемена программы!"
- Говори, правоверный, и да не сойдет ложь с твоих уст иначе, как с дуновением жизни! - мрачно проговорил мулла, выступая вперед и удерживая за собой окровавленную толпу фанатиков. - Кто этот чужестранец, что осмелился подъехать к священной гробнице? Чьи люди поили верблюдов у чистой воды пророка?
- Это преступный Мартин Андрью, убийца Аги-Кавендиша! - пронзительно крикнул косматый. - Он ехал с ним вместе в поезде и ночью убил его. Велик аллах! Могучи законы бога! Они привели убийцу ко гробу убиенного! Поднимите священные талисманы и растерзайте убийцу!
- Чудо! - завопили все муллы и дервиши, сколько их было, и стали раздирать свои одежды.
- Чудо! - застонала толпа.
- Ловите убийцу!
- Смерть Язиду!
- Смерть пастору Мартину!
Дико вопя и завывая, тысячное стадо кинулось через лощину, в кусты, колючки и щебень, где на пыльной земле еще сохранились отпечатки беглеца: два следа, жирный и бледный, крупный и мелкий, от здоровой и от деревянной ноги.
Пастор Мартин Андрью бежал без передышки. Но деревянная нога застревала в сухих рытвинах. Колючки цеплялись за хитон. Сердце останавливалось. Нечаянно оглянувшись, он увидел, как тысячи людей, горошинками рассыпавшись по тропинкам, неслись и катились на него со всех четырех сторон.
- Ай! - визгливо крикнул пастор, споткнувшись о камень. Что-то хрустнуло. Деревянная нога, застряв в расщелине, переломилась пополам. Мартин Андрью схватил ее обломок, швырнул от себя и разразился проклятьем. Сотни тяжелых прерывистых дыханий бегущих, набегающих, наваливающихся людей окружили его кольцом. Секунда и чьи-то ногти вонзились в плечо пастора.
- Га! - простонала толпа, ударяя себя в груди. - Га-а-а! Велик аллах! Велики законы его!
На искаженном лице пастора Андрью мелькнула гримаса. Он сделал попытку вырваться. Стал корчиться. И вместе с тошным страхом, плевками, слюной, хрипя от безумной тяжести, давившей ему печень, извиваясь, корчась, выкрикнул:
- Сволочи! Сброд! Спасите меня!.. Пустите! Караул! Не я! Не я. Никогда я не убивал Кавендиша! Не мог его убить! Ведь я сам…
Кровавая каша полезла ему в глотку. Толпа навалилась на пастора Мартина Андрью, задавила его, выпустила из него кишки, как дети выпускают из тюбика клей синдетикон.
- Скандал! - пробормотал косматый, еще раз взглянув вниз в ущелье четырех долин, с горы, на которую вынесла его лошадка. - Ну и трус же он был, прости, господи!
Глава сорок девятая
С КОТОРОЙ НАДО НАЧАТЬ ЧИТАТЬ ВСЮ КНИГУ, НАПИСАННУЮ ПО ДОБРОМУ ВОСТОЧНОМУ ОБЫЧАЮ ЗАДОМ-НАПЕРЕД
- "Красное Знамя"! "Красное Знамя"! "Роте Фане"! Орган германской компартии!
- "Звезда Востока"! Газета персидских коммунистов!
- Журнал "Мусульманский Восток"!
- Московская "Правда"!
- Сенсация! Европейский скандал! Полный текст письма!
Газетчики не успевали выкликивать. Газеты выхватывались из рук. Покупали все: европейцы, купцы, арабы, курды-кочевники, немцы, туристы, дамы, рабочие…
На огромном листе, без комментариев, без объяснений, под черным дурацким колпаком с бубенчиками, был напечатан на трех европейских и трех азиатских языках следующий документ:
№ 183
A/II
Английское консульство
ПОРТ КОВЕЙТ
Сэр Томас, старый тюфяк! Твое письмо с выражением горячей скорби по поводу приговора, вынесенного мне этим кастратом, доктором Сульпициусом Блессингом, я получил и смеялся над ним. Неужели ты воображаешь, что я (я!) буду кротко ждать прогрессивного паралича и приятной перспективы есть манную кашку из рук своей экономки? Узнай, старое ничтожество: мне предстоит иная доля, уготованная всем великим развратникам, судя по Житию святых и истории римских пап, - я должен принять мученический венец и положить собою начало новой религиозной эры, потому что религия - единственная наша узда на морду того колониального мула, кто начинает уже лягаться под влиянием русской пропаганды.